Чернокожий отказывался, видимо, страшась ярости Голаха. Второму кру, не умевшему говорить по-английски, оставили руки свободными и он сам вызвался развязать земляка, но тот, по-видимому, отказался от предлагаемой помощи, боясь Голаха. Доверившись знанию человеческой природы, можно было предположить, что остальным белым невольникам нечего опасаться за жизнь. Но Голах был совсем новый для них образец естественной истории, и они не знали, что и думать, особенно видя реакцию людей, более знакомых с его характером. По действиям женщины, навлекшей на себя гнев своего властелина, видно было, что она безропотно покорялась приговору, обрекавшему ее на страшную смерть. Дикие вопли детей показывали, что они ждут чего-то ужасного. Во всех движениях Фатимы сквозила дикая радость, ибо ее давняя мечта должна была вот-вот осуществиться, и месть сопернице близка. Старание Голаха устранить всякую помеху своим планам; предупреждение кру; взгляды и жесты сторожей и самого Голаха; две вырытые в песке могилы – все предвещало скорую трагедию. Наши моряки понимали это, но вместе с тем осознавали и свое бессилие. Это беспомощное положение доводило их до помешательства; им оставалось только безропотно ждать приговора судьбы.
Глава LI. Мстительный замысел шейха
Другая песчаная могила была вырыта невдалеке от первой, и когда она достигла четырех с половиной футов глубины, Голах приказал чернокожим прекратить работу. Одного тотчас отправили на прежнее место в ряду других невольников. За это время палатки были убраны, верблюды навьючены. Казалось, все, кроме Голаха и Фатимы, желали скорее оставить это место. Голах и Фатима не спешили, потому что задуманная ими месть еще не свершилось. Когда оба сторожа заняли прежнее место напротив белых невольников, нацелив на них ружья, Голах двинулся к провинившейся жене. Она вырвалась из объятий детей и встала перед гневным мужем. Наступила критическая минута. Убьет ли он ее? Если убьет, то как? Все с напряженным вниманием ожидали ужасной развязки. Оно скоро наступила. Голах схватил женщину, потащил ее к яме и сам поставил туда стоймя. Невольнику с заступом приказано было засыпать пустоту вокруг бедняжки. Первый заговорил Теренс.
– Господи, помоги ей! – воскликнул он. – Чудовище зароет ее живую в могилу. Нельзя ли нам спасти ее?
– Мы не заслуживаем названия людей, если не поможем ей! – воскликнул Гарри и мигом вскочил на ноги.
Его примеру последовали остальные белые пленники. Два сторожа подняли ружья и прицелились в них, но Голах закричал и ружья опустились. По приказанию Голаха сын его бросился к могиле, чтобы поддержать женщину, а Голах кинулся на беспомощных пленников, подступавших к нему. Вмиг все четверо были сбиты с ног. Для здоровенного негра моряки со связанными руками были то же, что мешки с песком. Одной рукой он поднял за волосы Гарри, другой точно так же ухватил Теренса и потащил на прежнее место в ряду с черными невольниками. Старик Билл только тем и избавился от подобного обращения, что поспешно перекатывался с боку на бок до тех пор, пока не достиг прежнего места. Колин лежал, распростершись на том же месте, где Голах бросил его. После этой легкой победы Голах вернулся к могиле, где женщина была уже зарыта до половины. Она не сопротивлялась, не произносила ни одной жалобы; видно было, что она самоотверженно покорялась неумолимой судьбе. Однако Голах, видимо, не намерен был похоронить ее заживо, потому что тело было засыпано, но голова оставалась на поверхности. Она обречена была на голодную смерть. Когда шейх отвернулся отдать новые приказания – женщина заговорила. Не много слов она произнесла, и никакого действия они не произвели на ее мужа. Зато кру они сильно тронули: слезы потекли с его ресниц по бронзовым щекам. Колин, ничего не замечавший, кроме грозившей ему судьбы, увидел, однако, как был растроган кру, и спросил у него про причину.
– Она умоляет его сжалиться над ее детьми, – отвечал негр дрожащим от волнения голосом.
Плакать – разве это подобает мужчине? Блестящие капли, катившиеся из глаз мужчины, когда несчастная мать умоляла за своих детей, доказывали только, что этот мужчина не животное, а человек с душой, которой могли бы позавидовать тысячи людей. Оставив могилу женщины, Голах подошел к Колину и, схватив его за ноги, потащил к другой яме. Теперь его намерения стали понятны. Два существа, пробудившие его ревность и злобу, обречены были быть зарытыми друг против друга и погибнуть таким ужасным образом.
– Колин! Колин! Что мы можем сделать, чтобы спасти тебя? – воскликнул Гарри с тоской и отчаянием.
– Ничего, – отвечал Колин. – И не пытайтесь вмешиваться в это дело – мне не поможете, а себе навредите. Оставьте меня на произвол судьбы.
В эту минуту Колин был брошен в яму тоже в стоячем положении; Голах держал беднягу, пока черный невольник засыпал его песком. Следуя премудрому примеру женщины, Колин тоже не оказывал бесполезного сопротивления и скоро был завален по самые плечи. Онемев от ужаса, товарищи смотрели на это зрелище; все страдали от тройной пытки стыдом, сожалением и отчаянием. Теперь шейх был готов пуститься в путь и приказал невольнику, помогавшему ему в этой адской работе, сесть на верблюда, на котором прежде ехала зарытая в могилу женщина. Чернокожий повиновался с радостной мыслью, что его труд так скоро и так приятно вознагражден, но резко переменился в лице, когда Голах и Фатима подсунули ему троих детей, приказав нянчиться с ними.
