– Товарищ ефрейтор, капитан ранен тяжело – в грудь. Дотемна ждать нельзя. Нужна срочная операция. Может, вывезете его на своей самоходке до санвзвода?
– Попробую, – ответил Ткачук и подумал: «Все как на ладони видно… Трудно будет проскочить…»
Старший лейтенант угадал сомнение ефрейтора:
– Не бойтесь. Вас прикроют огнем наши пулеметчики и батарея. Я договорился с комбатом по телефону.
В это время огонь противника стал затихать. Наступали обеденные часы. «Это хорошо, – подумал Ткачук, – вот я, может, и проскочу, пока они обедают…» Старшина Вилков взглянул на собак с досадой:
– Эх, пеструшки… Демаскировать будут.
– Не беспокойтесь, товарищ старшина, я их замаскирую, – сказал Ткачук.
Сзади к раме тележки был привьючен мешок, саперная лопата, топор и брезентовое ведро. Ткачук достал из мешка маскхалатики и одел в них собак. Все собаки стали серобуро-зелеными, под цвет местности. И на себя Ткачук накинул халат такого же цвета.
Старшина Вилков остался доволен:
– Вот это я понимаю, порядок.
Старшина заметил на ефрейторе две сумки: санитарная висела на правом плече – так положено, а вот на левом ви села какая-то другая сумка. Что за новость? Старшина не мог стерпеть такого непорядка и сердито сказал:
– Товарищ ефрейтор, что это? Лишний груз. Снимите.
– Нельзя снимать, товарищ старшина, тут у меня инструменты и запасы: ножик, шило, дратва и ремни. А ну как что-нибудь в пути приключится?
– Ну ладно. Давайте скорей.
Командира роты положили на тележку головой вперед и, покрыв одеялом, привязали к раме – как бы в пути не выпал. Везти придется без дорог.
Старшина Вилков выглянул из траншеи и, показывая рукой, сказал санитару:
– Держись во-он тех ориентиров… Смотри: кустик, снопы, канавка. Они бинтами обозначены. На полпути в воронке санитар сидит. В случае чего, поможет. Ну, давай.
Ткачук вылез из траншеи. В маскхалате ползти было трудно. Да и сумки мешали. А тут еще противогаз и автомат. Все это тянет, давит и мешает ползти быстрее. Отполз от окопа метров пятьдесят. Спокойно. Противник, видимо, не замечает его.
Ткачук обернулся и свистнул. Солдаты подняли на руках тележку с раненым и поставили ее около траншеи. Собаки выпрыгнули из траншеи и побежали к хозяину. В это время раздался сильный пулеметный треск. Это открыли стрельбу наши пулеметчики, чтобы на себя отвлечь внимание противника.
Когда упряжка собак достигла своего вожатого, Ткачук, не поднимаясь с земли, взмахнул рукой и приглушенно крикнул:
– Вперед!
Собаки полной рысью промчались мимо хо зяина. Ткачук вскочил и, пригибаясь, побежал вслед за упряжкой. Вероятно, немецкий наблюдатель заметил Ткачука и его упряжку. Вон справа упала мина и крякнула взрывом. Вслед за ней слева разорвалась вторая. «В вилку берут», – подумал Ткачук.
Ткачук заметил впереди серую кучу. На ней белеется обрывок бинта – ориентир. Там же рядом, кажется, ровик. Ткачук догнал упряжку и, упав в ровик, крикнул:
– Ложись!
Собаки легли и уткнули головы в землю. Все они, кроме Разливая, дрожали, а Бобик нервно, с визгом залаял.
– Тихо! – приказал Ткачук, и Бобик умолк.
Ткачук тяжело дышал. Сердце колотилось сильно, и его удары отдавались в висках.
Серая куча оказалась прошлогодними снопами. Ткачук пополз к ним, подав команду своей упряжке:
– Ползи… ползи…
Собаки поползли вслед за хозяином и медленно потянули за собой тележку. Около снопов прижались к хозяину. Снопы побурели и пахли плесенью. «Не успели убрать…» – с горечью подумал Ткачук.
Раненый капитан глухо стонал, но в сознание не приходил. «Здесь мы хорошо скрылись, – думал Ткачук, – но долго нельзя задерживаться на месте. Противник пристреляет и эту точку…» Немецкий наблюдатель, видимо, потерял из виду человека с собачьей упряжкой. Снаряды стали рваться далеко впереди. Наша батарея открыла огонь, и немецкие позиции закурились дымом. Удобный момент. Теперь надо как можно быстрее добежать до лощинки. Там упряжка скроется от немецких наблюдателей.
Не поднимаясь с земли, Ткачук приказал:
– Встать! Вперед!
Первым вскочил Разливай и потянул за собой остальных собак. Когда упряжка отбежала от снопов метров на пятьдесят, впереди нее, совсем близко, разорвалась мина. Собаки бросились назад и сбились кучей у тележки. Барсик ткнулся носом в землю и упал на бок. Бобик завизжал и залаял.
Ткачук подбежал к упряжке и ножом перерезал шлейку на Барсике: пес был убит.
– Разливай, вперед! – крикнул Ткачук.
Три собаки потянули тележку под уклон к лощине. Бобик прихрамывал, но не отставал. Капитан Тихомиров бормотал в бреду: – Куда вы? Куда?.. Нельзя отступать!.. Вперед! Вперед!..
Из всего того, что говорил капитан, собаки понимали лишь одно слово «Вперед!» и ускоряли бег. Ткачук побежал вслед за упряжкой. Позади него недалеко разорвался снаряд, и будто топором подсекло правую ногу. Вожатый попытался бежать дальше, но правая нога подвернулась, и он упал. По ноге потекло что-то теплое, липкое.
