Горячие голени я сложил в пластиковый судок, а юшку из сковородки собрал хлебом. Низ живота скрутило и я поспешил в туалет. Когда вернулся на кухню, замер в шоке. В груди стало тяжело, кулаки сжались от обиды. Это было моё!
Когда они вернулись? Почему я не слышал голосов, шагов?
Уродливая женщина с перекошенным лицом и синяком под глазом смеялась и наворачивала моё мясо. Двое мужчин, или даже скорее стариков, так же сидели довольные. Один из них разливал водку по стаканам. У второго на губе свежий порез, но он уже схватился корочкой.
Почему так грязно? Почему они такие неопрятные?
Она взяла из пластикового контейнера последнюю куриную голень. Мою голень.
Я сорвался и схватил её за запястье, чтобы в следующий момент засунуть кусок мяса в рот. Оно вкусное, мягкое, легко отходит от кости.
Пережёвывая еду, я отпустил руку и сделал шаг назад. Женщина смотрела на кость в своей руке так, будто впервые её видела. А потом она перевела взгляд на меня, отчего стало страшно. Она открыла чёрный рот и появился звук сирены.
Я развернулся, чтобы убежать, но не успел. Она сзади схватила меня за волосы на темечке и дёрнула. Всё же надо было сходить к тёте Любе и подстричься. Я упал, хватаясь за край стола и газетку. Вместе с бумагой на пол упал стакан, жидкость из него разлилась.
О, нет!
Я попытался залезть под стол, но был выбит оттуда пинком. На меня сыпались удары. Волосы уже отпустили, потому я согнулся в позе эмбриона и прикрывал голову рукой.
Почему я терплю это?
Вой сирены пропал, вместо этого появились укоризненные голоса мужские и женские «слушайся, ты должен быть послушным мальчиком, взрослые любят только хороших детей».
Враньё!
Голоса были повсюду, даже в моей голове.
Удары становись всё слабее, пока не прекратились. Голоса тоже утихли.
Ко мне подкатился мяч, красно-зелёный, с машинкой нарисованной. Из мультика. Мой мячик. Я помнил, как играл им, когда был помладше.
Всё так же сидя на корточках, я посмотрел в темноту коридора. Там стоял трёхлетний мальчик со светлыми волосами и голубыми глазами. Прям как у меня. Ещё и лицо такое ангельское. Это я и есть.
К ребёнку на свет вышла девушка. Она присела и улыбнулась ему. А потом достала из сумки машинку. Точно такую же, как на мячике.
С другой стороны от мальчика появился мужчина. Чистые блестящие ботинки, выглаженные со стрелками брюки, белоснежная рубашка. Его голова находилась в тени. Почему я не вижу его лицо?
Я забыл.
Мужчина взял за руку мальчика и они ушли. Все трое скрылись в темноте коридора.
Нет! Не уходите! Папа! Мама! Не бросайте меня здесь!
Только я успел встать и сделать шаг к черноте коридора, как был остановлен. Кто-то схватил меня за руку и тянул назад. Я обернулся.
Страшная женщина, очень отдалённо похожая на ту симпатичную девушку с ребёнком, улыбалась мне. Омерзительная улыбка. Заплывшие глаза и распухшие губы.
А ведь это один и тот же человек.
— Сашечка, купи что-нибудь к столу, а то запить нечем, — елейным тоном сказала она, вкладывая в мою ладонь смятую купюру.
Я держал эту бумажку, а сам смотрел на стол. Там лежала гора жаренной рыбы. Вторая рука потянулась к еде, но её быстро оттолкнул мужчина с разбитой губой.
— Санёк, ну сгоняй, — ухмыльнулся он. — По-быстрому. Ну трубы горят, сил нет.
— Шурик, — второй хлопнул в ладони и присвистнул, как бы намекая быть быстрым как ветер. — Одна нога там, другая тут.
Да пошёл ты… Ненавижу, когда меня зовут Шуриком.
Пощёчина.
— Хорошие мальчики так себя не ведут, — осуждающе сказал женщина. — Родила на свою голову. Ярмо на шее.
— Да сдай ты его в детдом, делов то, — смеялся с разбитой губой, а другой ему поддакивал.
— Да, надо, — вздохнула она, забирая купюру. — Всё самой, никакой помощи. Сейчас я в магазин схожу.
Она поднялась со стула, сильно выше меня. Прошла мимо, будто не заметила. От толчка я ударился о стену и не удержал равновесие, сел. Обхватил голову руками и уставился в поцарапанный ламинат.
Да чего так грязно то?
И правда, почему так много грязи? Это ненормально. Разве я не привык к чистоте? И что это за футболка в пятнах на мне? Ещё и с дырками явно не дизайнерскими. Разве это моя одежда? Кажется, я носил что-то другое.
В голове всплыл образ сапога на моей ноге, со странным узором из тонкой линии. Да не, что за маскарад? Выглядит по-бабски.
Маскарад?
— Всё будет хорошо, — сказала толстая тётка рядом. — Я отведу тебя в твой новый дом.
— Но у меня уже есть дом!
Вдалеке раздался звон стаканов и весёлый смех. Я обернулся и на другом конце тёмного коридора увидел уродливую женщину. Она ела и пила, смеялась, с кем-то разговаривала.
Толстая женщина взяла меня за руку и потянула к выходу, к длинной лестнице без перил, сразу с высоты на осеннюю улицу.
— Нет, я не хочу! Мой дом здесь! — начал я вырываться.
