— С прибытием! — весело сказал Владимир. К нему возвращалось хорошее настроение. Первый глоток слегка ударил ему в голову и настроил на философский лад.
— Вы из какого профсоюза? — деловито поинтересовался Фризе, глотнул еще виски и поставил стакан на пол.
— Заглохни, трёкало[6]. Встрянешь в это дело, волчара, доплывешь в два счета!
— Ваша феня, уважаемый, давно устарела. Никто нынче так не базарит.
— Поучи ученого… Я тебя предупредил.
— А перевозчик у вас по-прежнему в запое? — спросил сыщик с ехидцей и нагнулся, чтобы поднять с пола стакан. — Его не Хароном, кстати, зовут? А река, наверное, Лета? Или Стикс?
— Ошибаешься, терпило. Наша река «уносит все дела людей», а не самих людей! Надо читать хороших поэтов.
— Какие у вас там все умные! — добродушно сказал Владимир. Он захмелел как раз настолько, чтобы любить всех и каждого.
— Ухо отрежу! — пригрозил бандюган. — Левое.
«Почему левое?» — удивился Фризе, но спрашивать не стал. Незачем мелочиться, когда попал в такую передрягу.
— Не хочешь слушать устаревшую феню, поговорим о черных дырах, — неожиданно вежливым тоном предложил собеседник. Но эта вежливость не смогла бы обмануть и красивую блондинку. А сыщик почувствовал, как у него второй раз за последние полчаса по спине пробежали мурашки.
— Сговорились вы, что ли? Мне только что ваш родственничек черными дырами грозил.
— А я разве угрожаю? Предложил хорошую тему для разговора. Черные дыры — это продвинутая тема. Президент даже собирается одному мудриле свою премию за эти дыры присудить. И трех дней не пройдет, как ты в моей правоте убедишься.
— А вам не надо… — Владимир хотел спросить у гостя, не надо ли ему, как его двойнику, экономить энергию. Но тот бесцеремонно отрезал:
— Не надо! И запомни: никаких двойников и родственников у меня нет! Свободного времени мало. — Он нахмурился, выпятил мясистые, чувственные губы: — О чем же с тобой потолковать? Без черных дыр нам все равно не обойтись, но если сегодня у тебя разговор о них вызывает дискомфорт: любимая девушка, можно сказать, в черную дыру свалила, отложим эту тему до следующего раза. Тогда, может быть…
— Ах ты гад! — Фризе швырнул тяжелый стакан, наполовину заполненный виски, в небритую физиономию. Как ни странно, экран выдержал. Но гость с него исчез, наверное, у вора в законе и правда было мало свободного времени.
Человек, которому однажды взбредет в голову описать частного сыщика Владимира Фризе, непременно столкнется с серьезными затруднениями. Люди, которых он попросит дать ему характеристику, — немногочисленные друзья и многочисленные подруги, бывшие и настоящие клиенты, — могут серьезно разойтись во мнениях.
Одни скажут, что Фризе смелый и вспыльчивый, другие — осторожный и педантичный. Ловеласом и женолюбом назовут мужчины, нежным и преданным любовником — женщины.
Портрет героя всегда окрашен в цвета палитры, которую имеет в своем распоряжении критик. Давать оценку другу или врагу — серьезное испытание для того, кто оценивает. Не зря же сказал какой-то мудрец: «Простим нашим врагам их недостатки, а друзьям — достоинства».
…А телик, как ни в чем не бывало, делился с населением очередным выпуском новостей. Новости не радовали: в Ингушетии убили судью. В Москве на три процента выросло количество толстяков. В Краснодарском крае столкнулись пассажирский автобус с маршрутным такси. Врачи называли количество погибших — как всегда разное, и подробно комментировали состояние раненых.
Отдельным блоком шли экономические новости. Небритый, неряшливо выглядевший человек информировал население о том, что относительно показателей прошлого года инфляция снизилась на три десятые процента.
«Ох, уж эта теория относительности! — вздохнул сыщик. — И угораздило же Эйнштейна ее открыть! И никак не найдется другого мудреца, который бы ее отменил».
По поводу теории относительности у Фризе имелось свое, особое, мнение. Некоторым своим гостям, из особого к ним расположения, он демонстрировал теорию относительности на практическом примере. Подводя какую-нибудь гостью к большому окну в кабинете, он показывал ей два уличных термометра, прибитых с противоположных сторон рамы:
— Правый термометр, — говорил он, стараясь придать голосу особую проникновенность, — я называю оптимистическим. Зимой он показывает температуру на два градуса выше, чем левый, пессимистический. Ведь всегда приятно узнать, что на улице минус восемь, а не минус десять?
Но вот, приходит лето, на улице — июльское пекло. На правом термометре тридцать один по версии старика Цельсия, а на левом — всего двадцать девять. Какой же из них теперь оптимистический? Правильно. Левый! Убедительное подтверждение великой теории?
И, беря гостью за талию, он добавлял:
— Все относительно, подруга, все относительно.
— Все под контролем… — неожиданно для себя пробормотал сыщик, как будто именно он нес ответственность за весь бедлам, который показывали с экрана. Ему пришлось встать с кресла, чтобы выключить телевизор: пульта, всегда лежащего под рукой, не было. Оказалось, что все это время Владимир преспокойно сидел на нем.
