енно ищет смерти, желая избавиться от временных страданий и бедствий, тот только доказывает, что он плохой боец в борьбе с жизнью или, скорее, – просто трус.
– Совершенно справедливо, – сказал Гарри Блаунт. – Но надеюсь, что самые тяжелые испытания для вас уже позади. Страдания миновали: наши хозяева дали слово доставить нас в Могадор, где нас выкупят соотечественники. Разумеется, и вы также будете в этом числе.
– Не увлекайтесь этой надеждой, – сказал Джим. – Много лет я тешил себя подобными мечтами. Каждый господин, которому я доставался, давал мне точно такое же обещание, а между тем, как видите, до сих пор я еще здесь. Когда мои последние господа принялись вытаскивать камни из разбившегося корабля, я думал, что непременно вместе с камнями попаду в какой-нибудь приморский город. Но и эта надежда оказалась такой же несбыточной, как и все прежние, владевшие мной с тех пор, как разъяренное море выкинуло меня на эти проклятые берега. Думаю, что очень немногие имели счастье выбраться отсюда на свободу; но большая часть бедных моряков, попавших на берега Сахары, никогда уже не выбирались отсюда и умерла под бременем нестерпимых трудов и жестокостей, которым пленники подвергаются в здешней пустыне. Они умерли, не оставив следа своего существования, как собаки и верблюды, принадлежащие их общему господину…
Вы желаете, чтоб я дал вам подробный отчет моей жизни с тех пор, как я попал в пустыню? Я не могу этого сделать, но вот вам пример, из которого вы все поймете. Положим, что вы провели три месяца в Сахаре, а я, по словам Билла – десять лет; но моя неволя длилась в сорок раз больше, чем у каждого из вас. Умножьте же всю сумму ваших страданий на сорок – и вы будете иметь понятие о том, что я вынес… Вероятно, вы были свидетелями сцен бесчеловечной жестокости – сцен, возмущавших самые глубокие чувства вашего сердца. Ну а я в сорок раз больше бывал свидетелем таких сцен. Страдая от мучений жажды и голода, вы, быть может, молили Бога послать вам смерть как единственное средство избавиться от муки. Если вы испытали это один раз, так я сорок… Может быть, вам представлялись светлые надежды освободиться и еще раз увидеть дорогую родину, и потом вы переживали всю горечь разочарования. И в этом случае я страдал в сорок раз больше вас.
Матрос Билл и молодые мичманы уже несколько дней находилось под влиянием счастливой надежды, что идут по прямой дороге к свободе, но слова человека, более знакомого с обманчивыми путями пустыни, снова пробудили в них тяжелое чувство настоящего положения. От Билла молодые моряки узнали, что брат его Джим был старшим помощником на корабле, потерпевшем крушение у этих берегов. По разговору его видно было, что в нем соединялись как природные способности, так и научные познания, которые ставили его выше других.
Ложась спать, юноши рассуждали между собой о том, что слышали и видели.
– Если такой достойный и знающий человек, как Джим, пробыл десять лет в плену у разбойников Сахары, то какая надежда остается нам? Если он не сумел бежать и не мог добиться, чтобы его доставили в Могадор, то о нас и говорить нечего.
Глава LXVI. Живой поток
Каждый час дальнейшего путешествия служил очевидным доказательством, что караван покидает Великую пустыню и все ближе подвигается к стране, которую уже можно считать плодоносной. Еще день пути после того, как они расстались с грабителями, и перед взорами странников появился город, обнесенный каменными стенами, и около города на скатах холмов зеленели поля, засеянные ячменем.
В этом месте караван расположился на отдых. Верблюдам и лошадям задали славного корму, из глубоких колодцев начерпали вдоволь воды. Это была первая прекрасная вода, которую пили наши странники с тех пор, как выкинуты были на африканские берега.
На следующее утро опять пустились в путь. Они шли около двух часов, как вдруг старый шейх, ехавший впереди с одним из приближенных, остановился перед чем-то, что издали казалось широкой лентой воды. Все поспешили вперед и тут-то наши моряки увидели картину, которая их удивила и ужаснула. Это был поток – поток живых существ, двигавшихся по равнине. Так вот оно, переселение насекомых – знаменитой африканской саранчи! Насекомые были еще в первоначальном состоянии, недавно вышедшие из личинок, и по виду и величине походили на черных муравьев. Эти массы двигались прямо и целеустремленно вперед, предприняв, может быть, бессознательно, это длинное странствование.
Переселение саранчи совершалось в правильном порядке и руководилось строгой дисциплиной. Глазам представлялась живая, подвижная полоса значительной ширины, края которой образовывали прямую линию, точно выведенную опытной рукой ученого-математика. Ни одно из насекомых не отставало от сплошной массы, двигавшейся по колее, которая была слишком узка для всей толпы: едва ли половина помещалась в этом пространстве, остальные же всползали на своих спутников, так что местами насекомые лежали слоями в несколько дюймов высоты.
Даже арабы заинтересовались этой тайной Африки и, остановившись на несколько минут, наблюдали за движениями блестящего потока из этих странных существ. Старый шейх спустился с верблюда и своей острой саблей прервал прямую линию одного края движущейся массы и разбросал ее по сторонам. В то же мгновение пустое пространство опять наполнилось задними слоями; без малейшего уклонения насекомые ползли вперед по выбранной линии.
