Прозаический дневник Сологуба был утерян (или погиб) вместе с другими материалами архива Иванова-Разумника, вывезенными в Германию. Экземпляр стихов «Из дневника», принадлежавший О. Н. Черносвитовой, не найден; экземпляр Иванова-Разумника сохранился в составе его архива, который был спасен Д. Е. Максимовым и передан им в Институт русской литературы (Пушкинский Дом)[1045].
В папке с машинописными оригиналами стихотворные тексты цикла расположены по алфавиту первой строки — в рабочем порядке. По этому же принципу организованы составленные Сологубом «Материалы к полному собранию стихотворений» — около 4000 текстов (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. Ед. хр. 1–6). Очевидно, тексты стихотворений «Из дневника» (всего — 64) были выложены из папок с «Материалами…», в составе которых, помимо образовавших цикл, сохранилось еще значительное число стихотворений с авторской пометой «Из дневника». Намеревался ли Сологуб продолжать работу по формированию стихотворного цикла или книги алголагнической тематики (или же по «стерилизации» «Материалов…») — не известно.
Цикл «Из дневника» печатается по оригиналу (с исправлением неточностей первой публикации): ИРЛИ. Ф. 79 (Р. В. Иванова-Разумника). Оп. 4. Ед. хр. 153. Отсутствующие датировки стихотворений воспроизводятся под текстами в редакторских скобках, по изд.: Библиография Федора Сологуба. Стихотворения / Сост. Т. В. Миникевич; Под ред. М. М. Павловой. — М., 2004. В отличие от первой публикации, в настоящем издании принят не оригинальный (рабочий), а хронологический порядок расположения текстов; недатированные стихотворения помещены в конце цикла.
Хорошо ли я одет,
Черезмерно худо ли,
Бодро я гляжу на свет,
Не теряю удали.
Хоть порой душа моя
Никнет и печалится,
Хоть порой тоска-змея
Нестерпимо жалится,
Хоть порою под прутом
Вьется тело голое,
Да придет ко мне потом
И пора веселая,
Удальство и озорство
Будто разгуляются,
Не боятся ничего
И ни в чем не каются.
Долощить ли хоть лозой,
Чтобы стал я шелковым?
Видно, род мой озорной,
Не добиться толка вам.
Хотел я быть героем
И бабушке сгрубил,
Но скоро кухню воем
И ревом огласил.
За дерзостное слово,
Ворвавшееся в речь,
Опять меня сурово,
Раздевши, стали сечь.
У пяток много прыти,
Но в сердце скисла прыть,
И я ору: — Простите!
Не буду я грубить!
Я шел дорожкой средь могил,
Осенний вечер смутен был,
Луна сквозь облака светила,
И все уж с кладбища ушли.
Мне было страшно и уныло.
Кресты как будто стерегли.
Казалось мне в неверном свете:
Кресты качаются все эти,
И скоро встанут те, кто там
Должны в земной утробе стынуть,
Кому лишь только по ночам
Дозволено могилу кинуть.
И под одеждой, мнилось мне,
Холодным пальцем по спине
Водил погнавшийся за мною,
И вызывал холодный пот,
И наполнял меня тоскою
Вплоть до кладбищенских ворот.
Я за оградой очутился,
Холодный ужас с плеч свалился,
И жизнь обычная мила,
И все снести достанет силы,
Чем жизнь трудна и тяжела,
И даже розги стали милы.
Сегодня утро было ясно,
Уроки хорошо прошли,
А вечерело очень красно,
И тучи в небо поползли.
И вечер темен. Мама хлещет
Нещадно розгами меня,
И тело голое трепещет,
Но что же вся моя возня,
Мольбы, и крики, и рыданья!
— Ой! Мама, милая! Ой! ой!
Прости! Помилуй! — Наказанье
Терпи, голубчик! Не впервой! —
Удары медленно считает:
— Вот тридцать два! Вот тридцать три!
Что, больно, милый? — И стегает. —
Без спроса, дурень, не бери! —
— Прости! Прости! — Терпи, сыночек!
Еще один! Вот тридцать пять!
— Ой! ой! — Терпи же, голубочек!
Что, будешь сахар воровать?
