[328], Вс. Вишневский, а также иностранные коллеги товарищи Иоганнес Бехер и Мартин Андерсен Нексе. Непосредственно о Радеке вспоминали Вс. Иванов («Радек, этот наиболее болтливый бандит всей шайки, постоянно выпячивающий себя на первое место — приемами ли, гримом ли бездарного клоуна, многоглагольствованием ли…»), Л. Никулин («Я видел еще одну встречу у покойного А. М. Горького, когда тот же Радек паясничал, кривлялся и обличал наших французских друзей в том, что они неправильно понимают революцию. Вышинский имел перед собой блестящего болтуна, такого мастера анекдотов с антисоветским душком, как Радек. Он дал Радеку высказаться. Но в конце концов он сразил его беспощадными репликами и Радек поник и замолчал…») и А. Безыменский, который воспользовался случаем, чтобы свести личные счеты с политическими покойниками, не мог он им простить убийственной иронии по адресу своей музы, и, хотя Бухарин еще был на свободе, Безыменский о нем и об осужденном Радеке говорил, как о равновеликих диверсантах: «Они разделили между собой роли: Бухарин уничтожал пролетарских писателей у нас в стране, Радек это делал по отношению к Западу»[329].
Аналогичное собрание прошло и в Ленинграде, на нем выступили Зощенко, Лавренев, Марвич, Чумандрин, Либединский, Козаков.
1 февраля 1937 г. «Литературная газета» напечатала статьи о закончившемся процессе — Тренева, Лидина, Соболева, Тынянова, Бергельсона (по телефону из Биробиджана), стихи Д. Бедного, Маркиша, Исаковского… пяти страниц оказалось мало, чтобы удовлетворить всех — в архиве газеты сохранились правленые материалы, не попавшие в номер: статья Бруно Ясенского «Кузнецы войны» (в ней был такой пассаж о Радеке: «В своем последнем слове Радек, все еще пытаясь выкарабкаться из грязи и мрази на ходулях высокой политики, назвал троцкизм — кузницей войны. Правдивости этого показания мы не имеем основания не доверять. Это было для нас ясно — без высокоавторитетного признания троцкистского „министра иностранных дел“»[330]), статьи Е. Зозули «Убийцам нет места в советской стране», П. Антокольского «Безжалостные уроки», П. Яшвили «Презрение родины» (в ней были и такие слова: «С именем Берии связан небывалый, сталинский расцвет нашей страны»[331]). Агния Барто в статье, продиктованной по телефону, говорила: «Особенно меня возмущает Радек. Писать статьи против фашизма и „параллельно“ договариваться с фашистами о том, чтобы „в той или иной форме“ удовлетворить их хищнические аппетиты. Это самая страшная степень человеческого падения»[332]. Ленинградский поэт Вольф Эрлих писал о подсудимых: «Одного из этих людей мы знаем и как журналиста. Книга Радека о товарище Сталине вышла не так уж и давно. Это мелочь в сравнении с остальным, но каким же нужно быть подлецом, чтобы написать эту книгу! Бедный Азеф! Он выглядит эгоистичным ребенком рядом с этими людьми»[333]. (Эти «бестактные» строки, разумеется, были вымараны — бедный Эрлих![334]) Масса купюр и в статье Ю. Юзовского (политическая неумелость будущего космополита, неадекватность его лексики 37-му году заставила редакцию забраковать следующие фразы: «Народ доверял этим людям. Народ поручал им ведать центрами, от которых зависела жизнь, здоровье, будущее», «Пуще всего они клялись в любви к тем двум человекам, имена которых — имена Ленина и Сталина — являются священными для народа. Это был ловкий ход. Они хотели польстить народу, глубже войти в его доверие, завоевать к себе доброе его отношение. Поэтому их фамилии звучали довольно импозантно: Зиновьев, Каменев, Пятаков, Радек, Сокольников», «Троцкий не может простить, что в этом великом „споре“ перед мировым ареопагом оказался прав не он — шумный и гениальнейший Троцкий, а вот этот скромный человек в солдатской шинели»[335]).
Наконец, два сочинения посвящены персонально Карлу Радеку — в прозе и стихах.
