учаях, это грубое обхождение не порождает сочувствия к другому страждущему существу, а наоборот: подражая жестокости своих тиранов и заставляя в свою очередь страдать других, бедуинки как будто находят облегчение в своем тяжелом жребии.
Вместо того чтобы пробудить сочувствие, Старик Билл стал жертвой оскорблений, причем далеко не только словесных. Мало того, что он был оглушен ядовитыми пронзительными ругательствами, которые показывали, как его презирают за то, что он неверная собака, а не последователь истинного пророка, мало того, что глаза его слипались от песка и грязи, которые бросали ему в лицо в сопровождении отвратительных плевков. Так нет! Тело его колотили палками, кожу кололи и царапали острыми колючками, его таскали за бакенбарды, так что чуть не вывихнули ему челюсть, а волосы с головы вырывали целыми пучками.
И все это творилось при адском смехе и с пронзительными криками, как на шабаше ведьм.
И как подумаешь, что эти женщины, или, скорее, мегеры, от того только так бесчеловечно поступали с несчастным Биллом, что были последовательницами самой бесчеловечной веры, не допускающей терпимости к убеждениям других. Будь старый матрос почитателем пророка, эти же самые женщины совсем бы иначе обращались с ним и вместо толчков, царапин, плевков и всяких мучений оказали бы ему самое радушное гостеприимство. Их действиями управляла не природа, а религия. Их жестокосердие было не от Бога, а от лжепророка. Они же лишь выполняли предписания их кровожадных верований.
Напрасно старый матрос кричал: «Стоп!» и «Отчаливай!». Напрасно грозил кулаками, обличая их подлые слова и поступки. Казалось, это только увеличивало злобную веселость его мучительниц.
На этой сцене жестокостей больше всех отличалась одна женщина, которую подруги называли Фатимой. Из всех его тиранок она была самая некрасивая и сухощавая. Несмотря на поэтические понятия, которые представляются любителю сочинений о Востоке, ничего не было поэтического в этой Фатиме, которая так усердно мучила матроса Билла, то таскала его за бакенбарды, то наделяла звонкими пощечинами, а в промежутках харкала ему в лицо.
Фатима была уже немолода, небольшого роста, сухощава, костлява с сильно выдавшимися вперед зубами, так что верхняя губа поднималась и показывала оскал: ни дать ни взять пасть гиены. Надо сказать, что такие зубы считаются у бедуинок красивыми и на них большая мода, так что они тщательно заботятся о них. Но в глазах матроса эта старая ведьма казалась от этого еще отвратительнее.
Также на ее морщинистой груди висели нити черных бус, а волосы, руки и ноги были украшены костяными браслетами и кольцами. Вообще, она резко отличалась от толпы других его преследователей, сказать короче: видимо, это была их султанша или королева.
Предположение это оказалось верным. Как только черномазый шейх выиграл старого матроса и, чтобы избавить свою новую собственность от повреждений, увел его в свою палатку, Фатима тотчас же последовала за ними с такой самоуверенностью, которая ясно показывала, что она если не фаворитка, то, наверное, глава гарема.
Глава XXIII. По следу
Как мы уже говорили, недолго потешались трое наших мичманов. Лишь только Билл исчез за песчаным холмом, они прекратили веселиться и тревожно переглянулись.
Было ясно, что мехари пропал вместе со Стариком Биллом. В этом сомнения не было. Пронзительные крики Билла доказывали, что он старается как может, но «корабль пустыни» не слушает руля.
Они удивились немного, почему он не соскочил на землю и не постарался отделаться таким образом от непокорного животного. Неужели он боялся упасть на мягкий песок? Конечно, он мог перекувырнуться, но и только, от этого не было бы большой беды: ни руки, ни ноги моряк не мог вывихнуть, ни, тем более, переломать ребра. Следовательно, решили молодые товарищи, Старик Билл остался сидеть на мехари только потому, что надеялся как-нибудь сладить с ним.
Читатель уже знает, что это предположение было верно, но лишь поначалу, впоследствии же матрос и рад был бы расстаться с верблюдом и отпустить его на произвол судьбы, но, попав на неровную и каменистую местность, и думать не мог спрыгнуть с верблюда, не сломав себе чего-нибудь. Животное было футов десять высотой и шло ровным шагом со скоростью десять миль в час. Бросаться с седла тогда, когда он, как безумный, мчался галопом, нечего было и думать.
Но мичманы этого не знали, а потому ими овладела тревога.
Правду сказать, им было чего опасаться: мехари помчал не просто так, на то была веская причина. До той поры он покорно шел мерным шагом, не выказывая особенной тяги к галопу. Что-то манило его вперед, а что же еще это могло быть, как не сознание, что в этом направлении он найдет свой дом и хозяев?
Вот что разом пришло в голову трем товарищам, и, к несчастью, догадка оказалась верной!
Без сомнения, их старого друга занесло в стан кочующих бедуинов, другого селения в таком месте быть не могло. И то удивительно, что в такой суровой, дикой пустыне нашлись еще желающие кочевать.
