За его словами последовала сцена дикого ужаса. Арабы в суматохе бегали; с криком их сливались крики невольников: Женщины визжали, дети пищали, собаки лаяли, лошади ржали, и даже смирные верблюды подавали голос в общей тревоге. Обе жены Голаха, пользуясь суматохой, подхватили своих детей, выбежали вон из лагеря и скрылись в темноте. Они услышали голос супруга и по страшному голосу, которым он звал сына, поняли, что с ним случилась беда. Вот настоящие женщины: они боялись мужа-тирана в дни его могущества и чувствовали к нему жалость в минуту его бедствия. Арабы, в ожидании немедленного появления врагов, торопились вооружиться, чтобы дать им отпор, но враг не объявился. Все затихло. Казалось, тревога стала плодом панического ужаса, не имеющего под собой веской причины. На востоке показались первые проблески дневного света, и только тогда арабский шейх взял себя в руки и решил обойти лагерь и сделать перекличку. Страх оказался небезосновательным, и на это указывали два обстоятельства: исчез часовой, поставленный с южной стороны, и скрылись жены и дети Голаха. Последнюю тайну легко было разгадать: жены с детьми ушли на голос мужа, звавшего сына своего Мули. Но куда девался арабский часовой? Неужели и он пал жертвой мести Голаха?
Матрос спустил курок
Глава LXI. Судьба Голаха
Взяв кру за руку, арабский шейх подвел его к старому матросу, который как истый моряк, сменившийся с вахты, завалился спать. Разбудив Билла, шейх приказал негру спросить, зачем белый невольник стрелял из пистолета?
– Как «зачем»? Чтобы убить Голаха, негра-великана! – отвечал Билл. – И не моя вина, если я не сделал этого как следует.
Когда этот ответ был передан, шейх в свойственной ему манере недоверчиво улыбнулся.
– Да разве ты видел черного шейха?
– Видел? Конечно, видел! Он находился в четырех шагах, когда я выстрелил в него. Говорят вам: Голах убрался вон и не вернется больше.
Шейх покачал головой и опять недоверчиво улыбнулся. Допрос был прерван известием, что нашли тело убитого араба. Все собрались вокруг него. Голова была отрублена от туловища, и по этому удару можно было узнать мощную руку черного шейха. Около тела следы обнаружились чудовищных ног, которые могли принадлежать только гиганту-негру.
Когда совсем уже рассвело, арабы осмотрели берег и с южной стороны сделали новое открытие. В полумиле виднелись два верблюда и одна лошадь. Оставив караульных у лагеря, старый шейх поспешил туда с частью соратников в надежде захватить потерянную собственность. За ними последовали и невольники, которые при общей тревоге оставались без присмотра. Подле верблюдов лежал юноша, зять Голаха. Увидев приближающихся арабов, он вскочил на ноги и поднял обе руки. У него не было оружия, а руки, поднятые кверху, означали просьбу о пощаде. Неподалеку от этого места сидели на берегу две женщины с детьми: они были печальны и неподвижны, не обращали внимания на приближающихся арабов и даже ни разу не взглянули на них. Ружья и другое оружие было свалено на земле, один из верблюдов лежал. Он был убит, и черный юноша поедал большой кусок мяса, только что отрезанный от верблюжьего горба.
Арабский шейх спросил о Голахе. Вместо ответа юноша указал пальцем на море. Над буруном, сильно бившимся о прибрежные камни, плескались два черных тела. По приказанию шейха трое мичманов вошли в бурун и вытащили два трупа. Все узнали Голаха и его сына Мули. Лицо Голаха было страшно изуродовано, оба глаза вырваны. Пригласили его зятя объяснить причину таинственной смерти Голаха и его сына. Объяснение было следующее:
– После того как раздался выстрел, – сказал зять, – я услышал, как Голах стал громко звать сына. Поэтому я догадался, что он был ранен. Мули бросился к нему на помощь, а я остался с лошадью и верблюдами. Я умираю с голоду! Вскоре Мули вернулся, но он бежал, а за ним бежал и отец, точно рассвирепевший зверь. Он бегал взад и вперед и размахивал саблей, стараясь убить нас обоих и верблюдов. Но у него не было глаз, нам удавалось увернуться от ударов. Я умираю с голоду!
Молодой негр остановился и, отрезав еще кусок мяса, стал поглощать его с такой жадностью, которая свидетельствовала об истине его слов.
– Свинья! – закричал арабский шейх. – Ты прежде расскажи, а потом жри.
– Хвала Аллаху! – сказал юноша, проглотив кусок: – Голах наткнулся на верблюда и убил его.
Слушатели обратили внимание на убитого верблюда и увидели на его теле следы громадной сабли великана Голаха.
– Убив верблюда, шейх поутих, – продолжал юноша. – Злой дух вышел из него, и он сел наземь. Тут подошли к нему жены с детьми. Он ласково разговаривал с ними и возлагал руки на каждого ребенка, называя по имени. Посмотрев на его лицо, они расплакались. Но Голах утешал их, говоря, что умоется, и тогда не будет страшно. Мальчик подвел его к воде. Голах кинулся в море, ища смерти. Мули бросился за ним, чтобы спасти, но они оба утонули. Я не мог помочь им, потому обессилел от голода!