В гостиной стоял ароматный, но слегка резковатый запах виски. Будущее выглядело неопределенным.
«Может быть, пригласить батюшку? — подумал Фризе вяло. — Он отслужит в квартире молебен, окропит телевизоры святой водой, чтобы отбить охоту у этих «фантомасов» тревожить мой покой. А потом посудачит на мой счет с матушкой. Или, не дай бог, расскажет о моих видениях в каком-нибудь популярном шоу. Батюшки нынче вполне освоили электронные средства общения с паствой».
…Если быть предельно кратким, требование гостя из «ящика», сводилось к следующему: Владимир должен был познакомиться с известным кинорежиссером Семеном Забирухиным, обаять его, пообещать субсидировать съемки на все лады разрекламированного блокбастера, а потом, когда режиссер почувствует себя Джеймсом Камероном, поставить ему условие — или он заменяет Гарденского, или обещанные на съемки миллионы евро — тю-тю!
«Ну, вот! Тут-то вы и прокололись! — возликовал Фризе. — Не продумали как следует свою тарабарщину. Откуда вы откопали эти миллионы? Уж лучше бы пообещали вооружить меня калашом! Гарденского небось можно запугать игрушечным».
Не зря говорят: черт проявляется в мелочах. Хотя какие уж тут мелочи — миллионы евро!
Правда, в глубине сознания у Владимира все же теплилась надежда на то, что разговор о будущих миллионах, не пустой звук. Ведь говорила ему одна красивая сотрудница Исторического архива еще несколько лет назад о наследстве, оставленном ему дальними родственниками в немецком городе Киле. Очень убедительно говорила! Но в интимной обстановке. Можно сказать, что в пылу страсти. Правда, по прошествии многих лет Фризе почти забыл и красивую даму-архивариуса, и призрачное наследство. А теперь вспомнил. Подумал: «страсть — понятие метафизическое, а вот наследство вполне может обернуться конкретными казначейскими билетами. Евро, кстати. Они хоть и падают, но совсем-то, наверное, не провалятся?»
Так что, сыщик, хоть и радовался проколу тех, кто уже несколько дней морочил ему голову, вспомнив о наследстве, никак не мог о нем забыть. Да и сильно озадачила эта катавасия Владимира Петровича…
НАСЛЕДНИК ВСЕХ СВОИХ РОДНЫХ
Фризе с детства знал притчу из Евангелия от Матфея о том, что деньги льнут — так выражалась его бабушка — к деньгам. Когда Владимир вышел из «ясельного» возраста, отец иногда читал ему перед сном отрывки из Библии. Прочитал и притчу «О талантах»: «Ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет»[7].
Владимир Петрович вспомнил эту притчу, когда у него зазвонил телефон и глуховатый женский голос спросил:
— Это Владимир Петрович Фризе?
— Да. Это я.
— Вас беспокоит Марина Афанасьевна Лескова.
Голос показался сыщику знакомым, а имя и фамилия позвонившей ни о чем ему не напомнили.
— Департамент по розыску родственников за границей. Не вспомнили? Вы оставляли у нас запрос на поиск своих предков в Германии. В Киле.
— Вспомнил! И вас, Марина Афанасьевна, вспомнил. Так ведь это было в прошлом веке!
— Да, господин Фризе. Даже в прошлом тысячелетии. Но мы про вас не забыли. Вы же задаток внесли. Машину поиска мы запустили, а механизм ржавый, работает медленно. Кильские архивы в годы войны к американцам попали. Только в прошлом году вернулись на родину. И, представьте, все ваши данные подтверждены документально! — В голосе Лесковой зазвучали литавры. — Немецкая сторона готова выполнить любые ваши требования. Приглашают приехать, чтобы вступить в права наследства. А наследство… Ой, разболталась я! Сведения до поры до времени конфиденциальные. Приезжайте срочно. Адрес помните?
— Попробую вспомнить. Вы в каком кабинете заседаете?
— В директорском, — с гордостью доложила Марина Афанасьевна. — Руковожу Департаментом.
Департамент находился на Пушечной улице, недалеко от ресторана «Савой». Томясь в пробке на Охотном Ряду, Фризе с трудом выгребал из памяти события почти десятилетней давности.
Его в то время интересовал руководитель Департамента по розыску родственников за границей. В советские времена это учреждение называлось Инюрколлегией. Собственно говоря, и заявление с просьбой отыскать предков в далеком Киле Фризе написал только для того, чтобы поближе познакомиться с Департаментом и подобраться к его руководителю — Михаилу Яковлевичу Смагину.
Как нельзя кстати, он вспомнил о своем прадеде генерал-майоре Владимире Эдуардовиче и его братьях: Федоре, Евгении, Константине и Александре. Все они носили фамилию Фризе, были давно «укоренившимися» в России немцами и владели почти целой улицей на Васильевском острове Питера. Им принадлежали дома с 64-го по 72-й по Одиннадцатой линии.
Перед Первой мировой войной прадед уехал в Киль, купил там большую верфь и умер в 1938 году. Дед Владимира получил из Германии уведомление о том, что ему следует приехать в Киль и вступить в права наследства, разделив его с детьми отставного генерала от второго брака, Бригиттой и Карлом. Но «вступать в права наследства» в 1938 году было очень опасно как в Германии, так и в СССР.