Мне хотелось подъехать к ней, подойти, но этого нельзя было делать: значит, лес заминирован, можно подорваться… Да и помощь моя ей уже не требовалась…
Я поехал обратно. Правил так, чтобы Сокол шел по свое му следу. Благополучно выехав на лесную опушку, я направился в ветлазарет по дальней дороге. Ехал и думал: «Кто знает, может быть, Альфа своей смертью спасла меня и моего Сокола…»
Казачонок
Цирк озарился белым светом. Открылся красный занавес, и на арену стремительно выскочили кубанские казаки на золотисто-рыжих дончака́х. Впереди – усатый казак Митрофан Сердюк, за ним – пять молодых всадников. С пронзительным гиканьем казаки мчались по арене, соскакивали с седел то на одну, то на другую сторону и так же молниеносно вспрыгивали в седло. Полы бурок у них развевались широкими крыльями. Сбросив бурки, они рубили шашками лозу и метко стреляли в бумажные мишени.
Оркестр заиграл «Русскую». Всадники скрылись за кулисы. На арене остался один казачонок Петя. На полном скаку он встал в седло и заплясал. Петя так быстро и уверенно перебирал ногами, словно плясал не на скачущей лошади, а на земле. Золотистая Ласточка быстро несла его по арене, и казалось, будто конь летит по воздуху, не касаясь земли.
Казачонок вдруг скользнул в седло, тонко вскрикнул и упал с седла навзничь. Какая-то женщина в публике испуганно вскрикнула: «Ах!» Ей показалось, что мальчик сорвался с седла и потерял сознание. Ноги его были в стременах, голова висела у задних ног коня, а бессильные руки пылили опилками. Нет, это, конечно, не случайность. Это, вероятно, цирковой номер, но что-то уж очень долго… Как бы лошадь не ударила его копытами по голове… Кто-то в публике не выдержал и крикнул: «Довольно!»
Казачонок пружинисто подтянулся, вскочил в седло и умчался за кулисы. Цирк взорвался аплодисментами.
Петя выехал на арену и, сделав над седлом сальто, снова умчался за кулисы.
Митрофан Николаевич подошел к сыну и обнял его.
– Молодец, Петро! Здо́рово у тебя «обрыв» получился.
– Прощальный номер, ба́тько, – проговорил раскрасневшийся Петя, отстраняясь от отцовских усов, щекотавших его лицо.
– Наш-то прощальный – это верно, а тебе придется еще выступать.
– Нет, батько, я с вами поеду.
– Петро, я уже говорил. Нельзя тебе ехать. Это ж тебе не цирк… Мне-то не привыкать, а ты еще малый.
– С собой не возьмешь – все равно убегу.
– Хватит тебе, дурень. Тебе жить надо. Убить могут.
– Поеду, – упрямо твердил Петя, – все равно поеду. Мне уже скоро паспорт дадут. А ты думаешь, что я все маленький.
Митрофан Николаевич смотрел на сына и думал: «Упрямый, бисов сын, – весь в меня».
Всю ночь по улицам Москвы двигались колонны войск, машины с пушками на прицепах, громыхали танки. Чуть брезжил рассвет, когда из ворот цирка выехала группа всадников-казаков. Впереди ехал Митрофан Николаевич, за ним – попарно молодые казаки, группу замыкал Петя. На лицах казаков было суровое выражение. А Петя радовался. Он едет на фронт! Ему хотелось улыбаться, говорить с товарищами и даже запеть песню, но он молчал. А то еще подумают – мальчишка. Чтобы казаться побольше, Петя приподнялся над седлом и ехал на вытянутых ногах.
Отец оглянулся на сына и подумал: «Радуется, дурачок, и не знает, что в пекло едет… Пропадет дытына, и роду Сердюков не останется. И зачем только я его взял?..»
Вся группа цирковых наездников попала в кавалерийский полк, которым командовал подполковник Мирошников. Циркачей (как их прозвали в полку) посылали в разведку в тылы врага, и они часто привозили в седле «языка».
Но в эти опасные выезды разведчики не брали Петю.
Он ездил с поручением в подразделения или в тыл полка. Петя обижался. Он жаждал подвигов, а его не пускали в настоящее дело. Петя пытался уговорить командира полка, но тот, как и отец, был непреклонен.
– Рано тебе, Петя, в бой идти, – говорил он, – приучайся пока, присматривайся, а там видно будет… Война не на один день. Придет и твое время.
– Да, придет… Гайдар вон в пятнадцать лет в разведку ходил, а мне скоро шестнадцать будет.
Но и ссылка на Гайдара не помогла Пете. Казачонок уходил от командира полка рассерженный. «Наверно, с батьком договорились не пускать меня…» – думал он.
Стоял дождливый, слякотный октябрь сорок первого года. Враг наступал. А отступать нашим некуда – ведь позади Москва.
Однажды командир полка вызвал к себе Петю.
– Скачи, казак, к соседям слева и установи с ними связь. Что-то не отвечают. Да смотри в оба. Опасно.
Обстановка видишь какая… – Подполковник Мирошников развернул перед Петей карту с «обстановкой». – Смотри и запоминай: вот наше боевое расположение. Доложишь им. Их штаб должен быть вот тут, в деревне Королёвке.
Петя внимательно посмотрел на карту и сказал:
– Понял.
– Ну, аллюр три креста!
– Есть! – воскликнул Петя и пулей выскочил из избы, где временно располагался штаб полка.
