Потом мы налили ей в банку суп и покрошили в него хлеб.
И это блюдо Альфа тоже охотно съела и даже облизала банку. Таким образом, в этот день от нашего обеда остались нам с Мишей, как говорят, одни рожки да ножки.
После супа мы угостили Альфу сладким. Хрупая сахар, она виляла хвостом и смотрела на нас с благодарностью. Карие ее глаза, выглядывающие из марлевых «окошечек», увлажнились и блестели.
– Ишь ты, сластена… – проговорил я.
Собака лизнула мне руку, и мы поняли это как просьбу повторить сладкое.
– Хорошенького понемножку, – промолвил Владимиров и повел Альфу в землянку.
После обеда я прилег отдохнуть в землянке. Альфа легла у моих ног и задремала. Сон у нее был тревожным. Она часто вздрагивала и тихо скулила.
Через неделю швы сняли. Раны зажили хорошо. И ухо приросло. Только рубец стянул немного его: ухо укоротилось и не поднималось «свечкой».
Чтобы восстановить у собаки силы, мы кормили ее вдоволь кониной. Квитко давал ей слишком большие куски. Альфа разрывала их на три-четыре части и прятала мясо в землю в разных местах, чтобы съесть после.
Первушкин очень обрадовался, когда узнал, что его собака жива и находится у нас.
– Наша Альфа никогда с маршрута не сбивалась. А потом раз – и пропала. Мы уже подумали: прямое попадание снаряда либо мины…
Вероятно, когда Альфа возвращалась с передовой к своему вожатому в штаб, то попала под артиллерийский налет и, раненная, сбилась с маршрута и побежала куда глаза глядят, подальше от огня. Вот тогда-то мы и повстречали ее в поле.
Первушкин увел Альфу в роту, а через три дня снова привел ее к нам.
– Товарищ ветврач, не годится собака для боевой службы. Испорчена.
– Почему? – спрашиваю я. – Что случилось?
– Огня боится. Не идет на передовую. Я уж ее и так и сяк – ничего не помогает: ни хлыст, ни сахар. Отбежит от меня немного и опять ко мне обратно.
– Ну и что же теперь с ней делать будем?
– Да вот командир роты к вам прислал. Посмотрите хорошенько. Может, у нее что-нибудь в мозгах сдвинулось…
Прямо не узнать собаку. Как рванет где-нибудь снаряд, дрожит, жмется ко мне и скулит, будто плачет.
– Ну что ж, – говорю я, – оставляйте. Понаблюдаем за ней.
– Только вы уж, пожалуйста, в тыл ее не эвакуируйте.
Уж больно способная была собака. Может, и выправится со временем.
Я дал слово вожатому никуда не отправлять Альфу, и она осталась у нас.
Вожатый ушел. Миша, довольный, улыбался.
– Чему, – спрашиваю, – радуешься?
– Да вот Альфа теперь у нас будет. Может, и совсем останется.
– Не радуйся, Миша, – сказал я, – наверно, она получила тяжелое нервное потрясение…
– Ничего, товарищ начальник, не волнуйтесь. Мы ее опять приучим к боевой службе.
– Не забывай, Миша, что Альфа была ранена и контужена в голову. После сотрясения мозга нелегко поправляются.
Находясь у нас под наблюдением, Альфа стала вести караульную службу. Когда мы спали, она бодрствовала у землянки и охраняла нас и лошадей. Альфа везде следовала за мной. Обычно она бежала впереди меня, на перекрестках или развилках дорог останавливалась и, повернув ко мне голову, оттопыривала правое ухо и громко, отрывисто взлаивала: «Ам!» Я понимал это как вопрос: «Куда идти?» Я указывал рукой по тому или иному направлению и кричал: «Прямо!», «Направо!», «Налево!». И Альфа бежала в указанную сторону.
Иногда где-нибудь в лощине я оставлял своего коня и шел дальше пешком, а Альфу ставил в караул около Сокола. Она ложилась у его передних ног, и никто не мог подойти к коню. Обычно он стоял спокойно и без привязи, но иногда соблазнялся хорошей травой и тянулся за ней, делая шаг-другой. Альфа мгновенно вскакивала и легонько цапала зу бами за передние ноги коня и рычала, словно хотела выразить: «Ни с места!» Она даже не позволяла приближаться ко мне незнакомому ей человеку, если я не говорил: «Свой, Альфа, свой».
Но однажды Альфа удивила меня…
Поехал я по делам службы к командиру полка полковнику Смирнову. Штаб полка размещался в блиндажах, вырытых на обратных от противника скатах безымянной высоты. Тут же внизу был заросший кустарником овраг. Подъезжать к штабу на машинах и на лошадях запрещалось, потому что немецкие самолеты могли засечь его и разбомбить. Лошадей и машины надо было оставлять в полукилометре от штаба, а затем идти пешком. Так я и сделал. Не привязывая, поставил Сокола в кустах и, приказав Альфе лечь около коня, пошел по оврагу, пригибаясь к кустам. Отошел я от коня метров пятнадцать и оглянулся. Смотрю, Альфа идет за мной. Удивился я и строго прикрикнул на собаку: «Назад!» Вернулась Альфа и опять легла у ног коня. Еще прошел метров пятнадцать и опять оглянулся. Альфа опять следовала за мной. «Что такое? – думаю. – Почему она не хочет выполнять мое приказание?» Рассердился я. Вернулся, подошел к собаке и стукнул ее рукой.
– Назад! Ложись!
