И вот самое дно. Сухов сидел на ступеньке, хрипло дыша ртом, раз за разом облизывая пересохшие губы.
В тусклом свете факела вырисовывался проход, заложенный сырцовым кирпичом. Но сил ломать перегородку у Олега просто не было. Кончились.
И тут долетела радостная весть: «Отбой!»
Встав, Сухов пошатнулся. Нынче его свободолюбивые мысли подразвеяло, угасли все желания, кроме одного-единственного. Упасть — и лежать. Долго-долго. Умереть, уснуть и видеть сны, быть может… Ага, щас!
Деятельная натура взбодрилась и поволокла истомлённое тело наверх, к солнцу, к воздуху, к хлебу насущному.
Наверху между тем уже отпылал закат. Пленники на трясущихся ногах едва спустились с пирамиды и поплелись в лагерь, разбитый у храма, на площади.
Здесь горели яркие костры и тянуло будоражащими аппетит запахами. Белых отвели в просторное помещение с высокими стенами, на которые опирались каменные плиты свода, стопой сходясь к потолку.
Красные отсветы с площади проникали внутрь через маленькие треугольные оконца. Комфортными условия содержания пленных назвать было нельзя — тонкая циновка на земляном полу — вот тебе и весь комфорт.
Но вот кормили тут неплохо, грех жаловаться — каждому досталась глиняная миска тушённого мяса с бобами. Ложек, естественно, не было, «пипл хавал» с помощью маисовых лепёшек.
Тоже ничего. Едва утолив голод, Олег завалился спать, и сны ему не снились.
А с утра «раскопки» продолжились. Толстяк и Малыш, махая кирками, обрушили перегородку из засохшего кирпича, открывая длинный туннель. Факелы горели ярко, видимо, откуда-то прибывал свежий воздух, и в их неверном свете оживали росписи на стенах, за века ничуть не потускневшие.
Вот некто горбоносый и в перьях орудует копьём, побивая своих врагов. А вот и жрецы постарались — вырезали трепещущее сердце и торжественно кажут его солнцу. Вот землепашцы рыхлят землю, бросают семена, собирают урожай…
Сухов усмехнулся. Изображённые на фресках, как и сам живописец, давно уж истлели, а их фигуры радуют глаз столетия спустя. Поневоле научишься скромности!
После третьей перегородки открылось кубическое помещение и своеобразная дверь — огромная каменная плита с неглубоким барельефом.
— Ломать! — приказал де Альварадо. — И смотрите, чтобы не пострадали хууны!
Люка, бормоча ругательства, первым ударил по плите, породив глухое, затухающее эхо. Общими усилиями и с помощью такой-то матери «дверь» удалось открыть.
За нею находился обширный погребальный зал. Золотые статуэтки, хоронившиеся в нишах, какие-то занятные фигурки из драгметалла и кувшины с хуунами дон Хусто уволок сразу, велев снять крышку саркофага.
Это монументальное сооружение занимало всю середину усыпальницы. Крышка, его прикрывавшая, была массивной плитой известняка, покрытой резьбой, и весила десятки пудов. Но делать нечего.
— Взялись!
С гулким скрипом плита сдвинулась, толкаемая ломами и голыми руками, зашаталась на ребре и ухнула.
— А-а-а! — Дикий крик Толстяка взвился и стих.
Крышка саркофага придавила буканьера, раздробив ногу и руку, смяв рёбра с левого боку. Удивительно, что Люка всё ещё был жив и даже не потерял сознания.
Только по лицу его катился пот, да частое дыхание выдавало боль в проколотых лёгких.
— Наверх! — рявкнул Джимми.
Со всеми предосторожностями Толстяка подняли на вершину пирамиды.
— Что случилось? — нахмурился де Альварадо.
Сделав знак пленным отойти, он приблизился и осмотрел буканьера. Тот глядел в небеса, шевеля губами, — то ли сказать чего пытался, то ли молил Господа о прощении.
Дон Хусто выпрямился и сделал знак одному из индейцев:
— Добей.
Краснокожий, не меняя выражения лица, ткнул Толстяка копьём, обрывая раненому жизнь.
Уорнер рванулся, но Сухов удержал его.
— Не лечить же его, — пожал плечами Альварадо. — Что встали? Время ужина ещё не пришло! За работу, дармоеды!
«Дармоеды», сжимая кулаки, спустились один за другим в недра проклятой пирамиды.
— Придёт и наш черёд, Беке, — хмуро сказал Олег. — Спускайся, я за тобой…
Прошла вторая неделя. Минул месяц, другой, третий… И ещё, и ещё…
Туземная каторга выматывала точно так же, как и у продвинутых европейцев. Разница заключалась в том, что индейцы-вертухаи никогда не давали слабины.
В любой тюрьме самое слабое место — это тюремщики. Их можно подкупить, а если они зазеваются, то и кокнуть. С майя этот номер не проходил — краснокожие бдели днём и ночью, не спали на посту и ненавидели «зэков».
Нет, они не позволяли себе рукоприкладства или издевательств, но больного или раненого индейцы с удовольствием добивали. А Джона Молочника, набросившегося на дона Хусто, они привязали к столбу и пытали в течение часа — дикие, нечеловеческие вопли истязаемого разносились далеко, подавляя у слабых духом всякую волю к сопротивлению. Но только не у Олега.
Ему почти ничего не пришлось делать, чтобы сплотить вокруг себя самых сильных, верных и стойких. Они сами к нему притягивались.
Сухов «разруливал» конфликты, вступал в переговоры с Альварадо. Короче, «держал зону».
