Бонус: Гранатовый салат
Встретились на заснеженной площади Двух Алтарей. Шольт увидел Мохито издали и чуть не поддался искушению – свернуть, скрыться на боковой аллее, перейти дорогу, нырнуть в магазин, путая следы. Он прогнал мимолетную слабость: «Никто не виноват. Я не виноват. И Йоша не виноват».
– Привет.
– Привет. С праздником.
Они обменялись традиционными пожеланиями – «пусть зима будет сытой, пусть новый год будет лучше прежнего» – и замолкли. Шольт заговорил, когда пауза стала невыносимо неловкой:
– Если ты не хочешь заходить к нам, можно поискать какую-нибудь забегаловку и выпить кофе. Кафетерий не работает.
– Я знаю, – буркнул Мохито. – Видел.
– Йоша собирался тебя поздравить в полночь, но сначала смотрел салют по телевизору, а потом заснул. Я отнес его в спальню и сгрузил на кровать. Он объелся.
– Понимаю, – на лице Мохито появилась кривая усмешка. – Он недавно позвонил. Подробно рассказал, что вы ели, доложил, что тебя отправили в магазин.
– Да, – Шольт предъявил прозрачный пакет с тремя крупными гранатами. – Пришлось побегать. Везде закрыто, еле нашел. Пойдем куда-нибудь, а? Холодно стоять, я в легких туфлях выскочил, ноги мерзнут.
– Сам же говоришь, что все закрыто. О, я вспомнил. Мне две сахарные елочки подарили, я их хотел к алтарям отнести и забыл. Надо вернуться.
Мохито потопал к части, загребая снег ботинками. Шольт пошел рядом, не решившись повторять приглашение – чувствовал, что зайти на кофе медведь не согласится. Он заговорил, подпуская в голос фальшивой бодрости:
– Никак не получается паяльник тебе вернуть. Клянусь, случайно прихватил. Потом куда-то засунул… точно помню, что клал его в сумку, чтобы назад принести, а недавно смотрю – в сумке нет. Как будто домовой украл.
– Не к спеху, – пробурчал Мохито. – Гранаты для салата? Йоша мне все уши прожужжал – вкусно, что-то необыкновенное.
– Ага. Слопал три порции, весь гранат сверху собрал, начал Ахима просить сделать еще. Ну и в итоге меня в магазин выгнали.
– Сложности семейной жизни, – поддел Мохито. – А ты же, вроде, гранаты не ешь? Не помню, чтобы ты хоть раз покупал. Я спрашивал, ты говорил – «нет, не надо, лучше что-нибудь другое». Я думал, у тебя аллергия. Или…
– Или, – Шольт остановился возле светофора, скользнул взглядом по припорошенным снегом украшениям на пустой веранде, на сосульках над балконом – надо будет сбить – и сказал правду, которую не мог озвучить ни Йонашу, ни Ахиму. – Я тебе говорил, что Яцеку первый раз вломил, когда он был на седьмом месяце?
– Да.
Видно было, что Мохито насторожился – тема разговора стала совершенно не праздничной.
– Он этот самый салат готовил, сказал, что гранат слишком спелый, в холодильнике перележал, зерна мнутся, корку не очистишь, сок течет. Готовить начал внезапно, до этого лежал-лежал, не шевелился, не хотел разговаривать… Я его двое суток пас, утерял бдительность, пошел в магазин за гранатом. А он у соседа денег занял и в доме у кого-то дозу купил – я подозревал, что в соседнем подъезде торгуют, но доказательств не было. В общем, я вернулся, а он на полу валяется и ржет. Меня перемкнуло… сдобу я потом не ел, потому что не мог, а гранаты… не хотелось. И думал, что никогда не захочется.
Они перешли дорогу, остановились на углу, возле веранды. Мохито переступил с ноги на ногу, проглатывая часть звуков, спросил:
– А сейчас? Сейчас нормально? Ахим же… он не такой. И с ним Йоша.
– Да, – согласился Шольт. – Он не такой. Ты иди. Я посижу. Подышу воздухом.
Растерянный Мохито остался стоять столбом возле веранды – похоже, уже жалел о встрече и вопросе, не таившем коварства, но обернувшимся ударом по больному месту. Шольт пролез под гирляндой из снежинок, перегораживающей вход, отряхнул стул, бросил пакет с гранатами на стол, уселся и закрыл лицо руками. Накатило – не страх, что дома что-то случилось или случится. Из глубин души поднялась давно осевшая тина. Странно. Когда Ахим салат готовил, когда ели, когда за гранатом уходил – ничего подобного не было. А от разговора с Мохито как болото взбаламутило.
Вспоминалось все подряд, обрывками. Суды за Йошу, которого он еле-еле отобрал у родителей Яцека – покойного мужа стерег и кулаками махал ради того, чтобы здоровый ребенок родился, а раз Хлебодарный смилостивился и родился, незачем сына кому-то оставлять. Конфликты на работе, перевод к Новаку – спасибо Анджею, упросил – медленное привыкание к тому, что началась другая жизнь. Без вранья, скандалов, бесконечного поиска заначек «пыли», зато с ответственностью за ребенка. Он помнил, как ему говорили – с ума сошел, в одной квартире с медведем жить? Ты на него глянь, у него же осколки в голове застряли, взбесится, и тебя порвет, и Йошу. Шольт только плечами пожимал – от Мохито веяло смятением, а не угрозой. А после судов он бы за Йошу трех медведей на клочки разорвал, растер и плюнул.
