— Ты опять явился вовремя, чтобы спасти меня, — сказала она. — Но для чего? Что ты намерен делать со мной?
— Я намерен как можно скорее добраться с тобой на берег, — ответил я. — Там мы подадим сигнал «Софалу». Они спустят лодку, которая доставит нас на борт.
Дуари, казалось, почувствовала облегчение, когда я изложил свои планы.
— Если ты вернешь меня на Вепайю невредимой, то завоюешь вечную благодарность джонга, моего отца, — сказала она.
— Служить его дочери — это достаточная награда для меня, — ответил я, — пусть даже я не преуспел в том, чтобы добиться хотя бы ее признательности.
— Но ты добился ее, Карсон, я благодарна тебе за то, что ты сделал, рискуя жизнью, — уверила она меня, и в ее голосе было куда больше тепла, чем когда бы то ни было ранее.
— Что сталось с Вилором и Муско? — спросил я.
Ее губы насмешливо искривились.
— Когда клунобарган напали на нас, они убежали.
— В каком направлении? — спросил я.
— Туда, — она показала на восток.
— Почему же кланган не оставили тебя?
— Им было велено защищать меня. Они не умеют ослушаться начальства и, кроме того, им нравится сражаться. У них много силы, мало мозгов, и совсем нет воображения; поэтому они прекрасные бойцы.
— Не могу понять, почему они убежали, а не улетели, взяв тебя с собой, когда увидели, что поражение неизбежно. Это обеспечило бы им полную безопасность.
— К тому времени, как они это поняли, было уже поздно, — объяснила она. — Кланган не могли подняться в воздух, тем более с ношей, их бы легко уничтожили снаряды клунобарган.
Кстати сказать, это слово может служить прекрасным примером образования имен существительных в амторианском языке. В широком смысле оно означает «дикари», дословно — «волосатые люди». Единственное число — нобарган. «Ган» значит человек, «бар» — волосы. «Но» это сокращение от «нот», что значит «с» и используется как префикс со значением принадлежности. Таким образом, «нобар» означает волосатый, «нобарган» — волосатый человек. Приставка «клу» образует множественное число, и вот мы получаем слово «клунобарган» — волосатые люди или дикари.
Убедившись, что на поле боя не осталось живых, я, Дуари и оставшийся анган направились вниз по течению реки, к океану. По дороге Дуари рассказала мне, что произошло на брту «Софала» прошлой ночью, и я обнаружил, что Гамфор практически без ошибок описал это.
— Зачем они взяли тебя с собой? — спросил я.
— Я была нужна Вилору. Он желал меня, — резко ответила она.
— А Муско только хотел бежать?
— Да. Он считал, что его убьют, как только мы доберемся до Вепайи.
— Как они собирались выжить в такой дикой местности? — спросил я. — Они хоть знали, где находятся?
— Они думали, что это Нубол, — ответила она, — но не были уверены. У торан есть агенты в Нуболе, которые организовывают там беспорядки в попытке свергнуть правительство. Несколько из них живут в каком-то городе на берегу, и Муско собирался найти их, чтобы организовать наш переезд в Тору.
Мы некоторое время шли молча. Я шел впереди, Дуари, разумеется, в середине, анган плелся последним. Он казался удрученным и унылым. Его перья на голове и хвосте поникли. Кланган обычно такие шумные, что его неестественное молчание привлекло мое внимание. Подумав, что он, быть может, ранен в сражении, я спросил его об этом.
— Я не ранен, мой капитан, — отвечал он.
— В таком случае, что с тобой? Ты опечален смертью своих товарищей?
— Не в этом дело, — ответил он. — Там, откуда они родом, еще много таких. Меня печалит моя собственная смерть.
— Но ты ведь жив!
— Скоро буду мертв.
— Почему ты так считаешь? — спросил я.
— Когда я вернусь на корабль, меня убьют за то, что я сделал прошлой ночью. Если я не вернусь, я буду убит здесь. Никто не может долго прожить в одиночку в таком месте, как это.
— Если ты будешь служить и повиноваться мне, ты не будешь убит, когда мы вернемся на «Софал», — заверил я его.
При этих словах он очевидным образом повеселел.
— Я буду служить тебе хорошо и повиноваться, мой капитан, — пообещал он, и снова стал улыбаться и петь, как будто во всем мире его ничто больше не заботило, а такой вещи, как смерть, уже не существовало вовсе.
Несколько раз, оглядываясь на спутников, я ловил на себе взгляд Дуари. Каждый раз она быстро отводила глаза в сторону, словно какой-то мой поступок одновременно смутил ее и вызвал ее любопытство. Но я молчал. Я решил говорить с ней только тогда, когда это необходимо, да и то исключительно официальным тоном.
Мне было трудно играть эту роль, но очень интересно. В первую очередь меня интересовало, сколько времени у меня хватит терпения продержаться? Сама идея, что я могу молчать в тот момент, когда хочется говорить и говорить, заставляла меня улыбаться помимо воли.
Вдруг, к моему удивлению, Дуари сказала:
— Ты все время молчишь. В чем дело?