Шёл к концу первый год плена…
Глава тринадцатая,в которой Олег играет в баскетбол
Вице-королевство Перу, Лима.
Осень 1670 года.
Педро Антонио Фернандес де Кастро Андраде-и-Португал, 10-й граф Лемос, 7-й маркиз де Сарриа, герцог Таурисано, второй год подряд занимал весьма хлопотный пост вице-короля Перу.
Когда Педро с супругой прибыл в Кальяо, ему мерещились златые горы и необъятные просторы Нового Света, коими он будет править от лица его католического величества, но реальность оказалась куда грубее.
В Перу царили раздор и шатания — два братца Сальседо из провинции Пуно, Хосе и Гаспар, внуки и правнуки конкистадоров, отобравших земли у инков, заделались в один прекрасный день владельцами залежей серебра в Лайкакоте и стали самыми богатыми в Западных Индиях.
Богатство затмило им разум, и братья выступили против короля Испании, решив, что лучше уж они сами станут править в Перу.
Чиновники из королевской аудиенсии поспешили объявить Сальседо врагами престола, обвиняя их в мятеже, но братья сумели собрать (серебра-то ну просто завались!) целую армию и разбили королевские войска, закрепившись в Пуно, что на плато Коайо в Андах, на берегу озера Титикака.
Грозная опасность нависла над Перу, вот-вот богатейшее вице-королевство, источник серебра и золота для Мадрида, могло отпасть, отделиться от Испании.
И Педро Антонио ничего не оставалось, кроме как выйти самому на усмирение мятежников. Собрав солдат, верных короне, вице-король повёл своё войско в местечко Паукарколья, ставшее для Сальседо цитаделью.
Восстание было подавлено, силы бунтовщиков расточены, а главари схвачены и приговорены к смерти. Хосе Сальседо и сорок его приспешников были казнены, а брата главаря, Гаспара, бросили в тюрьму.
На этом вице-король не остановился. Надо было выжечь заразу, и вот десять тысяч народу из безымянного города, что вырос рядом с серебряными шахтами Сальседо, насильно переселили в новый город, Сан-Хуан-Батисто-де-Пуно, основанный де Кастро, а «столицу» восставших сожгли.
Пока Педро Антонио воевал, вице-королевством правила его верная жена Анна Франсиска де Борха-и-Дориа, графиня Лемос, получив на это чин «губернадоры».
К лету 1669-го враги короны были разбиты, и вице-король, человек весьма набожный, взялся за дело, которым давно уж хотел заняться, — возвести в Лиме церковь Лос-Десампарадос. И дело пошло.
Дон Карлос де Бельфлор въехал на улицы Лимы по дороге, ведущей от порта Кальяо. Раскланиваясь с горожанками и крестясь на многочисленные храмы, он не погонял своего конька, памятуя, что времени у него предостаточно.
Усмехнувшись, дон Карлос подумал, а что бы сказали здешние спесивые алькальды, коррехидоры да президенты, если бы узнали, что он послан великим касиком Кан Балам Икналем, мятежником в понимании колониальных властей, дабы изложить вице-королю пророчество? Но мы об этом умолчим…
Вице-короля посланец обнаружил на площади, где строилась церковь Лос-Десампарадос. Уже был виден фундамент и основания стен. Люди, как мураши, возились в клубах пыли, замешивая раствор, обтёсывая камни, подвозя брёвна, доски и прочий стройматериал.
Педро Антонио Фернандес работал вместе со всеми, разгружая телеги и перетаскивая брусья, пахнущие свежим деревом.
— Ваша светлость! — крикнул дон Карлос, привлекая внимание вице-короля.
Де Кастро обернулся, разглядел подъехавшего кабальеро и передал свой груз рабочему. Отряхивая костюм, он приблизился к де Бельфлору, поторопившемуся спешиться и поклониться.
Вице-король не отличался высоким ростом, а его полноватое лицо вполне могло принадлежать купцу средней руки.
— Я слушаю вас, кабальеро, — произнёс он с достоинством.
— Светлейший сеньор, — с чувством сказал дон Карлос, — я послан сообщить вам нехорошие вещи, существо коих, впрочем, можно исправить. Дело в том, что моему господину, имя которого я, по известным причинам, скрою, стало известно о новом преступном замысле пирата Генри Моргана, того самого, что ограбил Пуэрто-Бельо и Маракайбо.
— Ах, вот как… — насторожился де Кастро. — Проклятому разбойнику неймётся! И куда же теперь направлен его алчный взор?
— На Панаму, ваша светлость.
— Ах, вот как… — повторил вице-король. — Знаете ли, э-э…
— Дон Карлос, ваша светлость.
— Знаете ли, дон Карлос, овладеть Панамой не так-то просто…
— Ваша светлость, Морган соберёт в поход двадцать восемь английских и восемь французских кораблей, — раздельно проговорил де Бельфлор, — он поведёт за собою чуть ли не две тысячи человек при двухстах сорока орудиях.
Взгляд де Кастро стал острым.
— Откуда у вас такие точные сведения? — поинтересовался он.
Криво усмехнувшись, дон Карлос ответил:
— Я не могу вам сказать этого, однако упомяну один случай. В своё время меня посылали к президенту аудиенсии Панамы, дабы предотвратить нападение Моргана на Пуэрто-Бельо. Я предупредил об этом сеньора де Бракамонте, причём заранее, чуть ли не за два месяца до того, как пираты напали на «Дивную гавань», но моему предупреждению не вняли. Смиренно молю Бога, светлейший сеньор, чтобы вы оказались прозорливей.