– Может быть, – рассудили молодые товарищи, – там есть хорошая земля, покрытая кустарниками, растениями – словом, оазис.
Опомнившись от потрясения, мичманы стали советоваться, что теперь делать: оставаться на этом же месте и ждать, пока вернется Билл, или спешить вперед в надежде нагнать и спасти его?
А вдруг он не вернется? Ведь если он попал к дикарям, ему несдобровать: они будут держать его в плену до самой смерти. Но, вероятно, он не даст верблюду занести себя в гущу этих разбойников.
И снова удивились они, когда увидели, что Старик Билл не предпринимает никаких усилий, чтобы отделаться от непокорного животного.
Минуть пятнадцать или двадцать стояли молодые мичманы в недоумении, устремив взоры на открытое, озаренное луной пространство, по которому умчался мехари. Не было ничего похожего на верблюда или матроса, только бледный свет луны отражался в чистых и блестящих, как зеркало, волнах необъятной пустыни.
Но вдруг им показалось, что до них долетают какие-то звуки, будто крики животных, смешанные с голосами людей. И вот еще послышались голоса, но более писклявые, похожие на женские.
Колин был твердо уверен, что хорошо слышал эти далекие звуки; товарищи не противоречили. Но они не были до конца уверены в этом, пока ветер снова не принес звуки нескладного хора: лай собак, ржание лошадей, хриплые крики верблюдов, блеяние овец, пронзительные возгласы козлов и почти такие же дикие и нескладные голоса мужчин, женщин и детей.
Колин уверял, что ясно различает все эти разнообразные звуки, и объявил, что они могут исходить только из какого-нибудь лагеря кочевников. Его товарищи вполне поверили ему и не пытались даже спорить, потому что знали, каким острым слухом природа одарила молодого шотландца.
Во всяком случае, невозможно было оставаться на одном месте. Если Билл не вернется, они обязаны по долгу чести последовать за ним и, если возможно, разведать, что с ним случилось. В случае же его возвращения они должны встретить его в том самом проходе, через который унес его верблюд, потому что тут не видно другого удобного пути.
Так порешив, товарищи повернулись спиной к морю и направились к долине, скрытой между песчаными холмами.
Глава XXIV. Билла приходится бросить
Они шли осторожно, а Колин осторожнее всех. Молодой англичанин не был так недоверчив к туземцам, как шотландец, что же касается до ирландца О’Коннора, тот клялся, что, каковы бы ни были здешние люди, все же опасность при встрече с ними самая пустяковая, и убеждал товарищей в необходимости встречи с туземцами как единственном средстве к спасению.
– Кроме того, – говорил Теренс, – Колин уверяет, что ему слышатся женские и детские голоса. Ну, сами рассудите: есть ли человек в мире, который, находясь в обществе с женщиной и ребенком, мог бы оставаться жестоким зверем, какими вы описываете жителей пустыни? Все это матросские россказни. Слушайте! Если там есть какой-нибудь лагерь эфиопов[13], так пойдемте прямо к ним и попросим у них гостеприимства. Должно полагать, что здешние жители – арабы; ну, а кто из нас не наслышан о гостеприимстве арабов?
– Даже чересчур наслышаны, – отвечал англичанин, – боюсь, Терри, что на их гостеприимство не стоит рассчитывать.
– Совершенно верно, – подтвердил Колин. – Из всего, что я слышал, читал и даже видел во время моего мореплавания по Средиземному морю, я не знаю, существуют ли еще на земном шаре образцы более жаркого гостеприимства, как у арабов. Но их хваленое гостеприимство относится только к людям своей породы, то есть таким же ревностным поклонникам лжепророка Мухаммеда, как и они сами, а для прочих людей у араба заготовлено такое же радушие, как и у гиены.
– Клянусь честью, вот никогда не думал, чтобы шотландец задумывался о своей шкуре! – воскликнул ирландец, всегда готовый пошутить.
– Стыдись, Теренс! – возразил Гарри Блаунт. – До шуток ли нам?
– А вот он и сам скоро увидит, что не всегда к месту бывают ирландские шуточки, – продолжал Колин хладнокровно. – Слышите? Мужчины и женщины неподалеку от нас? Наверное, их не менее сорока.
Колин остановился, и его товарищи тоже. Они удалились от морского прибоя, рев которого ослабевал за грядами песчаных валов, зато другие звуки становились яснее. Теперь сомнений не оставалось – поверил даже недоверчивый О’Коннор: слышались голоса мужчин, женщин и детей, крики и вой животных, каждого на свой лад, и все это соединялось в нескладный концерт, похожий на шабаш ведьм.
После этого необыкновенного хора последовало короткое, ничем не прерываемое молчание, оно продолжалось все время игры двух шейхов в гелгу, той самой шахматной партии владык Сахары, поставивших Билла на ставку.
Три мичмана прошли сквозь ущелье, осторожно проползли по вершинам холмов, окружающих лагерь, и скрылись в густых кустарниках мимозы. Благодаря лунному свету они могли видеть все, что происходило у палаток.