, где, как и в «Гражданском браке», мелодраматический сюжет (о молодом мещанине, идущем в армию рекрутом за другого, чтобы на вырученные деньги сестра могла выйти замуж) был использован для показа проблем и тягот солдатской и народной жизни, причем острота ситуаций и грубость языка выходили за рамки допустимого, и в ноябре 1869 г. Театрально-литературным комитетом пьеса (разрешенная ранее к публикации) не была одобрена к постановке на сценах императорских театров (см. полемику о степени участия Худекова в создании пьесы: Чернявский И. Письмо к редактору // Пб. газета. 1871. 23 февр.; Худяков С. Письмо к издателю // Пб. листок. 1871. 24 февр.). В июне 1870 г. первое действие в виде самостоятельной пьесы было под тем же названием разрешено театральной цензурой (с изъятием ряда пассажей) к представлению735. Чернявский же, огорченный неудачей, отказался от драматургии и оставил неоконченной пятиактную комедию «Семейные язвы» (начало см.: Петербург. 1868. № 2, 3).
Чернявский входил в кружок богемных литераторов (А.П. Крутиков, И.А. Кущевский, Д.П. Ломачевский, А.А. Шкляревский и др.), ведущих нищенский и разгульный образ жизни. Он был «наигорчайшим пьяницею»736 и не раз обращался в Литературный фонд за пособием (например, в декабре 1868 г. он писал в прошении, что болеет уже более года, «должен был распродать или заложить свое последнее имущество, не исключая даже самого необходимого платья и белья»737). Кроме того, монархическая и проправительственная ориентация Чернявского не спасала его от подозрений в нелегальной деятельности. 16 декабря 1869 г. в ходе расследования дела С. Нечаева у Чернявского (как и у многих студентов и литераторов) был произведен обыск. 19 октября 1869 г. агент сообщал:
Вчерашнего числа произведен был обыск у г. Чернявского (автор «Гражданского брака»); он арестован и бывший студент Андреев.
Говорят, что дня за два перед тем Чернявский говорил о предупреждении его быть осторожным и ожидать обыска, товарищем его Андреевым; но что он надеется отстранить обыск через одного своего знакомого, служащего в 3-м отделении. При этом он рассказывал, [что] когда вышло сочинение его «Гражданский брак», Государь Император пожелал знать его биографию, то она составлена была в несколько дней, и он через того же знакомого видел ее. Любовница Чернявского, живущая с ним в одной комнате, просила хозяйку, что если прибудет для обыска полиция, то чтобы не пускали ее. <…>
Вскоре Чернявский был отпущен. В прошении в Литфонд он писал, что «был, – как оказалось, по ошибке – заарестован III отделением и подвергнут одиночному заключению, с запрещением заниматься чтением и письмом. Конечно, со временем ошибка разъяснилась, но следствием этой ошибки было то, что я, взятый больным, вышел уже до того немощным, что долгое время не мог держать в руках перо <…>»738. Через год Чернявский умер от чахотки.
Систематическое сотрудничество Чернявского в периодике началось за несколько лет до его театрального дебюта и продолжалось в течение ряда лет после него, однако ни одно другое его произведение не имело и сотой доли того резонанса, который вызвал его «Гражданский брак». Алкоголизм и ранняя смерть не позволили ему реализовать свои способности в полной мере, а самостоятельная позиция, нежелание поступиться своими убеждениями и примкнуть к какому-нибудь из противоборствующих лагерей резко сужали возможности публикации и, соответственно, литературной карьеры; более того, они способствовали быстрому забвению реальных взглядов этого далеко не ординарного литературного деятеля того времени и включению его в обойму имен консерваторов и реакционеров.
2011 г.
ФЕЛЬЕТОНИСТ В РОЛИ МЕМУАРИСТА
Александр Валентинович Амфитеатров (1862—1938) – один из самых популярных русских журналистов, широко читаемый прозаик, в первые два десятилетия ХХ века пользовался всероссийской известностью. Во многих библиотеках страны по числу книговыдач его книги стояли на первом или втором месте, опережая книги Толстого, Достоевского, Чехова, Куприна, Короленко и др.739
По свидетельству В. Львова-Рогачевского, «книги его увидите всюду: в витрине магазина, в киоске вокзала, в вагоне. На книжном рынке Амфитеатров “хорошо идет”»740. Но не следует думать, что его ценили только недалекие люди, «пошлая толпа». О его газетных фельетонах с похвалой отзывался, например, Л. Толстой741.
