с ответьте мне возможно скорее!
На сей раз Горький ответил оперативно, 20 июня; информацию об отношении к делу Сержа Ягоды и Сталина ему, надо думать, доставлял «слуга двух господ» П. Крючков; выглядел его ответ для западного, то есть информированного, человека, разумеется, неубедительно:
В. Серж выслан на два года в Оренбург, я осведомлен, что хлопоты о смягчении этого «наказания» будут безуспешны. Если я не ошибаюсь, ему инкриминируется пропаганда троцкизма, а сей последний принимает все более лживые и контрреволюционные формы, как я имел случай убедиться в этом из троцкистских прокламаций, полученных мною в Константинополе
(по дороге в СССР. — Б.Ф.).
Тема Виктора Сержа в письмах Роллана Горькому возникла снова в ноябре 1934 г., но прежде, чем привести этот фрагмент из письма Роллана, дадим слово самому Виктору Сержу, закончившему к тому времени работу над несколькими, написанными по-французски, книгами, в частности, над романом «Обреченные» — об анархистском движении во Франции накануне Первой мировой войны. Вот как вспоминал об этом Серж: «Я сделал несколько копий своих рукописей и условился по переписке с Роменом Ролланом, что пришлю ему свои книги, которые он хотел передать парижским издателям. Роллан не питал ко мне особой любви, так как в свое время я сурово критиковал его теорию ненасилия, вдохновленную гандизмом; но его волновали репрессии в Советском Союзе, и он писал мне очень дружески. Первую рукопись я послал ему четырьмя заказными пакетами, проинформировав об этом и ГПУ. Все четыре пакета пропали»[742]. 17 ноября 1934 г. Роллан писал Горькому:
Серж, которого, как Вы знаете, выслали в Оренбург, трижды и безрезультатно отправлял мне рукопись романа (не политического, посвященного не современности, а совсем другой эпохе): «Потерянные люди»
(то есть «Обреченные». — Б.Ф.),
который предполагал опубликовать один французский издатель. Первый экземпляр был выслан им непосредственно на мой адрес 20 мая этого года. Второй экземпляр был отправлен 3 июля в предварительную цензуру Главлита для передачи мне. Третий экземпляр был снова отправлен в Главлит 1 октября, посылка была застрахована на крупную сумму. — Ни один из трех экземпляров не пришел по адресу. И <нарком просвещения> Бубнов, которому я сам написал, ничего мне не ответил. Жан-Ришар Блок, находящийся сейчас в Москве (до конца месяца), и Барбюс, который только что уехал оттуда, придерживаются относительно дела Сержа того же мнения, что и я. Ни он, ни я не испытываем особой симпатии к Сержу (хотя и уважаем его большой литературный талант). Но мы не можем понять, по какой причине европейское общественное мнение оставляют в полном неведении в отношении предъявленных Сержу обвинений. Это неведение порождает всякие подозрения друзей Сержа (а их много, и все они — горячие головы) и недоверие к приговору, по которому он был осужден. Вы не представляете себе, какой вред нанесло за этот год дело Сержа всем интеллигентам Запада. Этот вред совершенно несоизмерим с самим делом: единственным средством нейтрализовать его было бы вскрыть загноившуюся рану. Мы — Барбюс, Жан Ришар Блок и я — думаем, что не только справедливость, но и простой здравый смысл требуют открыть досье Виктора Сержа, и если против него есть серьезные обвинения, обнародовать их: это помогло бы нам остановить вредоносную кампанию, использующую его имя. Или же, если обвинения не серьезны, лишите Сержа повода для необоснованных жалоб и разрешите ему зарабатывать на жизнь в Оренбурге, занимаясь писательским ремеслом, — (разумеется, контролируя его с политической точки зрения), — но только пусть будет положен конец всякого рода оскорбительным действиям по отношению к нему, когда на почте «теряют» рукописи, которые он посылает, тем самым лишая его средств к существованию.Убийство в Ленинграде Кирова 1 декабря 1934 г., в осуществлении которого роль НКВД несомненна, ловко использованное массированной сталинской пропагандой, на время тему Виктора Сержа из писем Роллана Горькому убрало. Очевидно, что завербованный НКВД секретарь Горького Крючков, занимавшийся, надо думать, и перлюстрацией почты писателя, о беспокойстве Роллана по части дела Виктора Сержа докладывал куда надо, не говоря уже о том, что Горький и сам информировал власти о беспокойстве Роллана. Тем не менее…
Прорвавшийся протестДаже созыв Международного антифашистского конгресса писателей и присутствие на нем большой советской делегации не заставило «инстанции» дать сколько-нибудь разумную информацию по «делу Сержа», хотя Кольцов из Парижа настойчиво запрашивал начальство на сей счет. Ему оставалось крутиться и увертываться от соответствующих вопросов западных делегатов конгресса. Однако все попытки замолчать на конгрессе вопрос о судьбе Виктора Сержа — провалились, и выступления в защиту Виктора Сержа на парижском конгрессе состоялись. Случилось это в последний день работы конгресса, когда были произнесены речи француженки Мадлен Паз и бельгийца Шарля Плинье.
