– Развяжем, – сказал Асади, щурясь мечтательно и хищно. – И как можно быстрее, честью клянусь…
…На приветствие дежурного Мазур ответил кивком головы и побыстрее проскочил мимо – в голову лезла всякая дурь, казалось, будто весь мир уже прекрасно осведомлен о его позоре. Он старался держать себя в руках – иначе завертит, затянет, начнешь усматривать потаенный смысл в невинных взглядах и репликах окружающих, крышей подвинешься… Перебедуем, – сумрачно подумал он. И не такое одолевали… Но какова, сука, стерва, блядь дешевая, врезать так, чтобы уши отклеились…
Он опомнился. Старательно привел чувства и эмоции в некоторый порядок – Асади прав, нельзя себя выдавать, нужно подождать развития событий и какой-то определенности. Дай ей по морде, проговорись – и она дома засядет в целях конспирации, Асади не ухватит нужные узелки…
Али бесшумно выдвинулся ему навстречу, полное впечатление, из стены:
– Госпожа отправилась в город, сказала, что вернется к шести… Вас давно уже ожидает господин Са-ма-рин…
Мазур коснулся нагрудного кармана, где ощущалось что-то твердое – оказалось, он ненароком, чисто машинально сунул туда оба микрофончика, а генерал, пребывая в столь же раздрызганных чувствах, не заметил исчезновения вещдоков. Ладно, потом верну…
– Спасибо, Али, – терпеливо сказал Мазур. – Вы замечательный служитель, просто замечательный…
И побыстрее отвернулся, распахнул дверь квартиры. Лаврик вовсе не выглядел раздосадованным длительным ожиданием – он сидел перед телевизором в компании бутылочки вина из Мазурова холодильника и смотрел, судя по всему, какой-то из каналов соседей – скороговорка на арабском, красотки в купальниках дефилируют по сцене под рукоплесканья публики. Вполне светское мероприятие, какой-то конкурс красоты – значит, не саудовская передача и уж никак не иранская. Эмираты, по-видимому… А то и Магриб – здесь каждая державочка норовит отгрохать такую телестудию и радиостанцию, чтобы «нас слушал весь арабский мир от Атлантики до Залива». Не Эль-Бахлак, конечно – республике не до конкурсов красоты, какими развлекается растленная буржуазия. Магриб, Левант…
– Ты, часом, не от очаровательной госпожи министра? – спросил Лаврик безмятежно. Судя по его виду, не было никаких срочных и поганых дел.
– Твоими бы устами… – сказал Мазур ему в тон, плюхнулся в соседнее кресло. – Был у Асади. Интересуется, как продвигается известное тебе дело…
– Продвигается, – негромко сказал Лаврик, посерьезнев. – Пусть у него голова не болит. Нормально продвигается, должным путем, так ему и передай при оказии… А пока что – собирайся. Как сообщил поручик Лукаш бравому солдату Швейку, я вам поручаю дело чрезвычайно важное…
– Что за дело?
– Говорю тебе, собирайся. Тебе еще своих орлов поднимать по тревоге, с обстановкой знакомить, вводную ставить… Бульдог конкретизирует, если мне не веришь, и я для тебя не авторитет.
Мазур присмотрелся с большим сомнением. Лаврик сидел, ухмыляясь во весь рот, легкомысленно качая ногой. Он нисколько не походил на человека, всерьез озабоченного служебными делами.
– Ну что ты пялишься?
– Слушай, – сказал Мазур. – У меня что-то настроение хреновое, не до розыгрышей…
– Какие, к черту, розыгрыши? – хмыкнул Лаврик с тем же легкомысленным видом. – Точно тебе говорю. Если не веришь, топай к Бульдогу, он тебя как раз ищет, и Лейле звонил, и в президентский дворец, вдруг ты опять там с президентом вискарь хлещешь… Короче, Родина на тебя возлагает очередную миссию. Честное слово. Поднимай орлов – и вперед.
– Лаврик…
– Забудь на время про всяких там Лавриков… Начинаются суровые служебные будни. Дело в следующем, Кирилл Степанович. Завтра в Эль-Зурейде, пролетарском центре, имеет место быть торжественное открытие школы, каковая школа представляет собой братский и бескорыстный дар советского народа дружественному эль-бахлакскому.
– А я тут при чем?
– И ты, и я… – грустно сказал Лаврик. – Короче говоря, звездой мероприятия будет товарищ из ЦК партии. Нашей, понятно, партии, единственной. Руководящей и направляющей силы. Товарищ уже прибымши, сидит в посольстве в сопровождении прибывшего с ним вместе сотрудника самой главной партийной газеты. И выезжать нам всем уже через полтора часа, а это, доложу тебе по секрету, будет не самой простой задачей…
– Что именно?
– Да выехать через полтора часа, – безмятежно сказал Лаврик. – Это еще вилами на воде писано, есть свои подводные камни… Ну что ты на меня таращишься? Говорю тебе, никаких розыгрышей. Открытие будет, как уже говорилось, торжественное, с шумом, с помпой, с благодарственными выступлениями представителей пролетариата, с убедительной речью Лейлы и отеческим напутствием товарища из ЦК. Ясно?
– А мы тут при чем?
