– Вы что-нибудь поняли из этой тарабарщины? – Уильям оглянулся на капитана и Кроуфорда.
– Я полагаю, – сказал капитан Ивлин, вытаскивая трубку изо рта, – что когда-то там было селение белых. Может, они были чем-то больны, поэтому были вынуждены уйти так далеко от всех. Но они поддерживали отношения с беглыми рабами и помогали им. Плантаторы боялись заразы – и рабы пользовались этим. Больше я не понял ничего. – Капитан снова сунул трубку в рот и выпустил дымное колечко в небо.
– А я понял, что кто-то обитал прямо рядом с кладом и, возможно, охранял его. Но не воспользовался ли этот кто-то золотом раньше нас? – Кроуфорд скрипнул зубами от боли и попытался дотянуться до пищи. Потрошитель заметил это и ножом подвинул еду своему капитану.
– А я ничего не понял, – сказал Уильям. – Наверное, я начисто лишен абстрактного ума и воображения – мне трудно превратить эту абракадабру в связный рассказ. Значит, у меня аристотелевское мышление, а не Платоново, – присовокупил Уильям и рассмеялся.
– Ну, хоть какое-то есть, – буркнул Кроуфорд. – Я-то и этого не замечал.
– Свистать всех наверх! – Квартирмейстер оглянулся, и все потянулись к трапезе.
Днем 18 декабря отряд капитана Ришери добрался до наивысшей точки перевала, на высоте двух тысяч футов. Они очутились на небольшом плоскогорье, откуда открывался обширный вид. Где-то на юго-востоке сияли отраженным солнцем вершины хребта, пустынные и безжизненные, столь высокие, что на них даже в этих тропических широтах изредка выпадал снег, а на северо-западе высились горы поменьше, изрезанные глубокими ущельями и безымянными бурными реками, склоны которых поросли до самых вершин одинокими соснами и мелким кустарником. Далеко позади них остались зеленеющие пространства гилей – ее плодородные земли, высокие леса. Этот край имел первобытный вид. Здесь природа еще владычествовала над своими творениями – над водами рек, над огромными соснами и дубами, незнакомыми с топором, и буканьеры, которым не на кого было здесь охотиться, пока не решались вступать с ней в борьбу. Казалось, что этот хребет отделяет друг от друга две различных страны, одна из которых сохранила первобытную дикость. Солнце стояло высоко над головой, и его лучи, прорываясь сквозь мрачные, разорванные ветром облака, оживляли краски безлюдного края. Южная часть острова, заслоненная горами, терялась в смутной мгле, и там, казалось, наступал преждевременный вечер. Зрители, стоявшие между двумя резко отличавшимися друг от друга областями, живо почувствовали этот контраст и с некоторым волнением смотрели на простиравшийся перед ними почти неведомый край, через который им предстояло пробираться до затерянного среди гор плато, раскинувшегося у подножия Скалы Последней Надежды.
Еще несколько дней назад путешественникам пришлось спешиться и вести лошадей в поводу. Горная тропа, вернее ее видимость, была настолько плоха, что бедные животные ежесекундно рисковали сломать себе ноги. Не лучше было и людям, которым пришлось скакать по склонам, как местным агути. Однажды Ришери ткнул пальцем на жесткую притоптанную траву и сказал:
– Видите, они идут впереди. Обгоняют нас на день.
– Это все из-за вас, – немедленно встрял потный Абрабанель и утер шею грязным батистовым платком. – Все из-за вас и вашей безалаберности. Вы позволили удрать этому висельнику, вы проворонили нападение маронов, вы допустили, что нас едва не разорвали эти ходячие покойники. – Коадъютор, сопя, привалился к камню и злобно посмотрел на Ришери.
– Отец, нам всем трудно, но скоро наше приключение закончится… – подала голос Элейна, которой по примеру мадам Аделаиды тоже пришлось облачиться в мужскую одежду. Но если мадам Аделаида была одета в платье, сшитое по ее мерке на заказ, то на Элейне были запасные штаны из гардероба капитана Ришери, так как в одеяниях своих рослых соотечественников она рисковала заблудиться, а папенькины можно было обернуть вокруг нее три раза. Кафтан ей ссудил Ван Дер Фельд, шляпу еще кто-то: одевать одежду с трупа девушка решительно отказалась, и ее поделили между собой оставшиеся в живых солдаты.
– А ты вообще молчи, блудная дщерь! – вскричал господин Абрабанель. – Если бы не твое безрассудство, мы бы сейчас не тащились по камням, а…
– Интересно, откуда бы взялась удобная дорога? – заметил месье Амбулен и приподнял брови, изображая удивление.
Он-то был довольнее всех. Индеец, черт его возьми, пропал; письмо духовника короля у него в кармане, Ришери, если не хочет прослыть изменником и попасть под суд, должен ему подчиниться. Значит, сокровища достанутся Ордену. «Quod erat demonstrandum» [25] – что и требовалось доказать.
Против обыкновения мадам Аделаида не приняла участия в назревающей перепалке. Воспользовавшись минутной передышкой, она присела на камень и углубилась в собственные размышления. Следы стоянки Кроуфорда укрепляли в ней надежду на счастливый исход. В любом случае он жив, значит, вместе они что-нибудь придумают. Главное – перетащить на свою сторону Ришери и избавиться от свалившегося на голову иезуита. Не успели избавиться от одного – и на тебе – другой. Но ведет он себя весьма самоуверенно. Неужели он здесь не один? Но кто еще? Или он успел переправить записку в миссию? Проклятие! Она краем глаза следила за Амбуленом, пытаясь прочесть его мысли по выражению лица. А выражение, прямо скажем, было простым и безмятежным до омерзения.
