«За что вы все меня преследуете?.. Товарищи, я знаю, преследуют из зависти. Редакторы – из трусости. Их корчит от испуга, когда я показываю истинную русскую душу, не препарированную всеми этими азбуками коммунизма. А ЦК за что меня преследует? А Политбюро? Вот, нашли себе врага в лице писателя Платонова! Тоже – какой страшный враг, пишет о страдании человека, о глубине его души. Будто так уж это страшно, что Платонова нужно травить в газетах, запрещать и снимать его рассказы, обрекать его на молчание и на недоедание? Несправедливо это и подло».
А между тем, его обвинения в адрес коллег и непогрешимого ЦК были справедливы. Достаточно вспомнить одного из гонителей Платонова, литературного критика Владимира Ермилова. Когда-то один из деятелей печально известной РАПП, затем главный редактор журнала «Красная новь», а в послевоенные годы под его началом оказалась «Литературная газета». Возможно, Ермилов завидовал таланту Платонова, чему подтверждением могу быть строки из его письма, направленного в сентябре 1939 году секретарю ЦК Жданову в связи с изданием сборника рассказов Платонова:
«Даже у таких людей, как В. Катаев, Е. Петров, Г. Мунблит, Я. Рыкачев, Е. Усиевич, Ф. Левин, имеется нечто вроде культа Платонова. Благоговеют перед ним».
Саму же книгу Ермилов охарактеризовал как вредную. Понятно, что сборник так и не выпустили в свет.
Однако травля Платонова началась задолго до письма Ермилова. Его предшественником в роли гонителя был Леонид Авербах, руководитель РАПП. В 1929 гожу в журнале «Октябрь» была опубликована его рецензия на рассказ Платонова «Усомнившийся Макар».
«В рассказе этом издевка над всем и ирония, одинаково скептическая по отношению к самым различным явлениям, свидетельствуют отнюдь не о глубине мировоззрения автора и пролетарской установке его сатиры… В чем же «усомнился» наш Макар? Он усомнился в главном и основном для борющегося пролетариата, и усомнился в этом Макар именно тогда, когда пролетариат в нашей стране вступил в последний и решительный бой с российским капитализмом, окончательно выбивая у него почву под ногами, ломая и переделывая его питательную среду… Рассказ Платонова – идеологическое отражение сопротивляющейся мелкобуржуазной стихии».
В своём обличительном пафосе Авербах по-своему был прав – раз партия дала установку на создание идейно выдержанных произведений, её необходимо выполнять. В правильности решений партии недопустимо сомневаться, а сомневающимся нет места среди признанных писателей. Этому принципу успешно следовали многие охранители литературного процесса.
Но в 1931 году случилась неприятность. По вине главного редактора в журнале «Красная новь» был напечатан рассказ Платонова «Впрок», поведавший читателям о бедственном положении в деревне. Сталин был возмущён таким «головотяпством» редакции журнала, опубликовавшей «рассказ агента наших врагов». Ответственный за «прокол» редактор «Красной нови» Канатчиков пытался оправдаться, каялся, решив загладить страшную вину своим доносом – будто бы по редакциям путешествует ещё один рассказ Платонова, который тоже по недосмотру могут напечатать. Покаяние не помогло – в журнале срочно сменили руководство, тогда-то и появился там Ермилов.
В борьбу с «классовым врагом» включился и один из лидеров РАПП Александр Фадеев, человек идейно подкованный, абсолютно убеждённый в своей правоте – даром, что в гражданскую войну был комиссаром полка на Дальнем Востоке. В статье, напечатанной всё в той же «Красной нови», он подверг жесточайшей критике Платонова:
«Всякий, знающий классовую борьбу в нашей деревне и участвовавший в ней, знает этот тип хитрого, пронырливого классового врага, знает, как часто пытается кулак надеть маску "душевного" бедняка, заботящегося за народ, "за всеобщую действительность". Подобного типа кулацкие агенты стремятся использовать и художественную литературу. Одним из кулацких агентов указанного типа является писатель Андрей Платонов, уже несколько лет разгуливающий по страницам советских журналов в маске "душевного бедняка", простоватого, беззлобного, юродивого, безобидного "усомнившегося Макара"».