Ткачук почувствовал страшную слабость и головокружение.
На миг он потерял из виду свою упряжку. Потом превозмог слабость, чуть приподнялся и посмотрел вперед. Его упряжка неслась к лощине. Но вот собаки оглядываются назад и замедляют бег – потеряли из виду хозяина. Опасный момент:
могут остановиться. Ткачук собрался с силами и громко, во весь голос, крикнул:
– Вперед, Разливай! Вперед!
Противник целил в упряжку: мины рвались впереди, сзади, по сторонам.
– Направо! Налево! Вперед! – кричал Ткачук.
По его команде упряжка бежала зигзагами, и противнику трудно было вести прицельный огонь. «Только бы тележку не завалили…» – мелькнула мысль у Ткачука. Он ничего не замечал вокруг себя, кроме своей упряжки.
Недалеко от него, в воронке от снаряда, сидел санитар.
Выглядывая из ворон ки, он громко звал:
– Браток! Браток! Ползи сюда! А то убьют…
Но Ткачук, кажется, не слышал его призыва.
Вон собаки спускаются в лощинку и скрываются из глаз.
На том месте, где только что была упряжка, взметнулся столб грязи – разорвался снаряд. Ткачук глухо простонал:
«О-ох!..» И потерял сознание. Он уже не чувствовал, как санитар подполз к нему, взвалил его к себе на спину и пополз с ним в убежище-воронку. Там он резиновым жгутом остановил кровотечение и перевязал рану.
Ткачук будто сквозь сон услышал слова:
– Ну что ты, браток?.. Очнись. Собачки твои молодцы.
Наверно, проскочили…
В этот же день в наш лазарет привезли раненых Разливая и Бобика. Мы удалили у них осколки, и я поехал в медсанбат проведать Ткачука. Ему уже сделали операцию, и он лежал на носилках в палатке, где находились и другие раненые, подготовленные для эвакуации в тыл. Ткачук был бледен, на лице у него обозначилась густая серая щетина. Он показался мне постаревшим и очень усталым. На лбу у него выступил капельками пот и слиплась седая прядка волос. Ранение было тяжелое, с открытым переломом бедра.
Я успокаивал его:
– Ничего, Иван Тимофеевич, выздоровеешь. И помощники будут живы – раны у них не тяжелые.
Ткачук дышал учащенно и говорил прерывисто:
– Я все перенесу… Эвакуируют меня… Я не хотел бы из своей дивизии… Разливая поберегите. Пригодится…
В палатку вошел хирург и сказал:
– Ткачук, вам нельзя много говорить. Берегите силы.
– Я не буду, доктор… Капитан живой?
– Живой. Спасли. Тебя спрашивал. Поблагодарить хотел.
Ткачук слабо улыбнулся.
– В полевом госпитале повидаетесь, – сказал хирург, – он уже там…
Прощаясь со мной, Ткачук сказал:
– Грише Дёмину поклон передайте. Золотые руки. На моего Серёжу похож…
Вперед, Волчок!
Небо и земля казались однообразно-серыми, неприглядно-тоскливыми. Дождь моросил непрерывно. Вспаханный склон пологой высоты, черный и мокрый, глянцевито отсвечивал. На поле валялись кверху зубьями железные бороны и опрокинутая, покореженная сеялка, кое-где, вразброс, стояли подбитые черные танки с прямым крестом на башне.
Батальон капитана Неверова засел в окопах, вырытых наспех. При поспешном отходе не удалось как следует укрепиться. Оборона безымянной высоты была тяжелой. Немцы атаковали позиции по нескольку раз в день: они стремились прорваться к Ростову.
Капитан Неверов, высокий блондин, каждый раз, после того как захлебывалась вражеская атака, ругался: «Тьфу, черт побери! И откуда столько танков?!» Позади окопов – степная балка, заросшая кустами шиповника, терна и боярышника. Кусты боярышника заползли и на высоту, маскируя окопы и две маленькие противотанковые пушки. Их снаряды могли насквозь прошивать броню немецких танков, но вчера в бою одну пушку подбили, и она уткнулась тонким стволом в землю.
Ночью пришли в батальон новые бойцы с собаками – истребителями танков. Капитан Неверов впервые видел таких собак и поэтому сомневался в их боеспособности.
– В ученье они, может, и хороши были, а здесь такой огонь.
– Думаю, что боевой экзамен выдержат, – не очень твердо ответил инструктор Иван Петухов.
– А собаководы в бою были?
– Нет. Только один был, Ваганов, но все прошли военную службу.
Капитан Неверов, провоевавший четыре месяца, с недоверием и даже с некоторым пренебрежением относился к необстрелянным новичкам.
– Пока вас самих пообстреляют, повозишься с вами…
– Будьте покойны, товарищ капитан, не подведем, – ответил Петухов.
– Ладно, там видно будет. Вот мяса им много надо…
– Пока сегодня не надо, товарищ капитан. Голодные, они лучше на танки пойдут.
– Посмотрим. Заработают – накормим.
– Но если, товарищ капитан, они в бою заработают, то кормить их уже не придется, – с горечью сказал Петухов.
Собаководов развели в роты, а Иван Петухов, Ваганов и еще несколько человек были отведены на самый ответственный участок обороны – в боевое охранение. В боевом охранении находился усиленный стрелковый взвод, которым командовал маленький, щуплый, с рыжим чубом лейтенант Смирнов. Стальную каску он никогда не надевал, и все его знали как человека отчаянной храбрости. При разговоре с друзьями он бравировал своей смелостью: «Меня все равно не убьют, я знаю, где упадет снаряд и где летит пуля…»