у не помогало: обозники считали, что он попал не в свои сани, а рыжуха – не в те руки…
Испытывая на себе непонятную грубость человека, покорная на вид лошадь стала проявлять злой норов: то остановится вдруг ни с того ни с сего на полном ходу, а то вдруг так рванет, что постромки летят.
– Ну погоди, противная тварь, – сквозь зубы ругался Сидоренков, – я из тебя фашистский дух вышибу!..
И перестал снимать хомут на отдыхе, а чуть какая заминка – кнутом стегнет. Товарищи видят, что дело далеко зашло, журить стали:
– Что ты измываешься над бессловесной животной?
Она нам службу несет, а ты ее бьешь и холку пар⚘ ишь хомутом. Смотри, за это тебя командир роты по головке не по – гладит… – Нечего меня учить и стращать! Я уж ученый и пуганый…
А тут стали примечать, что, когда Сидоренков не бьет кобылу, не дергает понапрасну, она тянет хорошо.
…Летом сорок третьего года лило много дождей, и проселочные дороги Курской области так размесило, что совсем трудно стало проезжать с грузом. И вот застрянет какая-нибудь повозка с грузом – хоть трактором тяни. Подпрягут Сидоренкову кобылу, она опустит голову до самой земли, упрется своими буйволиными ногами и вытянет.
Только кнут ей в это время не показывай – заартачится. А так вот, с добрым словом, вроде как «ну-ну, милая, пошла», старается, будто понимает, что надо. Вот ведь и скотина с добрым словом лучше работает.
– Видишь, какая у тебя золотая коняга, – говорили Сидоренкову его товарищи, – не надо и тягача.
– Она себе на уме, – не сдавался Сидоренков. – Как захочет – гору своротит, а не захочет – хоть убей.
– А ты с ней поласковее.
– Что она мне, невеста, что ли, чтоб с ней поласковее?
Упрямый был мужик. Если невзлюбит – конец.
Но вот однажды его упрямство было сломлено с большим конфузом для него.
Когда наш полк занял город Климов, транспортная рота остановилась на ночевку в деревне Чернушки.
Едет Сидоренков по улице поселка и замечает, что «немка» тянет его к одному двору с покосившимися воротами. Взглянул – изба вроде ничего и двор хороший. И не стал перечить своенравной кобыле. «Видно, клеверок чует, – подумал он, – хитрая скотина…»
Подъезжает к воротам и бодро кричит:
– Эй, хозяйка! Открывай ворота, принимай дорогих гостей!
А кобыла вдруг так громко и радостно заржала, будто пришла в родное место.
Во дворе кто-то уже стучал деревянным засовом, и ворота распахнулись. В воротах Сидоренков увидел рыжеволосого босоногого мальчишку лет десяти, который почему-то уставился на рыжуху и удивленно замер. Потом вдруг бесёнком подпрыгнул и пронзительно закричал:
– Ма-ма-а!.. Лебёдка наша пришла!
Подбегает к лошади, а она доверчиво наклоняет к нему свою неуклюжую голову и тихо ржет. Обхватил ее мальчик за морду, прильнул щекой и целует в бархатные вздрагивающие ноздри.
– Лебёдушка моя миленькая! Пришла, родненькая…
Сидоренков ничего не понимал и рассердился:
– Уйди, пацан, с дороги, а то задавлю. Какая тебе Лебёдушка? Это «немка».
И дернул вожжами.
Мальчишка как на крыльях помчался в избу и тут же выскочил обратно, радостно крича на ходу:
– Да вот она, вот наша Лебёдка!
Вслед за ним вышла пожилая женщина с бледным усталым лицом.
– Здравствуйте, родные наши соколики! – приветливо и взволнованно заговорила она, подходя к повозке и на ходу вытирая мокрые руки о передник. – Заждались мы вас…
Спасибо вам… И нас от извергов освободили, и лошадку-кормилицу нам привели. Эти ироды весной у нас ее со двора забрали… Ее нам свои солдаты еще в сорок первом оставили. Раненая она была и тощая, а мы ее выходили…
Вытерев посуше руку, женщина протянула ее Сидоренкову. Солдат онемел. Молча, как-то растерянно пожал ее руку и спрыгнул с повозки.
– А я тут с уборкой связалась, – продолжала женщина. – За два года неволи и убирать не хотелось в доме, а теперь вот, думаю, свои идут – прибрать надо. Передовые-то части утром стороной прошли, а вы заехали… Спасибо вам…
И, подойдя к серой нескладной кобыле, стала поглаживать ее по шее и ласково приговаривать:
– Красавица ты наша, Лебёдушка… Видно, несладко тебе было в неволе-то – ишь как похудела… Не пришлось гитлеровским супостатам поиздеваться над тобой… Выручили… – Затем, обернувшись к Сидоренкову, приветливо пригласила в дом: – Распрягайте скорее да заходите в избу. У меня уже и чай готов… А лошадкам-то вон клеверку в сарае возьмите – от коровы осталось. Последней кормилицы вчера лишились: фашисты на лугу перестреляли всех коров, как отступали…
Сидоренков, понурив голову, неторопливо распрягал лошадей. Ему было стыдно смотреть мальчонке в глаза. А тот вьюном вертелся около и засыпал⚘ его градом вопросов:
– Дяденька боец, а где вы ее отбили у фрицев? А вы ее оставите нам? А вы долго пробудете у нас?
– Да отвяжись ты, постреленок! Вот управлюсь с конями, тогда и расскажу…
Пират, ищи!(Рассказ вожатого-сапера)
Приехал я на фронт со своим Пиратом в самое горячее время: наши наступали и гнали врага в его логово. Отходя, противник, где только мог и где успевал, все минировал.