— Уже нет, государство позаботится о тебе. Всё будет хорошо.
— Я не хочу в детдом! Моя мама жива!
— Это лишь интернат. Мама твоя одумается, протрезвеет и заберёт. А ты пока оценки подтянешь.
Не заберёт.
— Мама! Нет, я не пойду с вами! Мама! Мама!
Я вырывался и истошно орал. Но женщина была большой и сильной. А мама… Она встала со стула и, не глядя на меня, закрыла дверь.
Мне было десять лет тогда.
Что?
Женщина вытащила меня из квартиры. Но мы не стали спускаться по лестнице, вместо этого я начал падать вниз, смотря на открытую дверь того места, которое считал своим домом.
Мир темнел, тусклый свет исходил лишь от уличного фонаря. Дул ветер и голые ветки мотало из стороны в сторону. Я лежал на куче опавших листьев.
Очень неприятное чувство. И холодно, очень холодно. Должно случиться что-то плохое. Не хочу, чтобы это происходило. Я домой хочу.
Я сел на кучу из листьев, обхватив себя руками. Та же порванная грязная футболка. И шорты тёмно-синие, мои тощие коленки торчат. Растоптанные кеды на босу ногу. Где моя куртка? Почему я раздет в такую холодную погоду?
Опустил взгляд и провёл по руке, вспоминая свою куртку. Но вместо неё какой-то белый халат с бледными цветами. Что? Почему это на мне? Я такое никогда не носил!
Носил.
Этот странный голос будто смеялся надо мной. Да я никогда в жизни халат с цветами не надену!
Наденешь и будешь носить с удовольствием.
Он уже откровенно смеялся надо мной. Я разозлился и начал осматриваться, чтобы понять, кто этот человек. Но увидел чуть в стороне мужчину. В брюках, рубашке. С чистыми блестящими ботинками. Его лицо окружала неестественная темнота. Это даже не тень, а будто фильтр наложили с чёрным пятном прямо на видео. Только я ведь не в экран смотрел, а своими глазами.
Просто, ты забыл его лицо.
Кто ты? Уходи!
Я схватился руками за голову и прижал к груди ноги. Холодно, как холодно.
Точно хочешь, чтобы я ушёл? Ты тогда останешься один.
Я… Я не хочу быть один. Я хочу быть дома, в тепле. С мамой и папой. С друзьями.
Чтобы меня любили и никогда не предавали.
Мы сказали это вместе. Потому что это был мой голос на самом деле.
Я хочу, чтобы меня ценили не за то, что я хороший мальчик. А разве меня когда-то за это ценили? Действительно, никогда. Только если пользу приносил. И молчал. Был удобным. Я ведь всегда был тихим и послушным. Никогда не был собой. Вот именно. И что в итоге? Меня бросили все. А разве плохо быть одному? Сам по себе в чужом мире — это даже весело.
Мне уже не было холодно. Я посмотрел на свой халат и усмехнулся. Не такой уж он и девчачий, а очень даже ничего. Да и какие это цветы? Это трёхлистник, символ рода Даэрин. Королевская семья, между прочим. Королевская. А я принц.
Из темноты ко мне подбежал мальчик в белой одежде и сапожках. Он согнулся пополам и, уперевшись в бёдра, запыхавшимся голосм сказал:
— Ну тут у тебя и катакомбы. Я еле продрался через эти дебри!
— А может, ты просто давно по снам не ходил, Рэй, — усмехнулся я и протянул руку, чтобы потрепать его по волосам. Ощущая твёрдый керай, выдохнул с облегчением. Этот ужас закончился. Или нет? — А где мы?
Я опять огляделся по сторонам. Мужчина всё так же лежал в стороне на сухой листве. Подошёл ближе и попытался рассмотреть его получше, но пятно никуда не девалось. Даже руку протянул, но она так и не упиралась ни во что, будто вместо лица там зияющая дыра.
— В твоём подсознании, — ответил Рэй. — А что это за мужик?
— Мой отец.
— Надо же, — сказал он многозначительно. — А что у него с лицом?
— Просто, я его забыл, — пожал я плечами. — Он умер очень давно. Кстати, мы нашли его в похожем месте, но одежда у него была другая тогда.
— Так это подсознание, ты чего? — он сказал таким тоном, будто я обязан был знать это сам. — Здесь искать достоверности не стоит. Это отражение твоего восприятия воспоминаний, а не их точная копия.
— Отражение моих эмоций и чувств? — я усмехнулся, выпрямляясь.
— Именно так, — довольный мальчик кивнул.
— Как-то по затылку задувает, непривычно, — я потёр шею. — Почему одежда вернулась, а волосы нет?
— Значит, ты всё ещё продолжаешь отторгать какую-то часть себя. Живые любят это делать. Такая каша в головах вечно! С другой стороны, демонам было бы гораздо сложнее влиять на вас.
— И что теперь? Мне нужно найти и понять свои страхи, что ли?
— Вроде того.
— Ну пошли тогда, веди.
— А чего это я? — не понял Рэй. — Это твоё подсознание, ты и веди. Какие у тебя там ещё неприятные воспоминания?
— Это обязательно? — я недовольно скривился.
— Ты препрану видишь, чувствуешь? — он развёл руки в стороны и принялся оглядываться.
— Ты издеваешься?
— Что? Нет, конечно. Всё здесь это дым из препраны, и ты можешь этим управлять. Если всё буду делать я, то ты ничему не научишься.