Альфа снова легла у ног Сокола и, положив на лапы морду, закрыла глаза. После этого я пошел по своему маршруту и, пока не скрылся в кустах, видел лежавшую около коня Альфу. Лишь один раз она немного приподняла голову и, как мне показалось, хитровато посмотрела мне вслед. Но я не придал этому значения.
Каково же было мое удивление и возмущение, когда я при подходе к блиндажу командира полка увидел Альфу.
Приседая на все ноги, она кралась к блиндажу с обратной стороны. Вот она уже на крыше блиндажа, покрытого зеленым дерном. Смотрит на меня настороженно, воровато и пугливо: а что, мол, ты на это скажешь?
В первый момент я хотел грубо накричать на нее и даже наказать, но, подумав о том, что Альфа обхитрила меня – пока я шел по прямой тропинке, она обежала по кустам, кругом, – я почувствовал себя обезоруженным. Развел руками и улыбнулся:
– Ах ты, плутовка!..
Заметив мою улыбку и услышав добродушный голос, Альфа, вероятно, поняла, что теперь ей все можно. Она спрыгнула с блиндажа и бросилась лапами ко мне на грудь. Радостно взлаивая, она пыталась лизнуть меня в губы. Но я уже овладел собой и, оттолкнув ее, нарочито грозно крикнул:
– Пошла прочь, собачья дочь!..
Но Альфа не испугалась – она чувствовала, что этот окрик неискренний. Альфа отскочила от меня и, подбежав к двери блиндажа, толкнула ее передними лапами и ворвалась в блиндаж. Я пошел вслед за ней и услышал голос полковника Смирнова:
– Ваня! Гостья пришла. Угощай.
Это полковник говорил своему ординарцу Ване Горохову.
Оказывается, когда я вместе с Альфой был в этом же блиндаже неделю тому назад и выходил из него на некоторое время, Ваня Горохов угостил Альфу тем, что она особенно любила, – колбасой и сахаром. И вот теперь, когда мы снова очутились в этих местах, Альфа настойчиво стремилась попасть в гостеприимный дом.
– Товарищ Горохов, вы дисциплину подрываете у моих пациентов, – шутливо сказал я. – Нельзя угощать! – А на собаку прикрикнул: – Марш к коню! Ну!
Альфа виновато опустила голову и вяло, нехотя вышла из блиндажа.
Когда я вернулся к своему коню, собака лежала у его ног и боязливо посматривала на меня. Она опасалась наказания за свой проступок, но я не тронул ее. «Сам больше виноват…» – подумал я. Бывая с ней в частях, я иногда допускал, что ее кормили из чужих рук.
Постепенно мы приучали Альфу к выстрелам, стреляя поблизости от нее из пистолета и винтовки. Но особенно она боялась взрывов. Когда мы попадали под артиллерийский обстрел и снаряды рвались недалеко от нас, Альфа бросалась под ноги к коню и взвизгивала. Во время артиллерийского налета приходилось ложиться на землю. Сокола я тоже приучил ложиться. Альфа прижималась ко мне, вздрагивала и закрывала от страха глаза. Я отгонял ее от себя и подбадривал голосом:
– Вперед, Альфа, вперед!
Она вскакивала и немного отбегала от меня, но тут же возвращалась обратно.
Чтобы снова приучить Альфу к связной службе, мы обозначили два «поста» и заставляли ее бегать между ними. Первый «пост» – наша землянка, и здесь находился я, а второй «пост» – в километре от землянки, в овраге, и там находился Миша. Я посылал ее к Владимирову, а он – ко мне. По пути Квитко взрывал недалеко от нее «пакеты». Так мы приучали собаку к связной службе в боевой обстановке.
Альфа постепенно привыкала, смелела, и мы те шили себя надеждой, что вскоре вернем ее в строй.
Но надежда наша не сбылась.
Летом сорок третьего года наши войска разбили противника на Курской дуге и погнали его на запад. Противник отходил с боями и по пути отхода минировал дороги, берега рек, лесные опушки. Мне надо было поехать в дивизионный ветлазарет. Раненых лошадей в это время поступало много.
Путь мой лежал по большаку – километров пятнадцать.
«Зачем я поеду по этому длинному пути, когда можно поехать напрямик, через лес? Тут гораздо ближе…» – подумал я и поехал к лесу. Как обычно, Альфа бежала впереди меня.
На опушке она остановилась, обернулась и пролаяла: «Ам!» Я крикнул:
– Стой, Альфа!
Подъехав к опушке, я внимательно посмотрел на землю.
Поверхность ровная, никаких следов не видно. Взглянул на деревья – и на них не увидел каких-либо знаков. Иногда наши саперы не успевали обезвреживать минные участки, и в этом случае они прибивали на столбах или деревьях дощечки с крупной надписью: «Заминировано». «Да зачем здесь пойдут немцы?.. – подумал я. – Нет здесь ни дорог, ни троп. Они ведь по дорогам удирают…» Альфа стояла около меня и смотрела, ожидая приказания. Я крикнул:
– Вперед, Альфа! Прямо! – и указал рукой.
Альфа взмахнула хвостом и побежала в лес.
Ехал я шагом, не правя конем, – он сам осторожно лавировал между деревьев. Впереди мелькало серое тело Альфы. В лес я углубился не более чем на пятьдесят метров, как услышал впереди себя взрыв. Сокол вздрогнул и остановился. Альфа мгновенно исчезла из моих глаз.
На том месте, где только что находилась собака, образовалось облачко дыма и пыли.
Вскоре облачко рассеялось, и я увидел Альфу. Она лежала и билась окровавленной головой о землю, перебитые ноги дергались и мотались. Альфа нарвалась на мину.