Петя накинул на себя бурку и, вскочив в седло, с места рванул Ласточку в галоп. Наконец-то он получил настоящее боевое задание! Он выполнит его, и пусть тогда батько увидит, что Петро уже не маленький: сам командир полка задание дал и даже казаком назвал!
Где-то недалеко, справа, ухали пушки, и земля вздрагивала. В небе гудели вражеские самолеты. За лесом, слева, горела деревня, едкая гарь доносилась до Пети. «Жгут, сволочи…» – подумал он.
Сначала Петя ехал по истоптанному мягкому полю, копыта коня вязли в сырой земле. Потом он спустился в балку и поехал кустарником. А вот и березовая роща на высотке. За ней должна быть Королёвка.
От южной опушки рощи до деревни Королёвки не более километра. Выехав на опушку леса, Петя шевельнул шенкелями[1], и Ласточка понеслась к деревне широкой рысью.
Деревня состояла из одной длинной улицы. Деревянные серые домики притихли и будто ссутулились. Никого не видно.
«Здорово замаскировались… – подумал Петя, въезжая в улицу и поглядывая по сторонам. – Наверно, все жители эвакуировались…»
И вдруг он услышал неясный человеческий гомон где-то в середине улицы. Вон кто-то вышел со двора на улицу – в каске и шинели грязно-серого цвета. Похож на немца. Наверно, пленный. Но у него в руках автомат! Неизвестный солдат сначала уставился на черного всадника, а потом побежал во двор и закричал истошно:
– Казак-партизан! Казак-партизан!
Петя рванул повод на себя и, подняв Ласточку на дыбы, повернул ее на месте кругом и поскакал карьером обратно. Голову низко пригнул к луке́, черная бурка веером расстилалась по воздуху. Со двора, куда скрылся солдат, выбежали несколько автоматчиков и торопливо, без прицела, застрочили вслед казачонку. Пули засвистели вверху, над головой, где-то справа, слева, как будто над самым ухом. Петя оглянулся и увидел двух мотоциклистов. Они мчались за ним, не стреляя. «Наверно, живым хотят захватить», – мелькнула мысль у Пети. Он обернулся и выстрелил несколько раз в немцев. Один мотоциклист сковырнулся вместе с машиной набок и закричал, барахтаясь на земле. Вот и окраина деревни. Второй мотоциклист настигал Петю. Петя сделал крутой поворот направо и поскакал целиной по лугу, заросшему мелким кустарником. Здесь мотоцикл не пройдет. Петя обернулся и хотел выстрелить в мотоциклиста, но патроны в карабине кончились. Немецкий мотоциклист затормозил перед кустарником и, соскочив с машины, дал очередь по всаднику. Немец видел, как русский казак схватился за грудь и затем, взмахнув руками, опрокинулся навзничь. Черная бурка тащилась по кустам – будто крылья подрубили всаднику. Голова и руки бессильно повисли. Немец прекратил стрельбу и побежал вслед за конем, крича на ходу:
– Хальт, пферд! Хальт, пферд![2]
Наверно, ему очень понравилась Ласточка и он хотел ее поймать. Но русская лошадь не понимала немецкой команды и мчалась карьером к лесу, волоча за собой поверженного казака. И бежала она как-то странно: боком, по-собачьи, словно оберегала хозяина, чтобы не наступить на него.
И вдруг немецкий автоматчик остолбенел от удивления: убитый казак пружиной вскинулся в седло и скрылся за деревьями. Немец открыл по лесу трескучую пальбу, но Петя был уже далеко…
Соскочив с коня, Петя вбежал в избу к командиру полка, не спрашивая разрешения. Петя поднял было руку «к козырьку», но тут же торопливо опустил ее, вспомнив, что кубанки у него на голове нет.
– Товарищ подполковник, ваше приказание не выполнил. В Королёвке – противник…
Увидев окровавленного Петю, подполковник крикнул:
– Санинструктора сейчас же сюда! Санинструктора!
– Ничего, товарищ подполковник, это я так, немного поцарапался… Я не знал, где искать штаб… Виноват.
Выслушав казачонка, подполковник подошел к нему и положил руку на плечо.
– Ничего, казак, на войне как на войне – всякое бывает. А за находчивость – молодец. Теперь тебя можно и в настоящее боевое дело пустить… Не растеряешься. После того как санинструктор забинтовал Пете израненные лицо и руки, казачонок долго не ложился спать, хотя был уже поздний вечер. Он старался быть на виду у красноармейцев, чтобы все знали, что он ранен.
Ночью вернулся из разведки отец и, увидев Петю с забинтованными головой и руками, встревожился:
– Что с тобой, сынок? Где это тебя так, а?
– Я, батько, «обрыв» сделал перед фашистами, а там кусты. Ну и поцарапался немного. А санинструктор забинтовал как тяжелораненого. Я ему говорил – не надо, а он свое: заражение крови, говорит, может быть.
Отец осмотрел Петину бурку и, увидев несколько пулевых пробоин, покачал головой:
– А поклевали они тебя, сынок, здо́рово… Ласточку не задело? – Задело, батько, немного, но ветврач сказал – не опасно. А за меня, батько, не бойся. Подполковник сказал, что я теперь в разведку могу.
– Уж больно горячий ты. В разведке выдержка нужна.
– Так я с тобой пойду. Ты и научишь меня. Тебе в Гражданскую войну восемнадцать было, а мне тоже нынче шестнадцать исполнилось. И я могу.