асть таинственных страхов неотразимо влекла к себе тех, чья фантазия не имела других источников возбуждения. Особенно справедливо это по отношению к тем разновидностям мелких религиозных предрассудков и обрядов, которые примешивались к забавам прежних, менее просвещенных времен и, подобно гаданию, в канун всех святых в Шотландии, одновременно и считались игрой, и всерьез принимались за пророчество. С такими же чувствами люди, даже достаточно образованные, якобы в шутку посещают в наши дни гадалок, в действительности же далеко не всегда относятся к их ответам с достаточным скептицизмом.
Когда Минна и Бренда сошли в залу, предназначенную для завтрака, столь же обильного, как и описанный нами в предшествующее утро, и отец шутливо пожурил их за опоздание, они увидели, что гости, большинство которых уже покончило с едой, собирались заняться старинной норвежской игрой — обрядом как раз такого рода, о каком мы только что говорили.
Происхождение этой игры восходит, должно быть, к поэмам скальдов, где герои и героини то и дело отправляются узнавать свою судьбу у какой-нибудь колдуньи или прорицательницы, которая, как, например, в легенде, использованной Греем, в его «Происхождении Одина», силой рунических заклинаний пробуждает ту, что хранит тайны грядущего, и получает от нее ответы, часто достаточно двусмысленные, но содержавшие, по тогдашним понятиям, туманные указания на события будущего.
Приступая к игре, старую Юфену Фи, уже упомянутую нами домоправительницу Боро-Уестры, усадили в глубокой оконной нише, тщательно убранной и завешанной медвежьими шкурами и разными другими драпировками, что придавало ей некоторое сходство с лапландской юртой. Спереди было оставлено небольшое отверстие, похожее на оконце исповедальни, так что находившийся внутри прекрасно слышал вопрошавшего, но не видел его. Сидя в подобном убежище, сивилла должна была выслушивать вопросы и тут же давать на них импровизированные ответы в стихах.
Считалось, что занавески скрывают от нее говорящего, поэтому, если умышленно или нечаянно ответ получался впопад, это часто вызывало взрывы смеха, а порой давало пищу для более серьезных размышлений. Предсказательница избиралась обычно из лиц, одаренных талантом импровизации в духе древней норвежской поэзии, что, впрочем, не представляло особой редкости, ибо многие знали на память огромное количество старинных стихов, а правила норвежского стихосложения чрезвычайно просты. Вопросы также должны были задаваться в виде стихотворений, но хотя способность импровизировать и была широко распространена среди присутствующих, далеко не все владели подобным талантом, любой вопрошавший имел право просить помощи посредника, или переводчика. Такой посредник брал за руку вопрошавшего, подходил вместе с ним к отверстию, откуда изрекались пророчества оракула, и передавал смысл вопроса в виде стихотворений.
В данном случае собравшиеся стали дружно просить Клода Холкро взять на себя роль подобного переводчика. Покачав головой и пробормотав, что не надеется на свою память и собственные поэтические способности, чему, однако, не переставала противоречить его самодовольная улыбка, веселый поэт, поощряемый всеобщими просьбами, вышел наконец вперед и приготовился играть свою роль в предстоящем представлении.
Но не успел он начать, как в распределении ролей произошла разительная перемена. Норна из Фитфул-Хэда, которая, как предполагали все присутствующие, кроме Минны и Бренды, находилась на расстоянии многих миль от Боро-Уестры, внезапно и никого не приветствуя вошла в комнату, торжественно направилась прямо к завешенному медвежьими шкурами шатру и знаком приказала сидевшей в нем женщине удалиться из этого святилища. Старая домоправительница вышла, тряся головой и дрожа от страха, да и не многие из присутствующих сохранили полнейшее спокойствие при появлении той, кого все знали и боялись.
Норна на мгновение остановилась у входа в палатку и, приподняв закрывавшую ее медвежью шкуру, повернулась лицом к северу, словно испрашивая у этой страны света нужное ей вдохновение; затем, сделав удивленным гостям знак, что они могут по очереди подходить к шатру, в котором она готовилась занять место, Норна вошла внутрь и скрылась из глаз.
Теперь забава приняла совсем другой оборот, чем предполагалось вначале, и для большинства приобрела несравненно более глубокое значение, нежели простая игра, так что никто не выказывал особой готовности задавать вопросы оракулу. Самый характер Норны и притязания ее на сверхъестественное могущество казались почти всем присутствующим слишком серьезными для той роли, которую она взяла на себя; мужчины стояли, перешептываясь друг с другом, а женщины, по мнению Клода Холкро, олицетворяли картину, описанную достославным Джоном Драйденом:
От страха трепеща, друг к другу жались.
Наконец молчание прервал громкий и мужественный голос юдаллера:
— Ну что же, почтеннейшие гости, почему вы не начинаете игру? Или вас напугало, что моя уважаемая родственница захотела быть нашей сивиллой? По-моему, так это даже очень мило с ее стороны, большая для нас любезность, ведь никто на островах не сыграет так хорошо роли оракула. Неужели же мы из-за этого откажемся от своей забавы? Ведь теперь она стала еще интереснее.
