Поскорее дай ответ,
Ждать нам свадьбы или нет;
Здесь красотка знать желает,
Что судьба ей обещает.
Глубокий вздох раздался внутри шатра, скрывавшего предсказательницу, словно она сожалела о той, чью судьбу вынуждена была предсказывать. Затем она, как обычно, ответила:
Норна
Душа красавицы невинна,
Как Роны снежная вершина,
Что в светлом небе так ясна,
Как будто часть небес она.
Но страсти мартовские грозы
Сомкнут в венке прелестном розы,
Глядишь — и вид уже не тот:
Бегут потоки мутных вод
И низвергаются с вершины,
Погибель принося в долины.
Магнус, услышав подобный ответ, рассердился.
— Клянусь костями мученика! — воскликнул он, и гордое лицо его сразу побагровело. — Это уже значит злоупотреблять моей добротой! И если бы не ты, а кто другой осмелился произнести рядом с именем моей дочери слово «погибель», так лучше бы он вовсе не возвышал голоса! Но вылезай-ка из своего логова, старая колдунья, — прибавил он уже с улыбкой, — я мог бы заранее знать, что тебя недолго будет занимать веселая забава. Ну, да ладно уж, Бог с тобой!
Не получив ответа и подождав еще с минуту, Магнус снова обратился к Норне:
— Ну, не обижайся на меня, сестрица, что у меня с языка сорвалось резкое слово, ты же знаешь, я никому не желаю зла, а меньше всего — тебе. Выходи же, и пожмем друг другу руки. Да если бы ты предсказала мне гибель моего судна и шлюпок или плохой лов сельди, так я стерпел бы молча, но Минна и Бренда… ты знаешь, как близки они моему сердцу. Ну, выходи, дай руку — и забудем о том, что было.
Норна не ответила и на это вторичное обращение, и присутствующие стали с некоторым изумлением переглядываться; тогда юдаллер поднял шкуру, закрывавшую вход в шатер, и обнаружил, что он пуст. Все были поражены и даже испуганы, ибо казалось совершенно невозможным, чтобы Норна могла незаметно ускользнуть из своего убежища. Однако она все-таки исчезла, и юдаллер после минутного раздумья снова опустил меховую завесу над входом в нишу.
— Друзья мои, — сказал он с веселым видом, — все мы давно знаем мою почтенную родственницу, знаем, что ведет она себя не так, как все остальные. Но Хиалтландии она желает только добра и по-родственному привязана ко мне и к моей семье. Пусть же никто из моих гостей не боится ее и не обижается на нее. Я даже не сомневаюсь, что она сегодня же явится опять к обеду.
— Вот уж Боже упаси! — воскликнула миссис Бэйби Йеллоули. — Ибо, дорогая моя леди Глоуроурам, говоря вашей милости правду, так не очень-то мне по душе такие особы, что являются и исчезают, как луч солнца, или проносятся, как порыв ветра.
— Тише, тише, — ответила леди Глоуроурам, — надо еще благодарить небо, что эта бродяжка не унесла с собой самих стен этого дома. Такие, как она, еще и похуже шутки умеют устраивать, да только она-то сама почище их всех будет.
Такие же толки раздавались и среди прочих присутствующих, пока юдаллер не возвысил свой зычный и повелительный голос и не заставил своих гостей замолчать, пригласив их — или, вернее, приказав им — следовать за собой на берег, посмотреть, как рыбачьи парусники выйдут в море на хааф, или дальние промыслы.
— С самого восхода солнца, — сказал он, — ветер был сильный и задерживал суда в бухте, а теперь он переменился, и они смогут выйти в море.
Внезапное изменение погоды вызвало многочисленные кивки и подмигивания, ибо гости не замедлили сопоставить его с внезапным исчезновением Норны. Никто, однако, не позволил себе ни малейшего неприятного для юдаллера замечания, и все последовали вслед за величаво выступавшим Магнусом на взморье, словно стадо оленей за вожаком, выражая всем своим видом глубочайшее почтение к хозяину.
ГЛАВА XXII
Усмешка дьявольская на устах
Внушает бешенство и тайный страх,
А если гневно изогнется бровь,
Беги, надежда, и прости, любовь!
Главное занятие жителей Шетлендских островов — ловля тресковых и морской щуки, и от этого промысла в прежние времена богатели хозяева и кормился народ. Подобно тому как пора жатвы в земледельческих странах, так здесь пора рыбной ловли — самое важное, самое деятельное и вместе с тем самое веселое время года.
Рыбаки каждого округа собираются тогда в определенных местах побережья со своими лодками и командой и возводят небольшие хижины из булыжника, покрытые дерном, для своего временного жилья и скио для вяления рыбы, так что пустынный до того берег сразу превращается в нечто похожее на поселение диких индейцев.
