Увиденное подтвердило догадки молодого шотландца и убедило не только Гарри Блаунта, но даже Теренса О’Коннора в том, что все рассказы про аравийское гостеприимство несправедливы и даже диаметрально противоположны истине.
Старый Билл стоял без рубахи, в одних шароварах, его окружали приземистые чернокожие женщины с черными волосами и, как раскаленный уголь, горевшими глазами. Они дразнили его, толкали и щипали, плевали ему в глаза, и все это сопровождалось крикливыми ругательствами. Как эти черномазые красавицы были похожи на адских фурий, которые терзали несчастную жертву, дав полную волю своим зверским инстинктам!
Однако Билл скоро был избавлен черным шейхом от мучительниц, но это не усилило доверия мичманов к арабскому табору.
Судя по тому, как бедуины обращались со старым Биллом, можно было понять, что они видели в белом человеке не гостя, а вещь, чуть лучшую, чем все остальные обломки корабля, выброшенные морем на их негостеприимный берег.
Молодые моряки шепотом переговаривались. Гарри Блаунт не сомневался уже в справедливости предположения Колина, Теренс О’Коннор тоже исцелился от своего недоверия. Обращение арабских женщин с несчастным стариком без слов подтверждало истину. Нечего и говорить, что это показалось им жестоким до невероятности. Если женщины, окруженные детьми, так бесчеловечны к своим пленникам, то чего ждать от мужчин?
При одной мысли, что надо оставить старого товарища в таких варварских руках, молодые моряки приходили в ужас. Когда они должны были покинуть его на песчаной мели среди бушующих волн, им было так же больно, но теперь еще прискорбнее, потому что грозные волны не казались им столь злобными и свирепыми, как эти арабские ведьмы.
Но что могли сделать бедные юноши? Чем могли они помочь своему старому другу? С кортиками – единственным своим оружием – как могли они защитить его против такого множества свирепых разбойников? Не считая женщин, там было десятка два здоровенных сынов пустыни; каждый из них был вооружен ружьем и саблей, у каждого было довольно сил, чтобы справиться с тремя мичманами разом. Они понимали, что было бы величайшим безумием даже думать об освобождении Старика Билла.
Посовещавшись, они решили оставить матроса на произвол судьбы, так же как они покинули его на песчаной мели среди бушующих волн прилива. Молодым товарищам оставалось только молиться за него и надеяться, что какой-нибудь особенный случай опять выпадет на долю несчастного и он снова присоединится к ним.
Утешив друг друга этой надеждой, все трое повернулись к берегу с намерением как можно скорее и как можно дальше уйти от арабского табора, пока ночь и обстоятельства будут им благоприятствовать.
Глава XXV. Осторожное отступление
Ущелье, по которому мехари пронес старого матроса, тянулось перпендикулярно морскому берегу и шло почти по прямой линии от взморья до долины, в которой находился лагерь арабов. Не сказать, чтобы проникнуть в эту долину было легко. Гряды наносного песка, или так называемые дюны, образовали поперек входа преграду, похожую на громадную белоснежную гирлянду, соединяющую таким образом два параллельных хребта, составляющих бока самого ущелья. Устье ущелья было не так высоко, как боковые вершины, хотя и оно поднималось почти на сто футов над поверхностью взморья с одной стороны и над поверхностью долины – с другой. Его гребень представлял седлообразную дугу.
Через это песчаное седло верблюд провез Билла; этим же самым путем прошли наши мичманы, отыскивая товарища.
С вершины над ущельем увидели они арабские палатки; и, случись это днем, не было бы нужды подходить ближе, чтобы разглядеть происходящее. Но даже и при лунном свете можно было различить темные фигуры лошадей, верблюдов, мужчин и женщин, но было слишком темно, чтобы рассмотреть, что там делается.
При лунном свете можно было различить темные фигуры
Поэтому юноши стали спускаться к долине, осторожно скользя по склону песчаной насыпи и переходя от дерева к кустарникам, а от кустарников к дереву.
На обратном пути к побережью они все еще сохраняли осторожность, хотя и не в такой степени, как при приближении к лагерю. Сильное желание уйти как можно дальше от варварских обитателей пустыни – а в варварстве их они убедились вполне наглядно – лишало их благоразумного хладнокровия, столь необходимого в подобном случае. Однако они возвращались с дерзкой отвагой и достигли подошвы покатой гряды, совершенно не подозревая, что их могли заметить.
Но самое опасное место было еще впереди. На косогоре, или на покатости, их трудно было заметить: луна светила с другой стороны, так что склон, на который они поднимались, был в тени и никакой глаз из лагеря не мог бы различить их фигуры. Но вот когда им пришлось переходить седлообразную вершину, тогда луна светила им прямо в лицо, и нетрудно понять, что фигуры их ясно обрисовались на светлом горизонте перед зоркими глазами арабов.