Но Голаху оставалось еще одно дело – дело достойное его злой души, хотя и подсказанное Фатимой. Наполнив чашу до половины водой, шейх поставил ее между Колином и женщиной, но на таком расстоянии, что ни тот, ни другая не могли достать ее, чтобы утолить жажду. Адский умысел состоял в том, чтобы последние часы страдальцев были еще мучительнее при виде влаги, недостаток которой должен был вскоре причинять им самые ужасные страдания. Рядом с чашей положена была горсть фиников.
– Вот! – воскликнул шейх насмешливо. – Я оставляю вас вдвоем и даю вам больше пищи и питья, чем вы за всю оставшуюся жизнь сможете съесть и выпить. Вот какой я милостивый! Чего же еще вам желать? Бисмилла! Бог велик, Мухаммед его пророк, а я, Голах, милостивый и правосудный.
Сказав это, он приказал выступать в поход.
– Ни с места! – закричал Теренс. – Вот теперь мы ему наделаем хлопот.
– Уж, конечно, мы не тронемся отсюда и не покинем нашего друга, – сказал Гарри. – Шейх слишком скуп, чтобы убить всех своих невольников. Ни шагу, Билл, и, может быть, мы еще освободим Колина.
– Разумеется, я исполню все, что вы прикажете, – отвечал старик. – Только, кажется, мы все-таки должны будем идти. У Голаха есть средства заставить человека идти, хочет тот или не хочет.
Все отправились, кроме трех белых пленников и двух несчастных, заживо погребенных.
– Слушай, голубчик! – прокричал Билл Колину. – Мы не уйдем отсюда и ни за что не покинем тебя.
– Идите! Идите! – воскликнул шотландец. – Вы мне не поможете, а себе навредите.
Голах сел на верблюда и поехал вперед, предоставив своим помощникам обязанность подгонять невольников. И как бы предчувствуя, что белые пленники намерены наделать ему хлопот, он приказал гнать их со связанными руками. Все трое отказались повиноваться, и надсмотрщики, исчерпав все средства, позвали на подмогу шейха. Рассвирепев, Голах подъехал к ним и, сойдя с верблюда, вытащил из ружья шомпол. Затем он бросился на Теренса, стоявшего к нему ближе всех, и осыпал его такими жестокими ударами, что цвет рубашки мичмана из грязно-белого вскоре переменился на темно-красный. Следуя его примеру, помощники накинулись на Гарри и Билл, которые, не имея возможности сопротивляться, молча терпели пытку.
– Идите, друзья мои! – закричал Колин. – Ради бога, идите и оставьте меня на произвол судьбы.
Увещания Колина, мучения от жестоких ударов – все не возымело результата: моряки не могли принудить себя уйти и покинуть товарища, обреченного на такую ужасную смерть. Бросившись на Билла и Гарри, Голах схватил их обоих и повалил наземь, где уже лежал Теренс. Удерживая их всех вместе, он приказал подвести верблюда, что было немедленно исполнено. С головы верблюда сняли повод.
– Теперь лучше идти, – сказал Билл. – Мерзавец употребит ту же штуку, которая так прежде меня истерзала. Я избавлю его от этого труда.
Билл попробовал было встать, но ему помешали. Он не хотел идти, когда ему приказывали, а теперь, когда изъявил согласие, решили преподать урок. Пока Голах привязывал Гарри, вдруг раздался пронзительный голос Фатимы, обращавшей внимание Голаха на людей, показавшихся вдали. Обе жены шейха, сидевшие на навьюченных корабельным добром верблюдах и отъехавшие саженей уже на двести вперед, а также невольники были окружены отрядом всадников.
Глава LII. Снова в плену
Не без причины опасался Голах арабов, встреченных у колодца. Его усиленный переход ночью в расчете уклониться от встречи с ними не привел к успеху. Арабы подъехали со стороны восходящего солнца, и потому их нескоро заметили, и Голах, занятый обузданием упорства белых пленников, позволил врагам приблизиться вплотную. Оставив пленников, Голах схватил ружье и вместе с сыном и зятем бросился вперед, чтобы защитить жен и имущество. Но было слишком поздно. Не успел он прийти к ним на помощь, они были уже во власти разбойников. Ему самому в грудь было нацелено двенадцать ружей. Повелительный голос закричал, чтобы он во имя пророка сдавался. Голах смирился перед неожиданной судьбой и покорился несчастью: его взяли в плен и одновременно ограбили.
Он не без причины опасался арабов, встреченных у колодца
– Да свершится воля Аллаха! – сказал он спокойно и тут же сел, приглашая победителей обсудить условия сдачи.
Как только караван попал в руки разбойников, товарищ тотчас развязал руки кру, а тот поспешил освободить белых пленников.
– Голах теперь не наш господин, – говорил он, развязывая руки Гарри. – Наш настоящий господин – араб, который поведет нас на север. Мы будем свободны. Этот араб нас не покупал – он знает, что мы достались ему даром.