Рыболовные банки, к которым шетлендцы отправляются на хааф, или дальний промысел, часто лежат на расстоянии многих миль от того места, где сушат рыбу. Так что рыбаки нередко отсутствуют и двадцать, и тридцать часов, а порой и еще дольше; при неблагоприятных условиях ветра и приливо-отливных течений они остаются в море на своих весьма утлых посудинах и с очень скудным запасом провизии по двое и даже по трое суток, а порой и вовсе не возвращаются. Поэтому отплытия на дальние промыслы, связанные с такими опасностями и лишениями, представляют собой весьма волнующую и не лишенную трагизма картину, а тревога женщин, которые, оставаясь на берегу, следят, как исчезает в морском тумане знакомый парус, или напряженно вглядываются в даль, ожидая его возвращения, придает всему происходящему в высшей степени патетический характер.
Когда юдаллер и его друзья появились на берегу, кругом царило тревожное оживление. Команды примерно трех десятков суденышек, численностью каждая от трех до пяти-шести человек, прощались со своими женами и родственницами и прыгали на борт узких норвежских лодок, где уже заранее были сложены их снасти и снаряжение. Магнус не оставался бесстрастным наблюдателем окружающего. Он переходил от одной группы рыбаков к другой, осведомляясь о состоянии их припасов на дорогу и рыболовных снастей. Порой, уснащая свою речь крепким голландским или норвежским словечком, он обзывал их болванами за то, что идут в море без достаточного снабжения, но всегда, однако, кончая приказанием принести из своих собственных кладовых галлон джина, лиспанд муки или еще что-либо необходимое для пополнения их морских запасов.
Суровые моряки, получившие подобную помощь, благодарили двумя-тремя отрывисто сказанными словами, что, впрочем, больше всего было по нраву юдаллеру. Женщины, однако, выражали свою признательность значительно более шумно, так что Магнусу зачастую приходилось обрывать их излияния, посылая к черту все женские языки, начиная с праматери Евы.
Все наконец оказались на борту и наготове, паруса были подняты, команда для отплытия дана, гребцы налегли на весла, и маленькая флотилия двинулась от берега; каждый старался при этом опередить других, первым достигнуть промысловой банки и забросить свою снасть, ибо это считалось счастливой приметой.
До тех пор, пока их еще можно было расслышать с берега, рыбаки пели подходящую к случаю старинную норвежскую песню, которую Клод Холкро перевел следующим образом:
Отныне, красотки, удел ваш — печаль:
Из Уестры уходим мы в темную даль
И вытерпим много пред тем, как опять
В Данроснесс родимый вернемся плясать.
Теперь же в ладьях из норвежской сосны
С дельфинами вместе плясать мы должны.
И ветер (эй, легче! ) нам в трубы трубит,
И с песнями чайка над нами летит.
Пой, чайка, над нами махая крылом,
Пока мы от банки до банки плывем.
Мы двадцать раз двадцать насадим крючков,
Пой, чайка, с тобой мы поделим улов.
Мы с песней бросаем на дно перемет
И с песнею тянем обратно из вод:
Треску — беднякам, а сигов — для господ,
А доброму Магнусу — славный доход!
Вперед же, товарищи, скоро опять
В Данроснесс родной мы вернемся плясать.
Мы будни украсим веселья огнем,
И Магнусу Тройлу мы славу споем.
Простые слова этой песни скоро потонули в рокоте волн, но напев долго еще доносился с порывами ветра, сливаясь с шумом и плеском прибоя; рыбачьи лодки мало-помалу превратились в черные пятна на поверхности океана, постепенно уменьшавшиеся по мере того, как они все дальше и дальше уходили в открытое море, в то время как ухо уже едва различало звуки человеческого голоса, почти потонувшего среди голосов стихии.
Жены рыбаков, которые до последней минуты следили за уходящими парусами, теперь, подавленные и озабоченные, медленными шагами направились к своим лачужкам, где им предстояло приготовить все для разделки и сушки рыбы, с богатым уловом которой, как они надеялись, вернутся их мужья и соседи. То тут, то там какая-нибудь умудренная опытом старая сивилла предсказывала, глядя на небо, будет ли тихо или разыграется шторм, в то время как другие советовали принести обет в церкви святого Ниниана ради благополучного возвращения людей и лодок — таков был старый католический предрассудок, который не вполне еще исчез. Некоторые, правда, шепотом и с опаской, сетовали, что сегодня утром в замке рассердили Норну из Фитфул-Хэда и позволили ей недовольной уйти из Боро-Уестры; «… и надо же было, — прибавляли они, — случиться такому греху изо всех дней в году как раз в день ухода на дальние промыслы».
Благородные гости Магнуса Тройла провели некоторое время на берегу, наблюдая отплытие маленькой флотилии и беседуя с бедными женщинами, проводившими своих близких. Затем они разбились на отдельные группы и разбрелись в разные стороны, куда кого влекла его прихоть, чтобы полюбоваться тем, что может быть названо clairobscur, или светотенью шетлендского летнего дня, которая, хотя и лишена яркого солнечного сияния, украшающего другие страны в прекраснейшую пору года, обладает, однако, своей собственной прелестью, в одно и то же время и смягчая, и придавая несколько грустный оттенок окружающей местности, пустынной, нагой и однообразной, но вместе с тем, несмотря на всю свою бесплодность, величественной.