— Пойми, сердце у меня так и ноет из-за моего голубчика, — прибавила она, — а потом, кто знает: может, не успеете вы еще выйти в море, как он сам собой объявится? А к тому же я не раз тебе твердила, что хозяин мой любит приказывать, но подгонять не любит, и если ты не сделаешь, как он велел, и не выйдешь сейчас же в море, никогда он ваши лодки больше нанимать не будет и ни гроша медного вы от него больше не увидите.
— Ладно, ладно, уважаемая хозяюшка, — ответил ранслар, — мы уж поторопимся, как только можем. На мое счастье, ни Клосон, ни Петер Грот со своими шлюпками не отправились сегодня утром на дальние промыслы: кролик, видишь ли, перебежал им дорогу, когда шли они к морю, и они, не будь дураками, сразу вернулись — сообразили, что, значит, сегодня же подвернется им другое дельце, повыгоднее. И подумать только, Суерта, как мало здраво рассуждающих людей осталось у нас на острове! Взять хотя бы нашего славного юдаллера: умен-то он, что и говорить, да только пока в голове у него не зашумит, и слишком уж часто он в плавание пускается на своем «Кантонском моряке» да на «Баркасе». Дочка-то его, миссис Минна, тоже, слышал я, недавно повредилась в уме. Или вот Норна: знать-то она знает много больше других, а разве умной женщиной ее назовешь? А ваш тэксмен, мейстер Мертон? Сразу видно, что у него не все дома, да и у сыночка его тоже ветер в голове гуляет. Да, мало я знаю здесь людей непростого звания, кроме меня самого да разве что тебя, Суерта, которых бы так или иначе, а нельзя было назвать дураками.
— Может быть, и так, Нийл Роналдсон, — ответила почтенная домоправительница, — да только спеши-ка ты живее на берег, не то того и гляди начнется отлив, и кто, как я давеча сказала своему хозяину, окажется тогда дураком?
ГЛАВА XXV
Люблю руины славного былого -
Куда бы ни ступила здесь нога,
Все говорит о величавом прошлом,
Вот портик оголенный, он открыт
Дождям и ветру. Здесь в гробах лежат
Те, что любили церковь и дары
Несли ей щедро, веря, что сумеет
Она их прах ничтожный сохранить
До Страшного суда. Но все проходит:
И городам, и храмам суждено,
Как людям, и болеть, и умирать.
Лежащая ныне в развалинах церковь святого Ниниана в свое время пользовалась огромной славой. Могущественная система римской церкви, основанная на суевериях, опутала своими корнями всю Европу и распространилась даже на Шетлендские острова. Во времена расцвета католичества здесь были, таким образом, свои святые, свои святыни, свои мощи, которые, хотя и оставались неизвестными за пределами архипелага, пользовались глубоким уважением у простодушных обитателей страны Туле, воздававших им должные почести. Особенно почиталась церковь святого Ниниана, или — по местному произношению — святого Рингана, которая стояла почти на самом берегу и служила для находившихся в море судов видным со многих сторон береговым знаком. С этой церковью было связано столько суеверных обрядов и преданий, что протестантское духовенство сочло своим долгом, заручившись разрешением высших церковных властей, запретить в ее стенах какое-либо богослужение, дабы уничтожить укоренившуюся в сердцах простых и доверчивых местных жителей веру в святых и прочие заблуждения римско-католического вероисповедания.
После того как церковь святого Ниниана была, таким образом, объявлена очагом идолопоклонства и закрыта, богослужение перенесли в другой храм. Со старой, тесной, возведенной в суровом готическом стиле церковки содрали свинцовую кровлю и стропила и оставили ее на пустынном берегу на произвол стихиям. Яростные ветры, бушевавшие по всему открытому побережью, вскоре, как и в Ярлсхофе, занесли песком и неф храма, и боковые его приделы, а снаружи, с северо-западной, наиболее доступной ветрам стороны, образовали огромные наносы, больше чем наполовину закрывшие стены. Над ними виднелись лишь концы стропил снесенной крыши, а в восточном углу — небольшая полуобвалившаяся колоколенка, выглядевшая совершенной руиной.
Однако, несмотря на то, что она была разрушена и заброшена, церковь святого Рингана сохранила некоторые остатки своего былого влияния. Простые и невежественные рыбаки Данроснесса до сих пор соблюдали обряд, смысл которого давным-давно позабыли и от которого напрасно старалось отвратить их протестантское духовенство. В минуту крайней опасности на море они давали обет, называвшийся омас, то есть приношение святому Рингану, и тот, кто благополучно возвращался, никогда не забывал выполнить его. Обет этот заключался в том, чтобы тайно и в полном одиночестве подойти к старой церкви, снять башмаки и чулки у входа на погост и трижды обойти вокруг развалин, обязательно по солнцу. Завершив третий обход, надо было опустить свое приношение — обычно мелкую серебряную монету — сквозь каменный переплет стрельчатого окна одного из боковых приделов, а затем уйти, не оборачиваясь, пока не останется позади погост, окружавший когда-то церковь, ибо существовало поверье, что скелет святого Рингана хватал подаяние своей костлявой рукой, а страшный череп его с пустыми глазницами показывался у окошка, через которое была брошена монета.