Правда, по этой же самой дороге они подходили к лагерю, но тогда еще не вполне сознавали опасность своего положения. Теперь же они и сами удивлялись, как это арабы тогда их не заметили? Впрочем, объяснить это можно тем, что они были так заняты своим варварским развлечением с пленником, что не обратили на них внимания.
Теперь совсем другое дело. В лагере повисла тишина, хотя женские и мужские фигуры все еще шныряли между палатками. Кончилось адское пиршество после взятия несчастного пленника. Сравнительное спокойствие воцарилось по всей долине, но в этой-то тишине и заключалась опасность, грозившая нашим мичманам.
Понятно, что, не имея особенного занятия, варвары будут таращить глаза во все стороны. Что, если кто-нибудь из них взглянет на запад в самую ту минуту, когда мичманы попадут на седлообразную вершину? Тогда пиши пропало!
Что же делать? Нет другой дороги от долины! Со всех сторон та окружена крутыми песчаными хребтами, впрочем, не настолько крутыми, чтобы помешать проворно вскарабкаться на них – луна озаряла ярким блеском все стороны гребня, исключая то место, к которому мичманы подошли и теперь хотели скрыться. Ни одна кошка, будь она даже песочного цвета, не могла прошмыгнуть незамеченной кем-нибудь из находящихся в лагере.
Скорое совещание между тремя путниками убедило их, что они ничего не выиграют, повернув назад, направо или налево. Не было другого пути и иной помощи, как только слезть с вершины как раз напротив лагеря и перейти как можно скорее на другую сторону.
Было еще средство незаметно скрыться от арабов: подождать, пока месяц зайдет, а до тех пор не предпринимать перехода через холмы.
Этот благоразумный план родился в голове молодого шотландца и, вероятно, был бы хорош, если бы товарищи приняли его совет, но они и слышать не хотели о том, чтобы ждать. Все, что удалось им видеть из обычаев и природы Сахары, внушило им крайнее отвращение от здешней жизни; так что они только и думали о том, как бы им скорее удрать от такого милого соседства. Обращение же бедуинов с бедным стариком Биллом произвело на них такое тяжкое впечатление, что они согласились бы скорее умереть, чем попасть живыми в руки к варварам. Да и кому захочется стать жертвой подобной пытки?
Колин умолк. На него, как и на товарищей, все виденное и слышанное произвело сильное впечатление, и потому, вероятно, не менее остальных он хотел скорее убраться подальше от бедуинов. Без всяких возражений он согласился с таким рискованным планом отступления, и все втроем поползли по склону.
Глава XXVI. Странное четвероногое
На полпути они остановились, только совсем не затем, чтобы перевести дух: такие ловкие, крепкие парни, как наши мичманы, не имели надобности в поблажках. Нет. Они резко замерли и уставились на какое-то животное, преградившее им путь. Но что это было за странное существо – никто из трех юношей не знал, так как никогда не видел ничего подобного. Оно, в сущности, было не больше бульдога, ньюфаундленда или сенбернара, но издали казалось огромным. Оно походило на собаку, а скорее даже на волка, но чрезвычайно неуклюжего и уродливого.
Мощная широкая голова, казалось, сидела прямо на плечах, без шеи. Из-за длинных передних ног тазовая часть животного была опущена, и казалось, что оно полуприсело. Короткий и пушистый хвост, словно обрубленный на конце, придавал еще большей уродливости. Жесткая щетинистая шерсть на хребте вилась гривой по короткой толстой шее и кончалась между стоячими ушами. Вот изображение страшного зверя, внезапно представшего глазам наших путников.
А у них было достаточно времени, чтобы подробно рассмотреть его. Озаренный яркой луной, зверь стоял на той самой возвышенности, к которой они приближались. Каждый поворот его головы или туловища, каждое движение его ног отчетливо обрисовывались на светлом фоне горизонта.
Впрочем, зверь не отдыхал и не стоял на месте, он ходил взад-вперед, как часовой на своем посту – вогнутом гребне песчаного хребта, уклониться от которого он, по-видимому, не имел права ни на дюйм. В продольном направлении он ходил по седлообразной впадине, то держась в равновесии на седельной шишке, то опускаясь на седло и снова поднимаясь на противоположную сторону, и, достигнув высшей точки, поворачивался обратно, длинными неуклюжими глазами измеряя путь, по-видимому, знакомый ему с ранней поры его существования.
Наши путники, вместо того чтобы поспешно отступить, остановились и шепотом стали советовались, как им поступить.
Зверь выглядел устрашающе: он казался им ростом с быка, хотя на самом деле был раза в четыре меньше. Верно говорят, что у страха глаза велики. Так что им совершенно не хотелось вступать с ним в схватку.
Зверь выглядел устрашающе
Взад и вперед, сверху и вниз проходил он по вогнутому гребню и с такой порывистой поспешностью, которая не внушала надежд спокойно проскользнуть мимо него.
Даже Гарри Блаунт, на что уж был отважен, как подобает настоящему англичанину, но и тот почувствовал какой-то непреодолимый страх при приближении ужасного зверя, преграждавшего путь ему с товарищами.