А потом, когда все окончательно наладилось – у Йоши не проявилось скрытых проблем со здоровьем, на службе перестали давние грехи припоминать – появился Ахим. Чистенький, симпатичный, хваткий. Не то, что томный белый дурачок, расставлявший букеты на подоконниках и устраивавший в кофейне литературные чтения. Кафетерий еще только ремонтировали, кожаные диваны выносили, а Анджей уже нового хозяина дома по базе пробил и одобрил: «Как по заказу. Добропорядочный». И со смешком добавил Новаку: «Холостой, бездетный. Надо будет к нему под бок кого-нибудь пристроить. Шольт, ты не собираешься Йонашу второго папу завести? Этот подойдет». Вроде бы, обычная шутка, к кому только его Розальский не сватал. А разозлило до мушек перед глазами.
После этого при виде Ахима корежило, как будто муравьи под бронежилет пробрались и по телу ползают. Хотелось орать, самому в кафетерий не заходить и Йонашу запретить строго-настрого. Шольт еле сдерживался – понимал, что сразу слухи пойдут, языкастые сослуживцы придумают с десяток версий, начнут вызнавать, не пересекался ли он с Ахимом в прошлом, иначе откуда бы такая вражда?
Один Камул знает, чем бы это все закончилось – самые внимательные уже заметили неадекватную реакцию, Мохито даже в лоб спросил: «Этот Ахим тебе насолил чем-то? Йошу обидел?». Шольт отделался каким-то нелепым враньем, почти запутался, а потом ложь взорвалась, разлетелась вдребезги, вместе с рукой и террористом, да еще и осколками на прощанье нашпиговала.
В больнице волк взял верх – этому поспособствовали стабилизаторы тела. Выразилось это в том, что зверь возжелал идти к Ахиму, уверял, что им надо покаяться и разжалобить омегу – тогда он их покормит и все станет хорошо. Шольт сопротивлялся. Волк настаивал. Они дважды переночевали в какой-то кладовке – это был компромисс, удержавший от побега – и вернулись домой, где хвостатый немедленно принялся выполнять свой план.
Волк побеждал. Ластился к омеге, клянчил еду, вылизывал пальцы, осмелев – и лицо. Проник в квартиру, оставил шерсть на всех ковриках и мебели. А в одну особо удачную ночь проспал в кровати, подобравшись под руку, добившись того, что Ахим обнял их за шею. Шольт волка сначала одергивал, отодвигал, рычал и огрызался, но когда нестерпимо болевшие бок и лапы начали стремительно заживать, а из желудка исчезло жжение, понял, что кто-то из богов – он ставил на Камула – столкнул его с парой. Рядом с Яцеком раны зарубцовывались за пару дней, исчезали без следа, шрамы в душе оставались. Рядом с Ахимом пока обходилось без боли душевной – возможно, только пока.
Шольт помнил свою панику: «А если снова односторонняя связь? Опять окажется, что омеге наплевать на его желания и нужды, а дар богов не позволит уйти, будет возвращать к равнодушию и раздражению?». Он твердил себе, что в самом худшем случае будет полегче: Ахим не наркоман, и не прогонит Йошу – продолжит раскрашивать контурные карты под давлением общественного мнения.
Страдания, которые он тщательно маскировал, прикрываясь последствиями ранения, закончились, когда волк заставил его вскочить с кровати, потребовал: «Проси медведя, пусть присмотрит за сыном. Иди, быстро! Найди его! Сделай так, чтобы он забыл о подавителях и других альфах».
Снег таял в ладонях – Шольт дважды умылся ледяным мылом, отгоняя осенние воспоминания. Как метался по переулкам от аптеки к аптеке, как вынюхивал след, становясь на четвереньки, вызывая удивленные взгляды прохожих. Как потерял нить запаха, сел и тихо завыл…
– Папа! – в голосе Йоши смешались удивление и испуг. – Папа! Что с тобой? Тебе плохо? Мохито, иди сюда! Надо отнести его домой!
– Хлебодарный милостивый! – Ахим оказался рядом, накрыл его руки своими. – Шольт, что случилось? Ты заледенел весь! Нельзя сидеть в снегу. Ты можешь встать?
Голоса и прикосновение отогнали наваждение, разбили стеклянную ловушку, отгородившую его от мира. Шольт потряс головой, медленно возвращаясь в действительность. Убеждаясь – все это было в прошлом. В прошлом году. А сейчас – новый год.
Замерзшие губы не слушались. Он с трудом – жестами – убедил всех, что не надо его ни поднимать, ни нести. Йоша взял пакет с гранатами, Ахим покинул веранду первым, внимательно проследил, чтобы Шольт под конвоем Мохито вышел на тротуар. Они добрались до калитки гуськом – включившийся в реальность Шольт тревожился, опасаясь, что Ахим поскользнется, держался рядом – подхватить, уберечь. Мохито надзирал за всеми сразу – в случае необходимости медведь умел двигаться очень быстро.
Запах дома укутал и согрел лучше любого одеяла. Йоша, елка, мандарины, разнообразная еда, песочный пирог с ягодами, краска бумажных гирлянд, протянутых через гостиную. Мучнистый след клейстера – утром Ахим налепил на стекла забытые снежинки. Еле заметная нотка гари возле столика, на котором стояли затушенные свечи. Над всем этим главенствовал ежедневно меняющийся запах Ахима. Еще не родившийся ребенок отвоевывал свое место, теснил отца, напоминая второму отцу и сводному брату: скоро все еще раз изменится. Шольт вдохнул полной грудью, улыбаясь и убеждаясь – следующий год они будут встречать вчетвером.