Прозаический памфлет «Предатель Радек» создал живший в Москве немецкий писатель-антифашист Фридрих Вольф; он страдал теми же комплексами, что и Безыменский:
«За неделю до открытия Первого всесоюзного съезда советских писателей все делегаты съезда получили текст доклада Максима Горького… Несколько раз мы обращались с просьбой и к Радеку дать нам возможность ознакомиться с его докладом о международной литературе. Радек обещал сделать это, но всячески отвиливал от исполнения обещанного. За два дня до его выступления на съезде в печати появилась его статья, где он много места уделил теоретическому методу Джойса, но совершенно обошел молчанием творчество молодых революционных писателей Германии и Франции[336]. Через день после открытия съезда я случайно встретил Радека
(разумеется, только случайно! — Б.Ф.)(так якобы говорил с высокопоставленным советским деятелем состоявший на советском иждивении эмигрант, да еще законопослушный немец! — Б.Ф.).Стихотворный памфлет «Радек» создал Илья Сельвинский; его текст сохранился в архиве К. Зелинского[338]. Памфлет имеет эпиграф — строки из «последнего слова» Радека на суде: «Когда я входил в организацию, Троцкий в своем письме не заикнулся о захвате власти. Он чувствовал, что эта затея покажется мне чересчур авантюристичной».
Строфы Сельвинского — последнее «прости» Радеку:
Которые «слева», которые «справа» —
Одна уголовная радуга,
Но даже бандита можно исправить,
Ну, а попробуй Радека.
Вот он, игравший ни мало, ни много
Идеями, жизнями, пушками,
В черных бакенах — не без намека —
Загримированный Пушкиным.
В отблеске пафоса дутые стекла;
Сколько претензии — гляньте-ка:
От вдохновенья ворот расстегнут —
Словно — сама романтика!
И это не проза. О, нет, совершенно!
Мы с вами еще и не слушали
Такой классически-совершенный
Поэзии двоедушия…
…Карл Радек был реабилитирован в 1988 г.
Илья Эренбург и Николай Бухарин(История длиною в жизнь)
Сюжет «Эренбург и Бухарин», разумеется, напрямую относится к теме «Писатели и советские вожди», но в то же самое время глубоко специфичен, ибо будущий писатель Илья Эренбург познакомился с будущим членом Политбюро партии большевиков Николаем Бухариным, когда оба они были учениками одной и той же московской гимназии. Это обстоятельство придает их взаимоотношениям особый характер, фактически не лишая их тех атрибутов, что характерны и даже типологичны для взаимоотношений советских писателей с советскими вождями вообще. Начнем, однако, с начала.
Николай Иванович Бухарин родился 27 сентября (9 октября) 1888 г. в Москве в семье учителя гимназии, математика; в 1893–1897 гг. семья Бухариных жила в Бессарабии, затем вернулась в Москву. В августе 1900 г. Николай Бухарин был зачислен во 2-й параллельный класс Первой московской мужской гимназии.
Илья Григорьевич Эренбург родился 14 (26) января 1891 г. в Киеве, в 1895 г. его семья переехала в Москву, где отец получил место директора Хамовнического медопивоваренного завода. Летом 1901 г. Илья Эренбург сдал вступительные экзамены и был зачислен в 1-й параллельный класс той же Первой московской мужской гимназии.
Разница в два класса в детстве и юности — значительна, и, учась в одной гимназии, где, кстати сказать, старшие (5–8-й) и младшие (1–4-й) классы располагались на разных этажах и практически не общались, Эренбург и Бухарин познакомились лишь в 1906 г. Их различал не только возраст, но и качество учебы: Бухарин учился исключительно на пять и переводился из класса в класс с наградой первой степени, а Эренбург, выложившись на вступительных экзаменах (чтобы преодолеть процентную норму, существовавшую для поступления евреев), быстро стал троечником, в 4-м классе его оставили на второй год из-за большого числа пропусков занятий и несдачи экзаменов по трем предметам (русский язык, латынь, математика). У Бухарина были универсальные способности, и учился он играючи. Эренбург мог заниматься только тем, что ему было интересно, проявляя к остальному полное безразличие. У обоих был несомненный общественный темперамент. Бухарин руководил гимназическим кружком, который, начав с изучения Писарева, довольно быстро перешел от изящной словесности к куда более радикальным мэтрам политической мысли. Эренбург в ту же пору (осень 1904 г.) вместе с учениками 4-го класса выпускал машинописный литературный (политически вполне невинный) журнал «Первый луч»