Место это казалось тем более страшным, особенно для слабых и невежественных умов, что те же яростные ветры, которые с одной стороны погребли развалины церкви под огромными наносами песка, так что почти скрыли боковую стену с ее контрфорсами, с другой стороны обнажили гробницы тех, кто вкушал вечное отдохновение в юго-восточном углу погоста. И порой, после особо жестокого урагана, гробы, а иногда и останки тех мертвецов, которые были погребены без савана, представали перед людскими взорами во всей своей отвратительной наготе.
К этому опустевшему храму и направил свои стопы Мертон-старший, отнюдь, однако, не с той благочестивой или суеверной целью, с какой приходили сюда местные жители. Он не только не разделял их предрассудков, но из-за уединенного и замкнутого образа жизни, какой вел, не присоединяясь к обществу даже для совместной молитвы, слыл в народе человеком, склонным к вольнодумству и скорее слишком мало, чем слишком много верящим в то, что предписывается христианским благочестием.
Выйдя к небольшому заливу, на берегу которого, почти у самой воды, находились развалины церкви, он невольно на миг остановился и почувствовал, как велико влияние окружающей природы на человеческое воображение и с каким знанием дела было выбрано место для постройки этого храма. Прямо перед ним расстилалось море, а справа и слева, окаймляя бухту, далеко выдавались вперед два мыса, словно два гигантских мола, сложенных из темных и мрачных скал, на верхних уступах которых чайки и другие морские птицы казались хлопьями снега. На более низких утесах длинными рядами вытянулись бакланы, словно солдаты в боевом порядке, и, кроме них, не было видно ни единого живого существа. Море, хотя и не бурное, все же волновалось и, разбиваясь о крайние выступы скал, гремело, подобно отдаленному грому, а пенистые валы, вздымаясь до половины черных утесов, своим резким цветовым контрастом производили одновременно и чудесное, и жуткое впечатление.
В тот день, когда Мертон посетил побережье, между крайними оконечностями выступающих в море скал клубились густые, непроницаемые тучи, ограничивавшие видимость и совершенно закрывавшие от взоров далекий океан, напоминая море в «Видении Мирзы», скрытое пеленой облаков и туманов. Круто поднимавшийся берег не давал взгляду проникнуть в глубь страны и являл безнадежно унылую картину, ибо чахлый и низкорослый вереск и длинные, пригнувшиеся к земле жесткие травы из тех, что первыми появляются на песчаной почве, были здесь единственными заметными представителями растительного мира. В глубине бухты, на естественном возвышении, отстоявшем от моря настолько, что его не заливали волны, стояли уже описанные нами полузанесенные песком руины церкви, окруженные обветшалой и наполовину разрушенной оградой, которая хотя и обвалилась во многих местах, но все еще указывала пределы бывшего кладбища. Рыбаки, вынужденные в непогоду искать прибежища в этой пустынной бухте, утверждали, что порой в церкви можно видеть огни, предвещавшие несчастье на море.
Мертон, приближаясь к церкви, невольно и, быть может, сам над этим не задумываясь, старался остаться незамеченным, пока наконец не очутился у самых стен погоста, к которому случайно подошел как раз с той стороны, где ветер сдул песок и могилы, как мы уже говорили, лежали обнаженными.
Заглянув в одну из брешей, образовавшихся в ограде, Мертон увидел ту, которую искал, погруженную в занятие, вполне, по мнению народа, для нее подходящее, но вместе с тем достаточно необычное.
Она была чем-то занята, стоя около грубо обтесанного памятника, на одной стороне которого было высечено топорное изображение какого-то рыцаря или всадника на коне, а на другой — щит с настолько стершимися геральдическими знаками, что они стали совершенно неразличимы. Щит был повешен наискось, в противоположность принятому ныне обычаю вешать его прямо. Под этим каменным столпом был погребен, как приходилось слышать Мертону, прах одного из отдаленных предков Магнуса — Риболта Тройла, прославившегося своими подвигами в пятнадцатом столетии. С могилы этого воина Норна из Фитфул-Хэда сгребала рыхлый и легкий песок, что не представляло особенных трудностей. Было очевидно, что в скором времени она довершит дело, начатое суровыми ветрами, и обнажит погребенные в земле кости. Углубившись в свое занятие, она пела вполголоса магическое заклинание, ибо без рунических стихов в Шетлендии не обходится ни один суеверный обряд. Мы привели, быть может, уже достаточное количество таких песнопений, но не в силах удержаться от попытки перевести еще и следующие строчки:
О герой былых времен
Риболт Тройл, глубок твой сон,
Но скелет гигантский твой
Еле скрыт теперь землей.
Прежде и друзья не смели