Мой Пират был хорошо подготовлен для минорозыскной службы. Пес был породистый: доберман-пинчер, окрас у него черно-бархатистый с рыжими подпалинками, сам тонкий, мускулистый.
Наш батальон с боем продвинулся вперед на несколько километров и, отбросив противника, занял два хутора.
Это было в Латвии. Оборона у немцев была крепкая: окопы в рост, ходы сообщения, пулеметные гнезда – все как полагается. А для штаба – блиндаж.
Вызывает меня командир батальона капитан Соков и дает такое приказание:
– Проверьте со своим Пиратом блиндаж на хуторе Браунмунша. Мне он нужен для штаба.
– Есть, – отвечаю, – проверить блиндаж!
Уже вечереть стало, а противник все бьет и бьет по нашим позициям. Пришлось мне с Пиратом добираться до хутора где перебежками, где ползком. Вижу, боится Пират, нервничает – на поводке крутится и то вперед рванет так, что я его чуть удерживаю, а то ко мне прижмется, дрожит и тихо поскуливает: новичок на фронте, не обстрелян. Что с него спросишь?
Добрались мы до траншеи и там уже спокойнее пошли к блиндажу. Я пригибаю голову, а Пират идет по траншее свободно, не видать его. Подошли к блиндажу. Смотрю – сделан на славу: крыша в четыре наката, бревна толстенные, сверху земли на метр и еще дерном покрыта для маскировки.
А траншея в блиндаж зигзагом сделана и тоже покрыта.
«Ишь, – думаю, – здорово от огня хоронились…» Отпустил я поводок подлиннее и приказал:
– Пират, ищи, ищи!
Пес наклонил голову и стал обнюхивать пол и стены траншеи. Шаг за шагом приближаемся ко входу в блиндаж.
Наблюдаю за Пиратом внимательно. Движения у него резкие, энергичные, но нигде не задерживается, вперед тянет.
Подошли ко входу в блиндаж. Двери открыты – двойные и толстые.
Вдруг Пират заволновался, дернул поводок и уткнулся в косяк. Влажный нос так и заходил у него. Понюхал и сел.
Потом приподнялся на задних лапах и повел носом по косяку вверх. Принюхивается, смотрит на меня и нервно повизгивает, будто сказать что-то хочет и страдает, что не может.
Сунул я легонько щупом то в одну, то в другую щель – ничего не прощупывается. Шагнул потихоньку в блиндаж и осветил вход карманным фонариком. Смотрю – столики, топчаны, на полу сигареты раздавленные валяются, пустые консервные банки, клочки бумаги. Все стены тесом обшиты. Пират меня в левый угол потянул. Подошел к углу, обнюхивает доски и опять вверх тянется, поближе к двери, где основной опорный столб стоит. Что делать? Надо доски отрывать.
Снимаю топорик и саперную лопату (они на поясе у меня висели), а сам думаю: «Может, мина с заводным механизмом и вот ее время как раз сейчас и выйдет… Или натяжного действия: задену проволочку – и могила». Холодно, жутко. Ведь сапер ошибается только один раз…
Но надо же действовать. Время не ждет. Зацепил я топором верхнюю доску и потихоньку отодрал. Песок посыпался. Пират вверх потянулся и с визгом стал разгребать землю передними лапами.
Я оттолкнул его и крикнул строго:
– Фу, Пират, фу!..
«Заденет, – думаю, – за проволочку и взорвет мину».
Осторожненько разгребаю землю. И не лопатой, а руками. Разгребаю и тихонько пальцами прощупываю – не попадется ли чего… Нет, не попадается. Еще отодрал одну доску и опять разгребаю землю. Стоп! Пальцами проволочку нащупал. «Ага, – думаю, – вот она где, жизнь-то, на волоске держится… Надо обойтись с этим волоском поаккуратнее, а не то…» И опять мне как-то не по себе стало: зябко и тошно. Ведь один на один стоишь перед страшной силой и еще неизвестно, кто кого. Лишь бы руки не дрогнули… Перекусил проволоку кусачками и стал раскапывать дальше, по ходу того конца, который к двери шел.
Добрался до опорного столба и легонько ткнул щупом в землю. Что-то твердое. Отрыл лопатой – ящик деревянный. Обкопал и вынул. Не очень большой, но тяжелый. Начинка в нем грузная. А мой Пират как увидел, что я достал мину, сел рядом с ней и успокоился.
И я облегченно вздохнул, будто тяжелый камень с плеч сбросил. Но тут же и одумался: «Да что же это я?.. А может, тут еще мина есть?.. А куда же идет другой, свободный конец проволоки?..»
Оказалось, он выведен через угол блиндажа наружу. Только что я стал раскапывать проволоку, как увидел начальника штаба батальона капитана Сокова. Он шел по траншее к блиндажу в сопровождении двух автоматчиков.
– Ну как, товарищ Лёнькин? – спросил он.
– Хорошо, – говорю, – блиндаж разминирован, и можно в нем располагаться.
– Надо тщательно проверить. Обшарьте весь хутор со своей ищейкой.
Придал он мне двух автоматчиков, и мы пошли.
Прежде всего откопали проволоку. Конец ее шел в сарай. Когда мы дошли до сарая, Пират вздрогнул и, уткнувшись носом в землю, заскулил. Видно, что-то учуял. Перелезли мы через высокий забор, а Пирату я крикнул: «Забор!» Он прыг на забор – и на той стороне. Смотрим – около двери сарая стоят плуги, бороны. Зачем завалили дверь?