Перед взорами странников появился город
Не новой была эта картина и для брата матроса Билла. Он тотчас пояснил товарищам, что если разложить огонь и перекрыть им путь, то насекомые не пойдут в обход, а по-прежнему полезут вперед и прямо в огонь до тех пор, пока несметная масса насекомых не перекроет доступ воздуха и огонь не потухнет.
Позабавившись этой картиной, шейх опять сел на верблюда и в сопровождении кафилы двинулся вперед поперек живого источника. Каждый раз под копытом животных погибало множество саранчи, но лишь только нога верблюда поднималась, такая же масса живых насекомых занимала место раздавленных.
Не всем невольникам весело было с голыми ногами переходить чрез ползучий поток. Необходимо было прибегнуть к силе, чтобы принудить их на это. Наши удалые моряки оглянулись направо и налево: нет ни начала, ни конца этой эмиграции – тогда они скрепя сердце пошли скорым шагом через неприятную массу. На каждом шагу слышался треск, с поднятых ступней капала кровь насекомых.
Огромная масса ползущей саранчи имела около шестидесяти ярдов ширины, однако, несмотря на такое короткое пространство, мичманы уверяли, что перейти его было гораздо труднее и неприятнее, чем миновать десять миль пустыни. Один из черных невольников решился как можно скорее совершить этот переход и потому бросился бежать, но на половине дороги поскользнулся и упал. Пока ему удалось подняться на ноги, сотни этих противных насекомых всползали на него, приставали к одежде и чуть не задушили. Бедняга нескоро смог оправиться и подняться на ноги; вот тогда стало ему и тошно, и страшно, и гадко. Двум черным его товарищам приказано было вытащить страдальца из дурной компании, с которой он спутался. Когда его освободили из лап саранчи, негр долго не мог прийти в себя, так потрясены были его нервы.
Матрос Билл не последовал за своими товарищами при этом переходе и некоторое время противился всем усилиям арабов заставить его перейти поток насекомых. Наконец двое арабов схватили его за руки и насильно втащили на несколько шагов в ползучую массу, а затем бросили. Насильно приведенный в столкновение с саранчой, старый матрос понял, что скорейший способ отделаться от беды – это перейти на другой берег. Свой переход матрос совершил в очень скором времени и с наибольшим шумом: он шел самым быстрым и самым размашистым шагом, и каждый раз, как его нога ступала на слой саранчи, он испускал пронзительный крик, будто ноги его касались раскаленного железа.
Брат Билла так оправился от своей мнимой болезни, что мог уже идти рядом с мичманами. Конечно, разговор зашел о саранче, и Джим рассказал своим товарищам, что в прошлом году попал на приморский берег Сахары, где туча саранчи, летевшей, по обыкновению, по ветру, была занесена в море и потонула. Потом она была выброшена на берег и образовала на нем вал в несколько миль длиной и более двух футов в высоту. Запах от гниющих трупиков уносился ветром внутрь страны и заражал воздух так, что с окрестных полей с ячменем нельзя было собирать жатву, и, таким образом, для земледельцев пропал урожай на сотнях акров[19].
Глава LXVII. Арабы у себя дома
Вскоре после встречи с саранчой караван вступил на хорошую дорогу, которая проходила по плодоносным землям, и сотни акров ячменных посевов зеленели по обеим сторонам дороги.
Но в эту ночь, по неизвестной невольникам причине, их господа не остановились в обычный час на отдых. Встречалось много селений, обнесенных стенами, где жили хозяева ячменных полей, но арабы спешили мимо, не останавливаясь ни ради воды, ни ради пищи, хотя их невольники сильно нуждались и в том, и в другом. Напрасно они жаловались на жажду и просили воды; в ответ на все их мольбы следовал грозный приказ идти скорее вперед. Приказ нередко сопровождался ударом плети.
Около полуночи, когда надежды и силы рабов истощились, караван подъехал к городку, тоже обнесенному стенами; ворота были отворены для желанных гостей. Тогда старый шейх объявил своим невольникам, что тут они могут вдоволь пить и есть и что им позволено дня два-три отдыхать в этом селении. Вместо похлебки разболтали с водой ячменную муку и позволили невольникам вдоволь насыщаться этой пищей.
Поскольку прибыли они после полуночи, то ничего не могли увидеть. Наутро оказалось, что они очутились в центре селения, обнесенного высокой каменной стеной, и что тут находилось около двадцати домов. Стада овец и коз, лошади, верблюды и ослы тоже укрывались в ограде. Джим объяснил товарищам, что большая часть арабских племен в Сахаре имеет постоянные жилища, где проводят большую часть года, и что все вообще селения оседлых арабов обведены каменными стенами. Стены необходимы для защиты селений от разбойников и вместе с тем служат загоном для стад всех животных, которые иначе разбрелись бы по возделанным полям и за одну ночь уничтожили бы все труды и надежды жителей. Вскоре оказалось, что арабы приехали в свое родное селение, потому что на рассвете они явились вместе со своими женами и детьми. Этим объяснялось, почему они не останавливались на отдых: будучи так близко от своего дома, они не хотели откладывать до следующего дня радость возвращения.