– Да мать твою! – с досадой сказал Лаврик. – Ты на большой базар, часом, не заезжал, гашишем не затягивался? Цэка. Усекаешь? Товарища из цэ-ка нужно охранять бдительно и неусыпно, а кто это сумеет сделать лучше капитан-лейтенанта Мазура и его орлов? Короче, это не я придумал. Мне самому, думаешь, хочется переться по жаре в это пролетарское гнездо? Кто-то в Москве решил, что обстоять должно именно так, а не иначе, довел до сведения наших здешних командиров свое мнение, а отцы-командиры, как легко догадаться, браво взяли под козырек. Мнение инстанций не обсуждается, ты у нас не малое дитятко, сам понимать должен…
– Черт знает что…
– Не черт знает что, а товарищ из ЦК. Срочно прояви политическую грамотность.
– У него что, своей охраны нет?
– Откуда? – пожал плечами Лаврик, понизил голос. – Товарищ хоть и из ЦК, однако ж не дорос до охраняемого объекта. Очень уж много у нас в ЦК таких товарищей, я бы сказал, между нами, до хрена у нас в ЦК таких… но наше положение от этого не изменится. Тебе приказали охранять, а мне – бдительно сопутствовать. Что до прочего – шагай к Бульдогу, он расскажет подробнее. Двигай давай, а то он там третий телефон обгладывает в приступе служебного рвения. Лейла уже звонила – она со своими, в отличие от тебя, в полной боевой готовности. Идеологически грамотная девочка, а ведь красотка. Я бы на твоем месте ворон не ловил… Ну, пошли наконец?
Глава пятаяТриумфальное шествие советской власти
В посольстве Мазур бывал уже не раз, Лаврик тоже, и они, не спрашивая дороги, быстро поднялись в кабинет посла, куда попали без всяких прекословий со стороны секретарши, годочков этак ста восьмидесяти от роду, жердеобразной дамы с гранитным лицом проверенного партийного товарища. Бедняга посол, мимоходом подумал Мазур, ему бы вместо этой Клары Цеткин кого-нибудь помоложе, а то девочки из машбюро жалуются втихомолку вездесущему Лаврику что товарищ дипломат, бывший первый секретарь какого-то обкома, то ли в ссылку сюда сосланный, то ли наоборот, на повышение, им уже все юбчонки оборвал…
В обширном кабинете посла имело место некоторое многолюдство – сам посол, разумеется, несколько дипломатов рангом пониже, штатских и военных, а также генерал Барадж с небольшой свитой, в числе которой обнаружились оба чертовых близнеца, Хасан с Хусейном. Мазур им дружелюбно улыбнулся, одновременно представив со сладкой яростью, как разметывает эту компанию по углам отточенными ударами. Показалось ему, или у близнецов в глазах и в самом деле светилась затаенная насмешка? Взгляды у всей троицы определенно покровительственные – как и следует смотреть на недотепу, чью женушку весело оттягивает тесная компашка…
«Ну, даст бог, сквитаемся, – подумал он почти спокойно. – Не так, так эдак…»
На кителе Бараджа красовался новехонький орден Трудового Красного Знамени, а близнецы оказались украшены столь же свеженькими Дружбами Народов. Отвернувшись от них, Мазур направился к ничем не обозначенному, но явному и несомненному центру торжества.
Таковым оказался кряжистый мужичок, седовласый и краснолицый, типичный функционер со стажем – как писали в каком-то романе, с лицом и голосом праздничного оратора. Он сидел на тяжелом посольском стуле, вольготно развалившись, в расстегнутом пиджаке, с приспущенным узлом галстука, держа в руке полный стакан и, судя по всему, был чрезвычайно доволен жизнью. Рядом помещался еще один, столь же седовласый и представительный, но гораздо более поджарый и суетливый. С первого взгляда было ясно, кто тут товарищ из ЦК, а кто – звезда партийной журналистики…
Высокий гость с ходу обратил на него благосклонное внимание:
– А это кто? Местный?
Мазур по-прежнему щеголял в местном френче без всяких знаков различия, так что можно было и ошибиться. Араба он, конечно, напоминал мало, но товарищ со Старой площади, сразу видно, уже залил тюрьмы по самую ватерлинию…
Бульдог, склонившись над его ухом, со слащавым, даже умильным выражением проинформировал:
– Капитан-лейтенант Мазур, товарищ Хоменко. По секретно-спецназовской линии. На переднем крае борьбы…
Товарищ Хоменко взмыл со стула дрессированным медведем, расплескивая вокруг, в том числе и на окружающих, спиртное из вместительного стакана. Окружающие вежливо улыбались. Заключив Мазура в тесные объятия, разливая остатки своей винной порции, товарищ Хоменко возопил:
– Сыночка! Спасибо тебе, родной, что ты тут Родину охраняешь! Люблю я моряков, сам когда-то был замполитом на крейсере… Ты уж извини, я тебе ордена не захватил, знал бы раньше, обязательно бы привез… Отличник боевой и политической, а?
– Так точно, – сказал Мазур.
– Знай наших, моряков! Ничего, я попрошу, тебе живенько представление нарисуют… Филатыч! – он ловко ухватил Бульдога за лацкан белого кителя с вшитыми адмиральскими лаврами, притянул к себе, так что они трое едва не стукнулись лбами, наставительно возгласил: – Чтоб завтра же нарисовал капитану… ну ты понял? Чего-нибудь такое, соответствующее, Знамя там или Звездочку… Орел ведь! А ну-ка, живо, давайте нам выпить за рабоче-крестьянский флот! Пей, сыночка, заслужил!
Кто-то проворно сунул Мазуру в руку полный стакан, окружающие таращились нетерпеливо, понукающе – и он, чокнувшись с товарищем Хоменко, преспокойно выпил до дна, коли уж принуждали к тому обстоятельства.