– Вы… кха-кха… как вы… кха-кха-кха… здесь… – с трудом, сквозь кашель, выговорил Алексей.
– Я здесь, чтобы помочь вам, – ответила Зоя. – Не шевелитесь. Я всё сделаю сама.
И она всё сделала сама. Она гладила тело старшего лейтенанта ладонями, массировала мышцы кулачками. По телу Лукашевича разливалось блаженное тепло, мышцы расслаблялись и обретали чувствительность. И даже тяжесть в голове уходила, истаивала без следа. Потом Зоя перевернула его, и старший лейтенант почувствовал, как она ложится на него сверху, накрывая своим обнажённым телом его тело. Груди Зои оказались где-то на уровне лопаток Лукашевича, и он тихо порадовался тому, что может ощущать кожей её твёрдые соски. Но главное чувство, которое он испытывал, – огромное удивление: уж кого-кого, а Зою в своей постели – после катастрофы, катапультирования и долгого (ему казалось, что долгого) плавания в ледяной воде – он менее всего ожидал увидеть.
Зоя двигалась медленно и ритмично, растирая его, поглаживая, а Алексей лежал дурак дураком и пытался сообразить, как могло это чудо произойти, каким стечением обстоятельств и по чьему попущению. Никакой обиды от тогдашней их первой встречи он не испытывал: в конце концов, это было давно, и к тому же трудно обижаться на девушку, которая греет тебя собственным телом.
Через некоторое время Зоя остановилась и отсела в сторону. Лукашевич, приподняв голову, посмотрел на неё. Её тело блестело от пота. На ней не было даже трусиков. Взгляд старшего лейтенанта против его воли сфокусировался на тёмном треугольнике лобковых волос сидящей перед ним женщины. Да-а, в каком бы положении ни оказался мужик, тянет его всё туда же…
– Как вы себя чувствуете? – спросила Зоя, словно и не замечая его взгляда.
– Мне… кха-кха… хорошо, – сообщил Алексей, отводя глаза.
Булькнула наливаемая жидкость. По каюте распространился незнакомый, но душистый аромат.
– Выпейте это, – предложила Зоя, подавая стакан.
Своей наготы она совершенно не смущалась. Да и чего теперь смущаться?
Лукашевич отпил из поданного стакана нечто горячее и горькое и дышать ему сразу стало легче.
– Где мы? – спросил он сиплым шёпотом. – Это ведь корабль?
– Это корабль, – ответила Зоя. – Сторожевик класса «Бдительный». Капитан – Коломейцев Сергей Афанасьевич. Знаете такого?
«Тридцатьпятка»! Ай да Сергей Афанасьевич, ай да молодец!..
– Знаю…
Как-то всё стало легко и понятно. Имеет место «тридцатьпятка» Сергея Афанасьевича, класс «Бдительный»… И сам Сергей Афанасьевич где-то здесь…
– Вы услышали мой сигнал… о помощи? – сам не зная зачем, спросил Лукашевич.
– Да, – подтвердила Зоя. – И вам повезло, что мы оказались поблизости.
Следующий вопрос Лукашевич задал, приподнявшись на койке.
– Вы… кха-кха… знаете, что происходит?
– Мы знаем, Алексей.
– Так что же вы… – он задохнулся, новый приступ кашля не позволил ему сказать пару «ласковых» этим интриганам-темнилам, из-за которых подверглась бомбардировке российская воинская часть и были сбиты три российских истребителя, и коих здесь представляла только Зоя.
Однако сил возмущаться уже не оставалось. Лукашевич долго не мог унять кашель, его вырвало на себя, и Зое пришлось приводить постель в порядок. Потом она оценивающе взглянула на Алексея.
– Недостаточно, – произнесла она раздумчиво и вдруг наклонилась над обнажённым животом старшего лейтенанта.
Лукашевич почувствовал её мягкий язычок и с огромным изумлением для себя обнаружил, что то, о чём он и думать забыл, вдруг ожило, зашевелилось, наполнилось кровью и запульсировало в нетерпении.
Зоя не стала испытывать это терпение. Она приподнялась и, расставив коленки, села на Лукашевича сверху. Всё получилось так легко и быстро, что Лукашевич даже не сразу понял, что он уже внутри.
– Давай, – шепнула Зоя. – Тебе это нужно…
Мир был словно качели. Корабль взлетал на волнах, корпус скрипел, в стекло задраенного иллюминатора летели брызги, тени то удлинялись, то сокращались в такт качке, и это механическое движение – вверх-вниз, вверх-вниз – дополнялось живым движением двух тел на узкой кровати с бортиком. В какие-то моменты Алексею даже казалось, что это не море раскачивает катер, а они с Зоей, и «тридцатьпятка» подлаживается под древний ритм, благодаря которому только и существует человек.
Это было лучше всякой горячей ванны или спиртосодержащих притираний. Зоя проявила незаурядное знание предмета, и Лукашевич на глазах возвращался к жизни. С тихим стоном он подтянул ноги, поудобнее устраиваясь под Зоей, и, подняв руки, коснулся её маленьких и крепких грудей. Зоя откинула голову назад. Вверх-вниз, вверх-вниз, всё ближе к кульминации…
На гибком теле Зои выступили мелкие капельки пота, она закусила губу и вдруг издала низкий горловой звук. В глазах у Лукашевича потемнело, и на долю секунды он утратил способность что-либо видеть и соображать. И всё кончилось.