Но уже к середине ХХ в. от всей его славы почти ничего не осталось. Да, время от времени переиздаются его романы и рассказы, вышли даже два собрания сочинений742, регулярно появляются публикации его писем743, и вместе с тем – отсутствие мало-мальски выраженного интереса к нему не только в широких читательских кругах, но даже в среде историков литературы и журналистики. Показательно, что нет не только монографии о нем, но даже развернутых исследовательских статей, характеризующих его творческий путь. Казалось бы, парадокс, но все объясняется просто: Амфитеатров был газетчиком, фельетонистом, для которого важнее всего оперативно откликнуться на события дня. А такой отклик остается в своем времени, как и сама газета: сегодня ее номер читают все, а через несколько дней он никому не нужен. Так и фельетонист – перестает он писать, и вскоре его забывают.
Именно в силу такой эфемерности, сиюминутности забыт не только Амфитеатров, забыт весь слой газетно-фельетонной культуры второй половины XIX – начала ХХ в.
Этот факт отмечал и сам Амфитеатров, подчеркивая, что русское общество «по истории своего журнализма не только <…> совершенно невежественно, но и сами-то журналисты ее знают очень плохо. И – курьезно! – поскольку знают и помнят, у большинства знание сводится обыкновенно к преданиям о лицах и явлениях отрицательного значения. Имя Булгарина “провербиально”, мрачные призраки Каткова, Мещерского памятны всем, если не по знанию, то хоть по слуху. Но многим ли, кроме журналистов, знакомы имена хотя бы Валентина Корша, М.М. Стасюлевича, Н.С. Скворцова, В.М. Соболевского <…>?»744
Значимость журналистики и прежде всего фельетонистики для русской жизни того времени была необычайно велика. Ведь самодержавное государство стремилось к максимальному контролю за социальной (а в пределе – и частной) жизнью, к возможно более полной опеке всех ее сторон и аспектов. Публичное обсуждение действий власти, инициатива подданных, частные советы с их стороны, а тем более коллективные и корпоративные формы отстаивания ими своих интересов рассматривались как посягательство на суверенитет власти.
В результате достаточно длительной и упорной борьбы возникла сфера публичности, но и в конце XIX в. возможности для обсуждения общественных проблем были необычайно узки. По сути, таких публичных мест было всего три – театр, местное самоуправление и журналистика. Каждое в очень большой степени привлекало тогда общественное внимание. Но земству и городскому самоуправлению был подведомствен не очень широкий круг конкретных вопросов (здравоохранение, просвещение, городское хозяйство и т.п.), да и узнать о ходе их обсуждения можно было только через те же периодические издания; театр, с другой стороны, был далек от конкретики и обсуждал преимущественно моральные проблемы, так что пресса была, пожалуй, наиболее значимой (она, кстати, уделяла много места и театру, и местному самоуправлению).
В стране без парламента она становилась, по сути дела, единственным местом публичного обсуждения и общих, и конкретных социальных проблем, а журналисты претендовали на роль своеобразных депутатов от народа, выражавших чаяния и мнения значительной массы населения.
В пореформенный период шло быстрое развитие газетного дела, что выражалось в росте и числа изданий, и их суммарного тиража. По нашим примерным подсчетам, в 1860 г. в России на русском языке выходило 67 газет общего назначения суммарным разовым тиражом 65 тыс. экз. К 1880 г. их число выросло до 123 (тираж – до 300 тыс. экз.), а к 1900 г. – до 204 (а тираж составил 900 тыс. экз., т.е. вырос с 1860 г. почти в 14 раз!)745.
В конце 1870-х годов М.Е. Салтыков-Щедрин отмечал: «Физиономия нашей литературы, за последние пятнадцать лет, значительно изменилась <…>. Значение больших (ежемесячных) журналов упало, а вместо них, в роли руководителей общественного мнения, выступили ежедневные газеты»746.
Газетно-журнальный мир был сильно поляризован идеологически (например, существовали консервативные «Московские ведомости», умеренно-прогрессистское «Новое время», либеральные «Русские ведомости» и т.д.), у ведущих публицистов были свои поклонники и сторонники, которые самим фактом подписки поддерживали «свой» орган и, если их было много, повышали его значимость.
Расслоен был газетный мир и по читательскому адресу: наряду с солидными изданиями для образованной и состоятельной публики (типа названных выше газет) существовала так называемая «мелкая пресса» для социальных низов (приказчиков, слуг, мелких торговцев и т.п.) – «Московский листок», «Петербургский листок», «Петербургская газета» и т.п.
Разумеется, в отличие от парламента пресса не создавала законов, однако она выражала и одновременно формировала общественное мнение и потому была весьма влиятельной силой при принятии решений по политическим, экономическим и другим вопросам.
Ключевую роль в газете играл фельетон, как тогда называли помещаемые в нижней части газетной полосы материалы, не информационно анонимные, как большая часть газетных текстов, а авторски-индивидуализированные, ставящие своей целью интерпретацию и оценку событий, причем в весьма непринужденной, вольной форме.