Паз настаивала, чтобы конгресс потребовал от советского правительства гласного суда над Виктором Сержем или предоставления ему возможности выехать за границу. Во время речи тов. Паз температура в зале накалилась, но твердость председателя Андре Мальро спасла положение. Мальро решительно заявил, что всем участникам конгресса гарантирована свобода высказывания и что те, кто попытается этому помешать, должны будут покинуть зал. Речь Паз вызвала бурное одобрение доброй половины аудитории <…>[743].
Советские газеты о выступлениях Паз и Плинье не сообщали, ни слова не было сказано об этом и на отчете советской делегации в Союзе писателей 21 июля 1935 г. (Щербаков ограничился общим описанием:
Были выступления двух троцкистов. Этих троцкистов опять-таки не преувеличивая стерли в порошок <…> Эта кучка людей испробовала тактику классовых врагов, которые и у нас эту тактику осуществляют, пытались нагадить, напортить каким угодно способом. Не вышло[744].)
Не упоминает Виктора Сержа и Эренбург в пространных мемуарах «Люди, годы, жизнь» (сказать всей правды о делах такого рода в условиях жесткой цензуры он себе позволить не мог, а иногда, быть может, и не хотел — приходилось выбирать умолчание).
О «полемике» на парижском конгрессе вокруг дела Виктора Сержа рассказывается в «Устной книге» Н. Тихонова: «Однажды мне вдруг сказали, что я должен выступить вот по какому случаю. В Ленинграде арестован троцкист, которого зовут Виктор Серж (я понятия не имел, кто это такой[745]), и по этому поводу завтра утром на заседании будет выступать Мадлен Паз[746], и я должен ей отвечать. Тогда я спросил: „А почему я?“. „А потому, — мне сказали, — что вы из Ленинграда. Больше никого из Ленинграда тут нет“[747]. Я говорю: „Я совершенно ничего не знаю, ни этого Виктора Сержа, ни что он там натворил“. „Ну все равно вы должны выступать“. Когда я на следующий день пришел на заседание, я попросил показать мне Мадлен Паз. Она что-то записывала в блокнот. Она была высокая, черноглазая, низко опущенные на уши черные волосы, черное платье, белоснежный воротничок. В публике было много белогвардейцев. Мадлен Паз выступила. Мне переводили, но это, собственно, роли не играло, я заранее знал, в чем соль ее выступления, и у меня был готов ответ, я бы сказал якобинский такой. Я был очень зол: какого черта я должен выступать против какого-то там Сержа? Одним словом, я выступил так, что они затихли. На этом и надо было кончать. Но дело в том, что меня переводил француз, и переводил неточно, безжизненно и, видимо, делал какие-то ошибки, и мои противники ко мне придрались. Мадлен Паз выступила второй раз и сказала, что ее не удовлетворяет ответ (то есть перевод этого француза окаянного). Надо было против нее кого-то выставить. Выступил Эренбург. Ничего не подействовало. Паз взяла слово в третий раз. Тогда от нас выступил я не помню кто — то ли Панферов, то ли кто-то еще[748]. В общем получился какой-то нехороший оттенок. И все решил Андре Жид. Он имел тоща очень большой авторитет, и он сказал: „Довольно! Мы запрещаем вам задевать страну Советский Союз, которую мы любим. Свою любовь к ней мы выражаем прежде всего тем, что полностью, всем сердцем нашим и умом, доверяем ей!“[749]. А после него взяла слово Анна Зегерс. Она выступала очень резко и сказала так: „Вы говорите в то время, когда летят головы моих друзей. В Германии рубят головы, вы это представляете себе?“ И она так страстно и так замечательно говорила, что наши противники потеряли опору и начали отступать, и все кончилось в нашу пользу»[750].
«Правда» 26 июня сообщила об этом с присущей советской прессе полнотой информации: «Затем французский писатель Андре Жид, немецкая писательница Анна Зегерс и советские писатели тт. Тихонов, Эренбург, Киршон при бурных овациях делегатов дали резкий отпор двум троцкистам, пытавшимся использовать трибуну конгресса для гнусных антисоветских выпадов».
Со стороны советских делегатов никаких (ни явных, ни тайных) движений в защиту Виктора Сержа, разумеется, не было, хотя можно понять стремление исследователей их обнаружить (Так, Л. Флейшман в первом издании чрезвычайно информативной монографии «Борис Пастернак в 30-е годы» строки из письма Пастернака жене 14 августа 1935 г.: «Исхода письма Калинину, правда, жду, как чего-то нашего с тобой, как ребенка: родим свободу Виктору» — трактовал, как относящиеся к Сержу, со всеми вытекающими отсюда политическими дивидендами для своего героя