Зоя почти сразу поднялась и стала одеваться. Лукашевич, чувствуя себя намного лучше, смотрел на неё с неприкрытым восхищением. Какая женщина!
Быстро одевшись, Зоя накрыла Лукашевича толстым ватным одеялом.
– Спасибо, Зоя, – сказал старший лейтенант со смущением.
– Пожалуйста, – она кивнула и отошла к зеркалу, чтобы поправить сбившие волосы.
Корабль сильно качнуло на волне, и ей пришлось опереться о стену каюты, чтобы устоять на ногах.
– Зоя… а вы… – хотел было задать новый вопрос Лукашевич, но остановился.
– Да? – она повернулась к нему.
– Вы… что-то испытываете ко мне? – решился всё-таки спросить Лукашевич.
В чём-то он был идеалист. И это сказывалось на его отношениях с женщинами.
Зоя могла фыркнуть, но лишь пожала плечами.
– Был такой немецкий врач Зигмунд Рашер, – сообщила она ровным голосом. – Он работал в концлагере Дахау. Занимался проблемой переохлаждения человеческого организма. В качестве подопытных кроликов он использовал заключённых – евреев и советских военнопленных. В ходе экспериментов им было установлено, что лучший способ привести обмороженного в чувство – обогреть его обнажённым женским телом. Если за этим следовал половой контакт, быстрое исцеление было практически гарантировано.
Щёки Лукашевича вспыхнули. Он хотел сказать что-нибудь оскорбительное этой… этой… Но потом спохватился. А что, собственно, он может ей предъявить, в чём обвинить?.. В критический момент она действовала так, как должна была действовать. И в этом нет ничего особенного или ужасного. Скорее, стоит позавидовать её находчивости и собранности…
Но ведь ей понравилось, правда? Ей понравилось, он же сам видел…
Как бы холодно Зоя ни отвечала, заморозить тёплое чувство, возникшее к ней у Алексея, было теперь не так-то просто.
– Но по крайней мере, – обратился к ней Лукашевич с примирительной интонацией, – вы не испытываете ко мне неприязни?
Зоя остановилась и с удивлением посмотрела на старшего лейтенанта:
– Нет. А почему я должна испытывать к вам неприязнь?
– Тогда, может быть, встретимся? Когда всё закончится?..
Момент был щекотливый. Зоя могла обидно рассмеяться, съязвить… Не произошло ни того, ни другого. Она тихо улыбнулась чему-то своему и ответила так:
– Почему бы нет? Если вы пригласите меня на киносеанс, я буду очень вам благодарна. Сто лет не была в кино.
– Приглашаю, – быстро сказал Лукашевич.
Зоя постояла ещё, придерживаясь за стенку, потом добавила к уже сказанному:
– Смешно. И всё не как у людей. Сначала трахнулись, теперь вот в кино собрались… Имейте в виду, старший лейтенант: чтобы повторить сегодняшнее, вам придётся сильно потрудиться.
– А трюк с переохлаждением во второй раз не пройдёт? – поинтересовался Лукашевич с самым невинным видом.
– Не пройдёт, – откликнулась Зоя, – я предпочитаю самостоятельных мужчин.
Уходя, она наклонилась над Лукашевичем и поцеловала его в щёку. Это был первый их поцелуй. Но не последний…
Когда Зоя ушла, Лукашевич погрузился в приятную полудрёму. Он был разбужен через полчаса характерным шумом. Сторожевик сбавил ход, по металлу настилов застучали тяжёлые башмаки матросов. Дверь открылась, и в каюту шагнул невысокий и очень грузный морской офицер. Лукашевич сонно посчитал звёзды и нашивки и пришёл к выводу, что перед ним майор медицинской службы.[22] Оказалось, что это корабельный врач и зашёл он, во-первых, чтобы осмотреть Алексея, во-вторых, закрепить его на койке на случай «внезапных манёвров». Лукашевич возмутился и заявил, что он взрослый человек и способен удержаться на койке, даже если «тридцатьпятка» встанет на дыбы. Корабельный врач ответил, что это приказ капитана Коломейцева. «Милейший Сергей Афанасьевич», – тепло подумал Алексей о капитане «тридцатьпятки» и разрешил себя пристегнуть.
– Передавайте капитану привет, – попросил он, когда корабельный врач собрался уходить.
Тот обещал передать. Только когда он вышел, Алексей спохватился, что забыл спросить, какие такие «внезапные манёвры» собирается совершать корабль и с чем это связано.
Минуло ещё несколько часов. Лукашевич то проваливался в беспокойный сон, то просыпался, прислушиваясь к тому, что происходит на корабле. Впоследствии он не смог отделить сон от яви. Мысли упорно возвращались к воздушной схватке (как там Стуколин?), к бомбардировке родной части и к более ранним событиям, связанным с операцией «Испаньола», – захватом двух норвежских транспортных самолётов и стрельбе у КПП. Засыпая, Лукашевич заново переживал все эти эпизоды, а что-то мозг домысливал по рассказам друзей. Просыпаясь, он слышал приглушённый стенками вой сирен, шум силовой установки и вроде бы… крики… вроде бы… взрывы… Сторожевой корабль то ускорял, то замедлял ход; несколько раз он менял курс. Порой наклон корпуса – моряк и пилот сказали бы: угол крена – достигал порой запредельных величин. К счастью, в каюте всё было закреплено и привинчено (в том числе и старший лейтенант Лукашевич), а потому летающих в пр