Это была какая-то жуть… Ничего подобного ей раньше не приходило в голову. Видимо, это у нее в крови… Столько раз ей говорила об этом мать. Она была, как ее отец. Им управляло его тело: его похоть и аппетиты были вечно ненасытны. Мать рассказывала им кое-что про его похождения. Он не был тем человеком, который может довольствоваться одной добропорядочной женщиной. Дурная кровь, сказала мать, как бы предупреждая ее.
Она насухо вытерлась и, завернувшись в полотенце, пошла в казарму.
Соад — ее койка стояла рядом — была почти одета.
— Ты что делаешь вечером?
Лейла взяла халат.
— Ничего не делаю. Хотела полежать с книгой.
Соад принялась красить губы.
— У меня свидание с Абдуллой и с его дружком. Почему бы тебе не пойти с нами?
— Я что-то не в настроении.
Соад поглядела на нее.
— Пойдем. Тебе надо немного развлечься.
Лейла не ответила. Она помнила Соад в первый день здесь. Она сюда пришла, чтобы быть рядом со своим парнем, и говорила всем и каждому о том, как ей не терпится поскорей с ним встретиться. Но когда он здесь так и не появился, она не была огорчена. Она очень серьезно относилась к феминизму: женщины в армии пользовались равноправием с мужчинами, и к настоящему моменту она перетрахалась со всем лагерем — и нимало не переживала сей факт. «Здесь не то, что в Каире», — сказала она, вульгарно расхохотавшись.
— Послушай, — серьезно повторила Соад. — Если пойдешь с нами, я тебе отдам Абдуллу. Он самый лучший мужик в лагере. Для подруги не пожалею.
Лейла посмотрела на нее.
— У меня на это свой взгляд.
— Для кого ты ее бережешь? — спросила Соад. — Если тебе самой неохота, то не забывай, что это входит в наши обязанности. Помнишь, командир нам так и сказала: мы обязаны ублажать наших мужчин. Вот я, например, даже не знаю лучшего сочетания долга и удовольствия одновременно.
Лейла засмеялась. У Соад одно на уме.
— Ты меня поражаешь, — сказала она. — Но ни один из этих мужчин не вызывает во мне симпатии.
— В этом никогда не разберешься, пока не попробуешь, — возразила Соад. — Мужчины просто удивляют. Самые сильные любовники иной раз выглядят замухрышками.
Лейла покачала головой.
На лице Соад появилось недоумение:
— Ты невинная?
Лейла улыбнулась.
— Нет.
— Тогда ты влюблена!
— Нет.
Соад сдалась.
— Тогда просто не понимаю тебя.
Соад никогда не была ближе к истине, чем сказав это. Но как было заставить эту легкомысленную женщину понять, что для нее, для Лейлы, существуют более важные вещи, чем секс?
Глава 8
Через десять минут после побудки дверь в казарму неожиданно распахнулась, и Хамид проорал с порога:
— Внимание!
Мгновенный переполох, и все женщины, кто в чем был, заняли, как положено, места перед своими койками.
Хамид сделал шаг назад и пропустил вперед военачальницу. Ее зоркие темные глаза мгновенно обозрели все помещение, затем она прошла в середину его. Разумеется, не все женщины были одеты, но это нисколько не смущало.
Она собралась с мыслями и заговорила. Голос был четкий и лишен эмоций:
— Сегодня настал ваш последний день. Ваше обучение завершено. Мы свое дело сделали. Лагерь закрывается, и все вы получите назначения на дальнейшую службу.
Она сделала небольшую паузу. Новость женщин не взволновала, и они продолжали смотреть на своего командира.
— Я горжусь вами, — продолжала она. — Всеми. Кое-кто смотрел на нас с недоверием и скептически. Они говорили, что из женщин, в особенности из арабских женщин, хорошие солдаты не получатся, что они годны лишь для того, чтобы готовить пищу, наводить в доме порядок и ухаживать за детьми. Мы доказали, что эти люди ошибались. Вы члены «Аль-Ихва». Вы равноправны со всеми мужчинами в нашей армии. Вы прошли то же обучение, что и они, и все умеете делать не хуже любого из них.
Женщины по-прежнему слушали молча. Она высокопарно продолжала:
— У вас будет ровно один час упаковать личные вещи и приготовиться к отъезду. С каждой из вас я поговорю лично и вручу назначение. Это назначение, повторю еще раз, не может вами обсуждаться между собой. Оно только ваше и является в высшей степени секретным. Всякое обсуждение вашего индивидуального назначения будет считаться изменой и караться смертью — потому что малейшая ошибка в оценке человека, которому вы доверились, может стоить жизни многим вашим товарищам.
Она направилась к двери, затем снова повернулась к ним лицом:
— Ан-наср! Я приветствую вас. Да хранит вас Аллах! — ее рука вздернулась в приветствии.
— Ан-наср! — прокричали они в ответ, и ответили таким же салютом. — Идбах ал-аду!
Сразу в казарме стало шумно, как только дверь закрылась за ней.
— Это неспроста. Должно случиться что-то важное.
— На целый месяц раньше срока, про который говорили.
— Что-то случилось.
