Последняя попытка оправдаться была предпринята в ноябре 1938 года на заседании режиссёрской секции Всероссийского театрального общества. После того, как не помогла ссылка на Стаханова, Мейерхольд уже не говорит о праве художника на новаторство, на собственное представление о простоте:
«Вы знаете, как наша партия поставила сейчас вопрос об интеллигенции, – ведь это в первую очередь относится к нам. Мы и являемся той интеллигенцией, которая должна по зову нашей партии влиять на тех людей, с которыми мы встречаемся… И такой главный вопрос, как вопрос освоения марксизма-ленинизма, изучения истории ВКП (б). Режиссеры должны этим овладеть, потому что в их мировоззрении на каждом шагу, в каждом миллиметре работы на сцене, везде это должно сквозить».
Думаю, что после столь неуклюжей попытки Мейерхольда доказать свою лояльность власти всем присутствующим стало ясно, что дни театра сочтены. А через несколько месяцев после закрытия театра настала очередь самого Всеволода Эмильевича.
Существует множество версий причин закрытия театра и ареста Мейерхольда. К примеру, Леонид Утесов объяснял это так:
«Сталин не любил знаменитых людей, которые своей славой не были обязаны ему. Только из рук Сталина слава должна была приходить к человеку».
Ещё более странная версия гласит, что всему виной оказался спектакль «Дама с камелиями». Будто бы Сталин находился в зале и понял «подтекст спектакля, стремление к свободной от идеологии, красивой, обеспеченной человеческой жизни». Однако Сталин никогда не посещал театра Мейерхольда, поскольку там не было правительственной ложи.
Более убедительно предположение, что судьба Мейерхольда была решена после неудачной инсценировки романа Николая Островского «Как закалялась сталь». Борис Голубовский делился своими впечатлениями от просмотра:
«Я видел у Мейерхольда "Как закалялась сталь", тогда роман в инсценировке Евгения Иосифовича Габриловича назывался "Одна жизнь"…. Я бы сказал так: это был Николай Островский, распятый на кресте. Была там такая сцена: Павка в цеху борется с вредителем. Тот швыряет Корчагина на приводной ремень, включает ток. Ремень начинает подниматься, и вот Корчагин, распятый, возносится над сценой…»
Спектакль готовился к двадцатилетию Октября и задумывался как высокая трагедия. Однако уже после второго просмотра спектакль был запрещён, а вслед за тем появилась та самая статья «Чужой театр», которая предшествовала решению о закрытии театра.
В книге Соломона Волкова «Свидетельство», написанной от лица Дмитрия Шостаковича, есть слова, дополняющие эту версию:
«Прямо перед тем, как Театр Мейерхольда был закрыт, на его спектакле побывал Каганович. Он был очень влиятелен: от его мнения зависело будущее как театра, так и самого Мейерхольда. Как и можно было ожидать, спектакль Кагановичу не понравился».
Видимо, Сталин послал Кагановича разобраться, после чего и была решена судьба театра. Но почему вождю этого показалось мало – зачем понадобился арест?
Режиссёр театра Мейерхольда Леонид Варпаховский считал, что во всём виноваты два письма Сталину, написанные женой Мейерхольда, Зинаидой Райх, втайне от своего мужа. Первое было написано весной 1937 года – это весьма сбивчивое изложение претензий к вождю и выражение надежды на то, что Сталин защитит Мейерхольда от нападок. Однако Варпаховский утверждал, что было ещё одно письмо, написанное примерно за месяц до ареста. И будто бы оно было оскорбительным для Сталина. Копия письма была изъята сотрудниками НКВД при обыске квартиры Мейерхольда, однако нет доказательств, что оно было отправлено.
Ещё одну версию изложил ближайший сотрудник Мейерхольда и его биограф Александр Гладков в своих воспоминаниях о событиях 1936 года:
«На спектакль "Дама с камелиями" трижды, почти подряд, приезжал один высокопоставленный товарищ из числа ближайших личных сотрудников Сталина. Однажды он зашел к З.Н. Райх или как-то передал ей (сейчас я уже не помню), что он очень сожалеет, что в помещении на улице Горького, 5, где тогда помещался ГосТИМ, нет правительственной ложи и поэтому Сталин не может приехать на спектакль, а то, он уверен, спектакль несомненно понравился бы ему, а это имело бы большие последствия для театра и самого Мейерхольда. Он добавил, что не исключена возможность специального приема Мейерхольда Сталиным, с тем, чтобы В. Э. высказал ему свои пожелания».
По словам Гладкова, Мейерхольд не смог самостоятельно принять решение и обратился за советом к друзьям. Гладков и Зинаида Райх предлагали согласиться на встречу, а вот Борис Пастернак категорически возражал:
«Он советовал не искать встречи со Сталиным, потому что ничего хорошего из этого все равно получиться не может. Он рассказал о печальном опыте своего телефонного разговора со Сталиным после ареста поэта О. Э. Мандельштама, когда Сталин, не дослушав его, повесил трубку. Он пылко доказывал В. Э., что недостойно его, Мейерхольда, являться к Сталину просителем, а в ином положении он сейчас быть не может, что такие люди, как Сталин и Мейерхольд, должны или говорить на равных, или совсем не встречаться… Когда, через много лет, я напомнил Б. Л. об этом разговоре, он застонал, как от внезапного приступа зубной боли, и стал обвинять себя в наивности и прекраснодушии».