Крайняя худоба рассказчика свидетельствовала о справедливости его утверждения. Почти неделю он странствовал день и ночь; недостаток отдыха и пищи изнурил его; он не мог более выдержать. По приказанию шейха невольники похоронили Голаха и его сына Мули. В благодарность счастливой судьбе, избавившей их от неумолимого и страшного врага, шейх объявил, что дает целый день отдыха, чему пленники были особенно рады, тем более что им позволили распорядиться мясом убитого верблюда. Но для арабов смерть Голаха все еще оставалась неразгаданной тайной и потому снова они прибегли к услугам кру как переводчика.
Когда шейх узнал про все подвиги матроса и что его старинный пистолет может быть очень действенным оружием, если его набить песком, то выразил благодарность старому моряку за отлично выполненные обязанности. Побуждаемый великодушием, шейх дал обещание, что не только сам матрос, но и его молодые товарищи будут им доставлены в Могадор и возвращены друзьям.
Глава LXII. На краю Сахары
После двух дней, бесконечно длинных и мучительных для бедных пленников, изнемогавших от голода, жажды и палящего солнца, караван достиг другого колодца. Приближаясь к этому источнику, наши моряки заметили, что это то самое место, где они впервые попались в руки Голаху.
– Господи, помилуй! – воскликнул Гарри. – Ведь мы здесь уже были. Боюсь, что воды здесь не найдется. В яме-то после нас не оставалось и двух ведер. Дождя с тех пор не бывало, стало быть, все давно уже пересохло.
На лицах его товарищей выразилось глубокое отчаяние. Несколько дней назад они сами видели, как почти вся вода была вычерпана, чтобы напоить верблюдов. Но опасения скоро прошли и странники с истинным наслаждением утолили давно мучившую их жажду. Колодезь был наполнен водой, потому что после их ухода тут прошел ливень, так что наводнилась вся долина.
Небольшой запас провизии, остававшийся у путешественников, не дозволял им долго отдыхать у этого водохранилища, и потому на следующее утро они опять пустились в путь. По-видимому, арабы не питали никакой злобы к родственнику Голаха, помогавшему убивать их товарищей, тем более что со времени смерти Голаха им нечего было бояться нового побега. Молодой негр принадлежал к числу тех жалких существ, которые лишены всякой самостоятельности и не умеют жить, не повинуясь кому-нибудь другому. Он преспокойно занял свое место между другими невольниками и, казалось, совершенно примирился со своей судьбой, обрекавшей его на вечное рабство, тем более что его настоящее положение вряд ли было хуже того, которое он занимал у своего могущественного родственника.
Целую неделю продолжалось странствование по направлению к северо-востоку. Для белых невольников эти дни были невыразимым мучением по причине двух врагов, досаждающих всем путешествующим по Сахаре: голоду и жажде. На всем протяжении восьмидневного странствования они нашли только один источник, да и тот снабдил их водой не только в малом количестве, но и очень дурного качества. Почти пересохший колодец содержал всего лужицу воды, противной на вид и на вкус и пригодной только по причине мучительной жажды изнуренных странников. На поверхности воды плавал густой слой дохлых насекомых, которых пришлось вычерпать, прежде чем добраться до темной и густой влаги. И люди должны были не только поглощать этот отвратительный напиток, но и еще благодарить судьбу за возможность утолить жажду.
Всю неделю караван следовал вдали от морского берега, следовательно, не было возможности утолять голод моллюсками. Арабы торопились достигнуть места, где надеялись сделать запас для себя и для своих животных. Несчастным невольникам приходилось выбиваться из сил, чтобы не отставать от них. Старому матросу, не привычному к пехотной службе, никак бы не выдержать этой дороги, если бы арабы не сажали его иногда на верблюда. Совершенный им подвиг, по милости которого они избавились от грозного врага, не дававшего им покоя, пробудил в них благодарность, вследствие которой они сажали старика верхом всякий раз, когда тот объявлял, что не в силах идти дальше.
В последние два дни путешествия наши моряки стали замечать некоторые признаки, которые пробудили в них радостные надежды. Ландшафт перед их глазами стал разнообразнее: там и сям попадались кустарники и трава, ведущие отчаянную борьбу за выживание. Караван вышел на северный край великой Сахары, еще несколько дней – и перед ним появятся зеленые поля, тенистые рощи и светлые источники с проточной водой.
Вскоре показались первые признаки желанных благ. На восьмой день путники увидели ложе недавно пересохшей реки; она уже не текла, но оставались пруды. Около одного из них раскинули палатки. На холме с северной стороны росли зеленые кустарники, к которым были привязаны верблюды. Верблюды начали с того, что стали объедать не только листья, но и стебли и ветви; они все разом ухватывали своими длинными губами и с жадностью поглощали. В сумерках лагерь стоял. Тут вдали показались два человека с верблюдом. Они подошли к пруду с намерением наполнить водой козьи меха, навьюченные на верблюда. По-видимому, оба и удивились и расстроились, увидев пруд в руках незнакомого каравана. Но, поняв, что ничего не поделаешь, оба странника смело подошли к пруду и стали наливать воду в меха и тем временем рассказали арабскому шейху, что принадлежат каравану, отдыхающему неподалеку, который идет на юг и выступает в путь завтра рано утром. Незнакомцы с верблюдом ушли, арабы стали совещаться.