Собравшиеся продолжали, однако, молчать, и Магнус Тройл добавил:
— Ну, так нет же, никто не посмеет сказать, что моя уважаемая родственница сидела в своем шатре без всякого внимания, как какая-нибудь старая горная великанша, а у всех от страха язык отнялся. Я сам первый заговорю с ней, вот только стихи уж теперь не так хорошо выходят у меня, как лет двадцать назад; придется уж тебе, Холкро, прийти мне на помощь.
Рука об руку приблизились они к святилищу предполагаемой сивиллы, и после минутного совещания Холкро высказал вслух вопрос своего друга и покровителя. Юдаллер, как большинство состоятельных жителей Шетлендии, о которых сэр Роберт Сибболд говорит, что они с малых лет приучались к торговому делу и мореходству, вложил немалые средства в китобойный промысел и хотел теперь узнать, каковы будут его успехи текущим летом, а потому и попросил поэта задать оракулу соответствующий вопрос, придав ему стихотворную форму.
Клод Холкро
Все открой нам, все поведай,
О сивилла Фитфул-Хэда!
В край негаснущей зари
Вещим оком посмотри,
Там, среди плавучих льдов,
У гренландских берегов,
Видишь, мчится черный кит,
И корабль за ним летит?
Нам судьбу его поведай,
О сивилла Фитфул-Хэда!
Игра, казалось, приняла серьезный оборот; все насторожились, чтобы выслушать ответ Норны, которая, ни минуты не задумываясь, произнесла из глубины шатра:
Норна
У старца все думы о разных делах -
Земле, рыболовстве, стадах и полях,
Но пусть хороши и посевы, и скот,
А старец в отчаянье волосы рвет.
На мгновение воцарилось молчание, во время которого Триптолемус успел прошептать:
— Да пусть бы целый десяток ведьм и столько же гадалок впридачу клялись в такой глупости, а я никогда не поверю, что здравомыслящий человек будет рвать на себе волосы и убиваться, когда со скотиной и посевами у него все в порядке.
Но тут из шатра вновь послышался низкий и монотонный голос, прервавший дальнейшие речи Триптолемуса:
Норна
С завидной добычей корабль наш летит,
Исландские воды корабль бороздит,
Несет его ветер попутный домой,
Играя на мачте гирляндой цветной.
Дышать перестали семь рыбин больших,
На мачтах развешаны челюсти их.
Двух в Леруике ждут и еще двух — в Керкуолле,
А три, что побольше, — Магнуса доля.
— Спаси нас, Господи, и помилуй! — воскликнул Брайс Снейлсфут. — Ну нет, обыкновенная женщина никак не могла бы предсказать такие чудеса! Да ведь мне как раз пришлось встретиться в Северном Роналдшо с ребятами, что видели доброе судно «Олаф» из Леруика: у нашего уважаемого хозяина такая большая доля в нем, что он, можно сказать, самый настоящий его владелец. Так вот, они «помахали» судну, и им с «Олафа» ответили, что поймали семь рыбин — как раз столько, сколько Норна указала в своих стихах! Клянусь, это так же верно, как то, что есть звезды на небе!
— Гм! Точно семь рыбин? Ты слышал это в Северном Роналдшо? — спросил капитан Кливленд. — И, конечно, вернувшись домой, не преминул разболтать такую интересную новость?
— Я никому об этом и не заикнулся, капитан, — ответил разносчик. — Встречал я на своем веку много таких коробейников, бродячих торговцев и прочего подобного люда, что не столько заняты своей торговлей, сколько переносят сплетни да пересуды с места на место, с одного конца страны на другой. Но я-то подобными делами не занимаюсь, нет. Я, с тех пор как отправился в Данроснесс, пожалуй, и трем человекам не рассказал о том, что «Олаф» имеет уже полный груз.
— Но если хоть один из этих трех, в свою очередь, передал дальше эту новость — а я ставлю два против одного, что так оно и было, — так пророчество нетрудно досталось почтенной леди.
Так говорил Кливленд, обращаясь к Магнусу Тройлу, который выслушал его без особенного одобрения. Любовь Магнуса к родине простиралась и на ее суеверия, а в своей несчастной родственнице он принимал горячее участие и если сам никогда не поддерживал веру в ее сверхъестественное могущество, то, во всяком случае, не желал слышать, как в нем сомневались другие.
— Норна — моя двоюродная сестра, — сказал он, делая особое ударение на последнем слове, — и не поддерживает никаких сношений с Брайсом Снейлсфутом и ему подобными. Я не берусь объяснять, каким путем получила она свои сведения, но я не раз замечал, что шотландцы, да и вообще всякие чужеземцы, попадая к нам на острова, всегда готовы найти объяснение для вещей, которые остаются далеко не ясными даже для нас, чьи предки испокон веков жили на архипелаге.