Сама по себе встреча не могла Мейерхольду повредить, если бы он искренне признался в заблуждениях и убедил вождя в своей лояльности. Способен ли был Мейерхольд на это? Судя по текстам его выступлений на совещаниях работников театра, в оправдание своей позиции он произносил немало слов, однако его аргументы не могли убедить ни коллег, ни тем более вождя. Так что прав был Пастернак – встреча со Сталиным не помогла бы Мейерхольду. Однако и отказ от неё не мог ему повредить, поскольку официального приглашения к Сталину всё же не было.
Весьма несерьёзную, надуманную версию изложил на совещании в Союзе писателей в 1956 году Александр Фадеев:
«Я хорошо проинформирован и хорошо знаю, как произошло закрытие театров Мейерхольда и Таирова. Театр Мейерхольда был закрыт потому, что на него было два показания, что сам Мейерхольд является французским шпионом».
Столь же абсурдно и утверждение дочери Мейерхольда. По словам одного из учеников Мейерхольда, Сергея Паршина, Ирина Всеволодовна в аресте отца винила его недоброжелателей из театральной среды:
«Она как-то назвала имя человека, который написал донос. Это выдающийся артист Москвин».
О чём мог сообщить «органам» выдающийся артист, историкам осталось неизвестно. Не исключено, что Мейерхольд, а вслед за ним и дочь, испытывали неприязнь к Ивану Москвину – ещё в 1898 году при постановке спектакля «Царь Фёдор Иоаннович» Немирович отдал роль Шуйского Ивану Москвину, хотя она обещана была Мейерхольду. Вполне возможно, что Москвин своим исполнением этой роли загубил Мейерхольду актёрскую карьеру.
Если отвлечься от конкретных обстоятельств, то одна из причин трагической судьбы Всеволода Мейерхольда заключена была в его характере. Вот мнение режиссёра Михаила Левитина:
«Мейерхольд в своей жизни так много играл со всеми – и всех переигрывал. Возможно, уверившись в себе, он решил поиграть и со смертью?».
Похоже, что излишняя самоуверенность, вера в своё интеллектуальное превосходство над другими людьми помешали ему вовремя почувствовать, что заигрался.
Оказавшись в тюрьме НКВД, Мейерхольд понял, что жизнь устроена не так, как он воспринимал её, глядя на игру актёров своего театра. В жалобе на имя прокурора и в письме Молотову он описал жуткие пытки, которым подвергался после ареста. Трудно понять, зачем такие методы воздействия применялись к больному старику. Не та это фигура, чтобы выбивать из неё показания. Одно дело командарм или ответственный партийный работник, обвиняемый в подготовке к свержению советской власти, а тут какой-то театральный режиссёр. Проще всего предположить, что следователи перестарались. Неужели так трудно было убедить арестанта в том, что он японский шпион? Вот и Тухачевский признал существование заговора уже на следующий день после того, как оказался на Лубянке.
Видимо, Мейерхольд поначалу упирался, ну а затем стал оговаривать всех подряд. В этом списке были не только те, на кого следователи указали арестанту. Приведу лишь некоторые, наиболее известные фамилии: Юрий Олеша, Михаил Ромм, Борис Пастернак, Николай Эрдман, Илья Эренбург, Алексей Дикий, Дмитрий Шостакович, Сергей Эйзенштейн, Константин Федин, Лидия Сейфуллина… Цвет советского искусства, и многих из них Мейерхольд назвал заговорщиками, членами террористической троцкистской организации.
Тут не совсем понятно вот что. Если целью следователей было раскрытие заговора среди театральной общественности, то почему полученные признания так и не вошли в обвинительное заключение? Скорее всего, в НКВД накапливали обличительные материалы на тот случай, если придёт команда «сверху» арестовать того или иного человека из списка Мейерхольда.
Можно предположить, что по совету или под давлением следователей оговаривая своих коллег, Мейерхольд пытался купить себе свободу. Ну а когда понял, что всё равно будет осуждён, отказался от прежних показаний и стал писать жалобы в высшие инстанции. Отчасти этим можно объяснить суровый приговор: оставлять в живых такого «жалобщика» не стоило – потом хлопот не оберёшься.
Но главная причина, как мне кажется, в другом. Сталин наконец-то понял, что Мейерхольд – это закоренелый враг. Враг, который водил его за нос, маскировался, прикрываясь большевистской фразеологией. А вождь обмана не прощал. После жестокого разочарования в Тухачевском любое сомнение в человеке он толковал однозначно, отдавая приказ о его аресте.
Что касается обвинения Мейерхольда в шпионаже, тут всё предельно просто. Своих симпатий к Троцкому вплоть до его опалы Мейерхольд не скрывал. Если бы его обвинили лишь в «троцкизме», мог возникнуть вопрос, почему великий вождь позволял руководить театром, расположенным в нескольких сотнях метров от Кремля, стороннику врага советской власти? А вот если Мейерхольд работал на иностранную разведку, тогда всё без вопросов. На то он и шпион, чтобы уметь скрывать своё настоящее лицо. Ну а суровый приговор подводил жирную черту под сомнениями и делал излишними неудобные вопросы.