«Вот дрянь, – подумала Лукреция. – Прикидывается овцой. Но я-то знаю, где пасут таких ягняток. Клыки у них почище волчьих, а лапки заканчиваются коготками. Неужели Кольбер настолько плох, что наш иезуитский падре ла Шез[26] переупрямил его? Нет, не может быть. Король всегда стремился ограничить власть Ватикана во Франции. Но теперешняя „мадам сегодняшнего дня“ [27] – истовая католичка… Неужели есть новые указания, более влиятельные, чем слово Кольбера?» – И Лукреция снова испытующе посмотрела на Амбулена из-под полуопущенных ресниц. На кону стоял не просто успех ее предприятия – на кон ставили ее жизнь.
– Если бы мне посчастливилось объяснять его светлости морскому министру месье Кольберу, как выглядит Эспаньола, то я бы, скорее всего, взял бы кусок бумаги, смял его и, положив на стол, сказал: «Вот, ваша светлость, как выглядит ваша колония». – Шевалье Ришери вздохнул и оглядел свой пыльный и местами рваный костюм. – Но, боюсь, мне может не посчастливиться…
– Да, это вы, месье, отлично придумали, – рассмеялся Амбулен. – Когда я увидел громаду гор, словно вертикально поднимающихся со дна моря, я сразу оценил название этого острова, данное ему местными инейцами.
– И что же это за название? – спросила Элейна, которой чем-то нравился этот простодушный молодой врач, манерами и прямотой напоминающий ей Харта.
– Гаити. Индейцы-тайны из племени араваков называли свой остров «Гаити» – «Горная страна».
– А откуда вы знаете?
– Поднабрался от своего приятеля-индейца, – снова встрял неуемный коадъютор. – Водитесь со всякой швалью, а ведь с виду – дворянин.
– Я действительно дворянин, – доброжелательно улыбнулся Амбулен. – Но я рано осиротел, и мне пришлось самому добывать себе хлеб. С юности я питал слабость к наукам и избрал для себя медицину.
Мадам Аделаида вздрогнула и еще внимательнее всмотрелась в лицо молодого мужчины.
– Это благородное поприще, – кивнула Элейна. – Моя няня тоже разбиралась в медицине и все лечила меня от детских хворей.
– Знаю я эти лекарства – пичкала тебя шоколадом да взбитыми яйцами с медом, – проворчал Абрабанель. – Едва не испортила малютке желудок! От этого у нее всегда был такой понос!
– Ну, папа!.. – Элейна покраснела до кончиков волос и отвернулась.
Ришери захохотал и невольно посмотрел на мадам, а мадам Аделаида соизволила улыбнуться. «Седьмой, – отметила она. – Он посмотрел на меня седьмой раз с той ночи. Что ж, дождемся десятки и пойдем в наступление!»
– Сколько нам еще осталось, не соизволите ли сказать? – Абрабанель обернулся к женщине.
– Два перехода. Завтра к вечеру мы должны быть на месте.
– Но где это место?
– Чуть западнее, – ответила Аделаида и ослепительно улыбнулась.
– Хватит болтать, привал на заходе солнца, – вдруг скомандовал капитан Ришери, и вскоре уже цепочка людей снова медленно потянулась в горы.
После нападения оживших мертвецов отряд сильно поредел и теперь едва начитывал около полутора дюжин человек. Что они будут делать с сокровищами старались не думать. Главное было теперь только одно – найти их.
Два десятка рабов, матросы с «Азалии», рота испанских солдат под предводительством дона Фернандо Диаса и его племянник достигли перевала через хребет и разбили лагерь. Перевал оказался узкой тропой между скалами, и навьюченный мул мог протиснуться туда с большим трудом. Они шли по следам капитана Ришери и его отряда, останавливаясь только для ночлега и в полдень – следов было много, они были свежими, и очень скоро дон Фернандо должен был их догнать.
На закате измученные люди Кроуфорда ступили на плоскогорье, заросшее низким кустарником, соснами и священным деревом мапу и обозначенное сэром Уолтером на карте черепом и двумя скрещенными костями под ним. «Веселый Роджер» скалил в усмешке провал рта – символ пиратов всех морей знаменовал собой место, где любимец Елизаветы, подчиняясь какой-то безумной прихоти, спрятал индейское золото, добытое им в дебрях Новой Гвианы. Здесь, как указывала карта, в разломах известняковых скал, нависших над плоскогорьем справа от тропы, следовало искать приваленную камнями пещеру, в которой прямо на поверхности лежали сундуки, набитые золотыми идолами, ритуальными дисками и посмертными масками касиков, цивилизацию которых испанцы некогда стерли с лица земли. Плоскогорье, как оказалось потом, было словно гигантским ножом разрезано надвое горной рекой, которая, пересекая его с юго-востока на северо-запад, низвергалась вниз величественным водопадом, образуя внизу, в ущелье, на расстоянии около семидесяти футов, небольшое похожее на чашу озерцо, вода в котором казалась черной то ли от глубины, то ли от странного цвета окружающих его камней. Из озерца река вновь вытекала, но уже более спокойно, и катила свои воды дальше, теряясь среди деревьев небольшой равнины, замкнутой крутыми скалами в кольцо. Тишина этого места нарушалась лишь грохотом водопада, шум от которого ветер сносил прямо на скалы, да жужжанием каких-то насекомых, которых потревожил шагающий по жесткой траве отряд. Небо казалось близким-близким, и Уильям, оглянувшись, ощутил странную пустоту, которая вдруг напомнила ему просторы холмов Англии.