— Вы это серьезно?
— Абсолютно! Этот консул Бонапарт не из тех, кто останавливается на полпути.
— Ах, вы его почитатель?
— Нет, хотя и признаю, что он — гений. Я служу своей родине и отдаю должное каждому, кто не щадя сил, борется против Англии. Меня радует, когда он принимает правильные решения. Будь я сам консулом, одной из главнейших своих задач я считал бы создание сильного, внушающего уважение флота. Консул обязан обеспечить своей стране и своему народу почетный мир. И если он по-настоящему обеспокоен этим, то не может не понимать, что у него есть лишь один реальный враг, и имя ему — Англия. Одолеть же этого противника можно только победой на море.
— Как делаете это вы в более скромных масштабах, капитан. Впрочем, захватывать мирные купеческие суда человеку ваших способностей — это, должно быть, сопряжено с некоторым преодолением самого себя.
— Почему? Вы находите, что мои действия похожи на пиратство? А знаете ли вы больших пиратов, чем англичане? Не у старой ли доброй Англии на службе сотни каперов? И что это за люди? Подумайте хотя бы о подлом Шутере! Что же нам, сложить оружие, чтобы нас, беззащитных, передушили, как кур? Да и не смог бы я этого сделать, даже если захотел, потому что я выполняю священный долг. На моем корабле четыре десятка славных парней, которых я кормлю. И, поверьте, это далеко еще не весь мой клан. Я выплачиваю пенсии инвалидам, помогаю семьям погибших, поддерживаю колонистов, защищаю и обеспечиваю средствами на жизнь миссионеров. Франции нет дела до этого. В Париже никто не обращает внимания на письма, в которых оказавшиеся на чужбине дети страны взывают о помощи. Что будет с ними, если Робер Сюркуф сложит оружие и лишит их своей поддержки?
Дэвидсон вскочил, чтобы пожать руку бравому моряку.
— Капитан, я знаю обо всем этом, — воскликнул он. — Ведь именно через мои руки проходят ваши щедрые дары. Франция и не представляет, какого верного и мужественного сына имеет здесь, в этом уголке Земли, и…
Он прервался. Вошел матрос Сюркуфа, доложивший, что позавчера на восточной оконечности острова “Орел” напал на плантацию и забрал на борт священника.
— Кто сообщил об этом? — спросил капитан.
— Только что в гавани бросил якорь голландский шлюп.
— Вот видите, Дэвидсон: я не имею права успокаиваться! Этот негодяй жаждет заполучить премию, назначенную господами англичанами за мою голову, а я до сих пор тщетно пытался выйти на его след. Теперь я нашел его и хочу показать ему свою голову. Прощайте, Дэвидсон! Я прерываю наши переговоры, но уверен, что скоро мы увидимся снова.
В настроении, близком к восторгу, Сюркуф поспешил к гавани и поднялся на борт своего корабля. Менее чем через четверть часа он уже выходил из порта, и едва Калима скрылась за кормой, послал двоих парней на бак — закрасить название “Йорис Ханне”. Спустя недолгое время на носу корабля снова гордо красовалось его подлинное имя — “Сокол”.
Дул благоприятный ветер, и уже через три часа “Сокол” достиг восточной оконечности Явы. В устье небольшой речки они обнаружили пепелища сожженных хижин, возле которых суетилось несколько человек, занятых постройкой новых. Сюркуф подошел как можно ближе, приказал убрать паруса и, сойдя в шлюпку, велел грести к берегу.
Заметив корабль и приближающуюся шлюпку, люди немедленно отступили под защиту близлежащего леса. Когда капитан высадился, то увидел сожженные хижины, опустошенные сады, разоренные поля, но ни единого человека, который мог бы хоть что-то объяснить. Лишь после долгих призывов из глубины леса отозвался, наконец, человеческий голос, спросивший:
— Чей это корабль?
— Французский, — ответил Сюркуф.
Прошло еще немного времени, и в кустарнике послышалось шуршание, а затем на опушке показался человек с зажатой в руке увесистой дубиной.
— Подойдите ближе и не бойтесь, — сказал капитан. — Я не собираюсь обижать вас. Впрочем, вы сами видите, что я — один. Оба моих гребца остались в шлюпке.
Незнакомец приблизился. Это был высокий, плотный, мускулистый человек с умным, очень грустным лицом. Одежда его состояла из легких белых штанов и широкой белой блузы.
— Ваш корабль показался нам подозрительным, — извинился он. — Поэтому мы и убежали.
— Что же в моем корабле вызвало ваши подозрения?
— Ничего определенного. Просто в этих широтах четыре корабля из десяти — заведомо пиратские, а после того, что нам пришлось довелось пережить, доверия ни к кому и вовсе нет.
— Я слышал, что здесь был “Орел”. Вы, разумеется, принадлежите к здешним колонистам?
— Лишь с позавчерашнего дня. Я, видите ли, был в команде “Орла” и воспользовался случаем остаться на берегу.
— Как, — удивился Сюркуф, — вы плавали с Шутером?
— Он вынудил меня к этому, и мне приходилось очень туго, покуда не посчастливилось спастись.
— Ну, коли так, посмотрите на мой корабль.