Это был первый раз, когда Дуари сама начала разговор со мной, и вообще дала мне основание подозревать, что я существую для нее как личность. Я вполне мог быть предметом обстановки или кучей земли, так мало интереса она проявляла ко мне с тех пор, когда я застал ее наблюдающей за мной в саду.
— Со мной все в порядке, — заверил я. — Я озабочен твоим благополучием и необходимостью доставить тебя обратно на «Софал» как можно скорее.
— Ты совсем не разговариваешь со мной, — пожаловалась она. — Раньше, когда мы виделись, ты всегда много говорил.
— Пожалуй, даже слишком много, — признал я. — Видишь ли, я стараюсь не докучать тебе.
Она опустила глаза.
— Но я не возражаю, — сказала она почти неслышно.
Я улыбнулся и героически промолчал.
— Видишь ли, — продолжала она обычным голосом, — сейчас обстоятельства очень отличаются от любых обстоятельств, с которыми я когда-либо сталкивалась. Я начинаю понимать, что правила и ограничения, согласно которым я жила среди своего народа, неприменимы к столь необычным ситуациям. И к людям, настолько далеким от тех, чьим поведением эти правила были предназначены управлять.
Я очень много думала о разных вещах. О тебе.
Я фыркнул.
— Эти странные мысли стали приходить мне в голову после того, как я первый раз увидела тебя в саду в Куааде. Я стала думать, что, быть может, интересно было бы поговорить с другими людьми, кроме тех, с кем мне было позволено видеться в доме джонга, моего отца. Мне надоело разговаривать все время с одними и теми же мужчинами и женщинами, но обычай сделал из меня рабыню и трусиху. Я не осмеливалась делать то, что мне больше всего хотелось делать. Мне всегда хотелось поговорить с тобой, и теперь у нас есть немного времени, прежде чем мы окажемся на борту «Софала» где я снова должна буду подчиняться законам Вепайи. Я хочу быть свободной, хочу поступать, как мне нравится, хочу говорить с тобой.
Эта наивная декларация открыла мне новую Дуари, в присутствии которой было совершенно невыносимо заниматься суровым платонизмом, однако я продолжал закалять себя, претворяя в жизнь свою решимость.
— Почему ты не говоришь со мной? — потребовала она ответа, поскольку я не торопился прокомментировать ее признание.
— Я не знаю, о чем говорить, — признался я, — если только мне не будет позволено говорить о том, что постоянно занимает мои мысли.
Мгновение она оставалась в задумчивости, брови ее сошлись к переносице, затем она спросила, как будто в неведении:
— О чем это?
— О любви, — сказал я, глядя ей в глаза.
Ее веки опустились, губы задрожали.
— Нет! — воскликнула она. — Мы не должны говорить об этом. Это неправильно, это дурно.
— На Амтор любовь считается дурным поступком? — спросил я.
— Нет, нет, я не это хотела сказать, — поспешила она возразить, — но не следует говорить со мной о любви, пока мне не исполнилось двадцати лет.
— А когда исполнится, я смогу так поступать, Дуари? — спросил я.
Она покаячала головой, как мне показалось, немного печально.
— Нет, и тогда не сможешь, — ответила она. — Ты никогда не должен говорить со мной о любви, это грешно. И я не должна слушать, это тоже грешно, потому что я дочь джонга.
— Тагда, наверное, все-таки лучше будет, если мы совсем не станем разговаривать, — мрачно сказал я.
— О нет, давай немножко станем, — взмолилась она. — Расскажи мне об этом странном мире, откуда ты, как говорят, прибыл.
— Не стоит, Дуари, — сказал я. — Смотри, мы уже подходим к берегу.
Всего несколько сот футов отделяло нас от океана. Далеко в море я увидел «Софал», и теперь перед нами встал вопрос — как сигнализировать о нашем присутствии на берегу.
Недалеко от нас над морем нависал достаточно высокий утес. К нему я и направился в сопровождении Дуари, послав ангана к ближайшим кустам за хворостом. Подъем был крутым, и большую его часть я считал (или делал вид, что считаю) необходимым помогать Дуари, в частности, поддерживая ее за талию и чуть ли не внося на руках наверх. Сначала я боялся, что она станет возражать против такой активной помощи, но она смолчала.
На вершине утеса я торопливо собрал принесенные сухие ветки и листья в кучу. Анган помогал мне. Мы соорудили неплохой костер, посылающий в небо столб густого темного дыма. Ветер стих, и дым поднимался высоким, прямым столбом, почти упираясь в тучи. Я был уверен, что он будет замечен на борту «Софала», но я не знал, правильно ли они его истолкуют.
Волнение на море было еще достаточно сильным, чтобы помешать отправить за нами лодку. Но с нами был анган, и если «Софал» подойдет ближе к берегу, он вполне может перебросить нас по одному на борт.
С вершины утеса нам был виден восточный берег реки, и как раз в этот момент анган привлек мое внимание к чему-то в той стороне.
— Идут люди, — сказал он.
Я не сразу увидел их, настолько они были далеко, тем более я не мог распознать их. Но даже на таком расстоянии я был уверен, что они не принадлежат к расе дикарей, которые атаковали Дуари и кланган.