Лейла не принимала участия в пересудах. Она открыла свой шкафчик и выложила из него одежду, в которой приехала в лагерь. Молча сложила свою форму и прочие вещи в стопку на койке. Даже лифчики, трусики, туфли, ботинки и чулки — все было аккуратно сложено.
Она открыла небольшой чемодан, что привезла с собой. Достала из него синие джинсы, купленные во Франции как раз перед отъездом сюда, и надела их. Вот когда она поняла, как изменилось ее тело. Джинсы, бывшие в обтяжку, теперь болтались на ней. Даже рубашка была просторна, и она закатала рукава — они вроде бы даже стали длинней. Завязала рубашку узлом на поясе и надела мягкие сандалии. Уложила расческу, щетку и косметику, затем тщательно проверила шкафчик. Он оказался пуст, и Лейла осторожно захлопнула его.
Села на койку и закурила. Другие женщины рассуждали, что взять с собой, что оставить. Соад посмотрела на нее:
— Ты надела свою одежду?
Лейла кивнула.
— Начальница сказала — личные вещи. Это все, что у меня есть личного.
— А как же форма? — спросил кто-то еще.
— Если они хотят, чтобы мы ее забрали, им надо было так и сказать.
— Я думаю, Лейла права, — сказала Соад. Она повернулась к своему шкафчику. — Я, пожалуй, с удовольствием надену свое ради перемены. — Через минуту она заахала: — Ничего же не годится! Все велико!
Лейла рассмеялась.
— Это не так уж плохо. — Она загасила сигарету. — Представь, зато какое удовольствие ты получишь от новых вещей, когда обзаведешься ими.
Когда она выходила из казармы, солнце как раз вставало из-за гор. Утренний воздух был чист и прозрачен. Она несколько раз глубоко вздохнула.
— Готова? — раздался позади нее голос Хамида.
Она обернулась. Он стоял прислонясь к стене, с неизменной сигаретой во рту.
— Готова, как была всегда готова, — ответила она.
Он пристально посмотрел на нее.
— Ты не такая, как другие, ты это знаешь.
На это она ничего не сказала.
— Тебе не надо было этим заниматься. Ты богатая. Ты могла иметь все, что тебе захочется. — В глазах сирийца было уважение.
— Ты так думаешь? Откуда тебе знать, что я хочу?
— Ты же не веришь всей этой пустопорожней болтовне? — усмехнулся он. — Я прошел три войны. Всякий раз бывало одно и то же. Лозунги, стрельба, угрозы, обещания отомстить. А когда начинали свистеть пули, все на этом кончалось. Они поворачивались и разбегались. Только политики без устали идут в наступление.
— Быть может, когда-нибудь будет по-другому, — сказала Лейла.
Он выудил еще одну сигарету из кармана и прикурил ее от предыдущей.
— Как по-твоему, что будет, если мы отвоюем обратно Палестину?
— Народ получит свободу, — сказала она.
— Будет свободен от чего? Свободен подыхать с голоду, как все мы? При всех деньгах, которые текут в арабские страны, народ по-прежнему голодает.
— И это тоже должно быть изменено.
— Ты думаешь, Гуссейн, нефтяной шейх, да тот же твой отец с его принцем — захотят добровольно поделиться с народом тем, что имеют? По крайней мере сейчас они должны что-то предпринять. А если мы победим и давление на них прекратится, что тогда? Кто заставит их делиться? Да никто! Они только будут богатеть все больше и больше.
— Это будет зависеть от народа, как их заставить перемениться.
Хамид горестно засмеялся:
— К сожалению, вижу, что на этом моя работа закончена. Здесь было не плохо. Теперь надо найти другую.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она. — Они тебе не дали другое назначение?
— Назначение? — он рассмеялся. — Я профессионал. Мне заплатили. Тысячу ливанских фунтов за эту работенку. Другого места я не знаю, где мог бы зашибить такую деньгу. За полтора фунта в месяц надо горбатиться до полного усеру… Я предпочитаю «Братство». Оно платит лучше. Похоже, у них всегда водятся денежки, чтобы сорить ими.
— Ты не веришь в наше Дело? — спросила она.
— Конечно, верю, — сказал он. — Я только не верю нашим предводителям. Слишком уж их много, и каждый занят набиванием собственного кармана, стараясь выбиться наверх в этой собачьей грызне.
— Не могут они все быть такими.
Он улыбнулся, глядя на нее.
— Ты еще молода. Потом узнаешь.
— Скажи, что произошло? Почему вдруг все планы переменились?
Он пожал плечами.
— Не знаю. Приказ пришел ночью, и командир была удивлена не меньше нас с тобой. Она всю ночь не спала, готовила материалы.
— Она исключительная женщина, верно?
Хамид кивнул.
— Может, будь она мужчиной, у меня бы осталось больше веры в наших вождей. — Он взглянул на нее заговорщицки. — А ты знаешь, за тобой должок?
— За мной — тебе? — удивилась она. — Какой же?
Он жестом показал на казарму за его спиной.
— В этом взводе четырнадцать девочек. Ты единственная, кого я не трахнул.
Она засмеялась.
— Ты уж извини.
— Вот именно, — сказал он полусерьезно. — Тринадцать — несчастливое число. Может случиться что-то очень плохое.
— Я не думаю… — Она улыбнулась. — Отнесись к этому иначе: надо же иметь что-то в перспективе.