Так вот тебе! Еще! Вот сорок!
Да пятками-то не махай!
Коль жить не можешь ты без порок,
Так вот тебе! — Ой! Ой! Ай! Ай! —
Сечет, сечет. — Вот сорок восемь!
Еще один! Вот пятьдесят!
Ну, а теперь сынка мы спросим:
Ты сознаешь, что виноват? —
— Ой, мама, виноват! Не буду!
Не буду больше никогда!
Я этой порки не забуду,
Запомню, мама, навсегда!
— Так! Задний ум, коль слаб передний,
Тебе вколачивает боль!
Горяченький, зато последний,
Десяток получить изволь! —
Еще десяток отсчитала,
Потом спросила: — Что, сынок,
Довольно? Или еще мало? —
— Спасибо, мама, за урок!
Вот четыре мальчугана
Подошли ко мне, смеясь.
Вижу их, как из тумана,
И смущаясь, и стыдясь.
Очень быстро обнажили,
И в минуту на полу,
Не стесняясь, разложили, —
И уж розги здесь в углу.
Саша крепко держит руки,
Леша ноги захватил.
В ожиданьи стыдной муки
Я дыханье затаил.
Петя слева, Миша справа
Стали с розгами в руках.
Начинается расправа,
Болью гонит стыд и страх.
Мне стерпеть не удается,
И сквозь резкий свист ветвей
Крик и рев мой раздается
Громче все и все звончей.
Нестерпима эта кара,
Но приходится сносить,
От удара до удара
О прощении молить.
Розги трепаные бросят, —
Полминуты лишь вздохну,
И уж новые заносят.
И опять молить начну.
ДНЕВНИК
Дневник содержит школьный мой
Страницы строгих предписаний,
И дальше поместился строй
Моих проступков и взысканий.
Сперва директорский наказ,
Потом идут десятки правил.
Инспектор строгость их не раз
Меня почувствовать заставил.
Есть правило, что босиком
Я быть обязан на уроке,
И как справляться мне с трудом,
Все точно вычислены сроки.
А дальше ряд страниц идет,
Где в выраженьях непреклонных
Точнейший вносится учет
Моих деяний беззаконных.
Графа налево уж страшна.
В ней истолчен я, словно в ступке.
Вина там каждая видна,
И надпись у нее: «Проступки».
Четыре главные вины:
Шалил, дерзил, был непокорен,
Ленился, — все они видны.
Дневник мой ими изузорен.
Я уронил случайно стул,
На классной губке есть прореха,
По классу вдруг пронесся гул
От детского живого смеха,
Иль кляксу посадил в журнал
Или на книжную страницу.
Иль пальцем по стеклу стучал,
Иль с шумом уронил таблицу,
Иль мелу в классе накрошил,
В руке почувствовав усталость, —
Инспектор все определил
Одним именованьем: шалость.
Скажи-ка я: — Не виноват!
Нельзя ни шелохнуться детям! —
Ответит он: — Всегда шумят,
А ты дерзишь, так и отметим.
Давай живее свой дневник.
Сейчас же будет и награда,
А ты, дежурный ученик,
Неси живее то, что надо. —
Когда инспекторский приказ
Хотя на йоту мной нарушен,
Или замедлен, хоть на час,
В дневник он пишет: непослушен.
Коль из тетрадей хоть одну
Не просмотрел я, хоть трудился
Над ними ночь, — мою вину
В дневник запишет он: ленился.
Все видит он, за всем следит.
Посмотрит каждую тетрадку.
Усерден он и домовит,
И очень предан он порядку.
Графа вторая широка
И вызывает содроганье.
Над нею надпись жестока,
Одно лишь слово: «Наказанье».
Ее глазами пробегать
Мне вовсе не бывает лестно.
Пришлося часто мне читать
Там надпись грозную: телесно.
Столбец цифирью запестрел,
И надпись: уд., читай: удары.
В них отмечается предел
Грозящей мне телесной кары.
Но в «Наказаньях» есть слова
Слабей: «на голые колени
Стань в классе; час», порою «два»,
Иль «в зале стой на перемене».
Порою запись: «10 плюх»,
Или такая: «6 пощечин».