Человек взял у Сюркуфа подзорную трубу и, едва увидев бриг, закричал удивленно:
— “Сокол”! Быть не может! Капитан Робер Сюркуф?
— Разумеется. Я — Сюркуф.
— Вы Сюркуф! В таком случае, я благословляю час, когда сбежал с “Орла”, потому что уверен: теперь-то уж этот живодер Шутер получит за все сполна!
— Полагаю, что получит. Рассказывайте!
— Позвольте мне раньше известить обо всем остальных, чтобы они не боялись.
Он удалился и вернулся вскоре вместе с двенадцатью колонистами — восемью взрослыми и четырьмя детьми, — которые с восторгом приветствовали Сюркуфа.
Маленькая колония состояла из двух голландских супружеских пар, трех французов, одного бельгийца и одного шведа. Во время налета швед пытался защищаться и был убит.
— Мне говорили, что у вас был и священник? — спросил Сюркуф.
— Именно так, — последовал ответ. — Недавно сюда прибыл французский миссионер ордена Святого Духа. Мы звали его братом Мартином.
— Вот как! — воскликнул Сюркуф. — Брат Мартин из ордена Святого Духа? Просто удивительно! Я знаю его и ни за что не оставлю в руках этого Шутера! Рассказывайте!
И беглый матрос поведал обо всем, что знал:
— Мы стояли у Палембонга, когда услышали, что “Сокол” крейсирует где-то у северных берегов Явы. Капитан Шутер немедленно снялся с якоря. Мы пошли вдоль берега, но вашего корабля не обнаружили, зато увидели небольшое селение. Шутер осмотрел его в трубу и заметил священника. Это послужило ему достаточным основанием для нападения на поселок.
— Как могло присутствие священника стать причиной столь гнусного поступка? — воскликнул Сюркуф.
— Этого я не знаю, но что было, то было: Шутер при одном виде священника впал в неописуемую ярость. Говорят, будто он и сам был прежде членом какого-то ордена. Что там у него случилось с монахами, неизвестно, но только ненависть к духовным лицам у него превратилась просто в манию. Он — самый жестокосердечный человек из всех, кого мне доводилось видеть. Неуемный пьяница, злоречивый богохульник, варвар в отношении нижестоящих и пленников. Я — немец и служил в том несчастном полку, который наши правители продали англичанам, чтобы помочь им истребить в Америке идеи свободы и равенства. Я бросил на произвол судьбы невесту и родителей и дезертировал. Это стало моим несчастьем. Я не мог вернуться на родину. Невеста вышла за другого. Родители умерли, а мое наследство было взято в казну. Я ушел в море. С тех пор я обошел все моря, пока не поселился в Капской колонии. Но пять лет назад туда пришли англичане и завладели ею. Меня вместе с другими колонистами переселили на еще не обжитые места побережья, где мы и обосновались. Два месяца назад рядом с нами бросил якорь капитан Шутер. Мы приняли его за купца, и я пришел к нему на судно, чтобы договориться о цене на скот, который он хотел у нас купить. В цене мы не сошлись, и в наказание за то, что я не подчинился его воле, он задержал меня на борту и заставил служить матросом. Это были самые тяжелые дни в моей жизни, и я упорно искал случая для побега. Удалось это лишь позавчера. Он отрядил на берег тридцать человек, чтобы напасть на это селение, схватить священника и после разграбления сжечь жилища. Колонисты успели убежать. Со священником остался один лишь швед. Его пристрелили, а священника; пытавшегося усовестить разбойников, связали и уволокли на корабль. Мне удалось уйти в лес, и эти люди сердечно приняли меня, хотя я и пришел к ним на пиратском корабле.
— Какие планы у вас на будущее?
— Я попытаюсь вернуться на Мыс[13], на свою скромную ферму. Но прежде я прошу вас взять меня к себе на борт. Мне очень хотелось бы быть с вами, когда вы прижмете этого Шутера.
— С удовольствием выполню ваше желание. А что за корабль этот “Орел”?
— Военный корвет с тридцатью пушками, скорость не более тринадцати узлов. Если не терять времени, вы застанете его в Макасарском проливе, капитан. Он должен передать своих пленников диким даякам и получить взамен золотой песок. Для этого ему нужно высадится на один из островов Сакурубаи. Даяки платят за этих пленников очень дорого. Покупают их, чтобы похоронить живыми вместе со своими знатными покойниками или принести в жертву своим богам.
Известие это заставило Сюркуфа поспешить. Он поторопился выгрузить различные семена, инструменты и прочие вещи, которые подарил колонистам для возрождения их поселка, и сразу же вышел в море, чтобы успеть еще до наступления ночи добраться до северной части Зондского[14] моря и, крейсируя там, перекрыть “Орлу” южный выход из Макасарского пролива.
Ночной поиск оказался безрезультатным, и утром Сюркуф решил пойти к норду между Борнео и островом Балабаланган.
Сюркуф знал, что враг, на встречу с которым он спешит, самый опасный из всех, с кем ему доводилось прежде встречаться, и что предстоит бой, который выльется, должно быть, в дикую резню. Однако он был полон решимости. Он знал, что его корабль превосходит “Орла” по маневренности, видел, что его люди настроены по-боевому и верил в свою звезду, которая укажет ему путь к победе малой кровью.