Что было делать Андрею Платоновичу в этой ситуации? Предчувствую трагический конец, он попытался оправдаться, не знаю, то ли искренне, то ли надеясь, что своим письмом удастся ввести в заблуждение вождя:
«В журнале "Красная новь" напечатана моя повесть "Впрок"… Получилась действительно губительная работа, ибо ее только и можно истолковать во вред колхозному движению… Я увидел, что товарищи из РАППа – правы, что я заблудился и погибаю… Вся моя забота – в уменьшении вреда от моей прошлой литературной деятельности. Над этим я работаю с осени прошлого года, но теперь я должен удесятерить усилия, ибо единственный выход находится в такой работе, которая искупила бы вред от "Впрока"… Этим письмом я не надеюсь уменьшить гнусность "Впрока", но я хочу, чтобы вам было ясно, как смотрит на это дело виновник его – автор, и что он предпринимает для ликвидации своих ошибок».
Что характерно, в этом письме Платонов не заверяет вождя в своей личной преданности, не обещает написать то, что нужно Сталину и Политбюро – он всего лишь обещает работать над исправлением ошибок. Скорее всего, Платонов полагал, что всё же удастся наступить на горло собственной песне и написать что-то такое, что понравилось бы Сталину. Однако писать нечто угодливое, явно на заказ – это не всякому по силам. Не получилось ни у Платонова, ни у Булгакова.
Бенедикт Сарнов в своём четырёхтомнике «Сталин и писатели» выражает удивление, как так могло случиться, что «погибли в сталинских лагерях Мандельштам, Бабель, Пильняк, Артем Веселый», а вот Платонов почему-то уцелел:
«Ни о ком из них Сталин не говорил с такой бешеной злобой, как о Платонове. Бабеля не любил и своего неприязненного отношения к нему не скрывал… О Пильняке отозвался еще резче… Но ни того, ни другого «агентом наших врагов», как Платонова, он все-таки не назвал. И вот, всех их он уничтожил, а Платонова почему-то не тронул».
Думаю, что причина этой милости не только в том, что Сталин оценил талант писателя, хотя и считал некоторые его рассказы вредными в деле просвещения трудящихся. Даже такие обидные слова, как «агент наших врагов», были написаны им в сердцах, поскольку больше, чем повестью Платонова, вождь был возмущён недосмотром со стороны руководителей журнала. Уничтожать Платонова он не хотел ни тогда, ни в разгар будущих репрессий. Причина этого, как мне кажется, ясна: Сталин считал Платонова талантливым писателем, искренне верящим в возможность построения социализма, но заблуждающимся в оценках происходящего в стране. По-видимому, вождь верил, что ещё можно наставить писателя на путь истинный. Даже пометки Сталина на полях рукописи Платонова – дурак, балаганщик, болван, пошляк, балбес – это свидетельство лёгкого раздражения, а не гнева. Не прощал Сталин лишь предательства и лицемерия, когда и в письмах, и в публичных выступлениях заявляют о преданности вождю, а за его спиной либо плетут интриги, либо высказываются нелицеприятно.
При всём при том, что Сталин пользовался варварскими методами подавления инакомыслия, надо отдать ему должное – он разбирался в людях. Иначе не сумел бы сохранять власть в своих руках в течение без малого тридцати лет. Однако людей, несогласных с его мнением, Сталин не считал нужным переубеждать, да и способностей для этого у вождя явно не хватало. В отличие от него, Ленин в дискуссиях нередко одерживал верх над оппонентами, но даже он не в состоянии был обратить в свою веру всех и вся. Сталин подчинял себе людей не логикой и аргументами, а с помощью кнута и пряника, если же не получалось, он неизменно следовал правилу: от неисправимых надо избавляться. На первых порах Сталин брал пример со своего предшественника, снарядившего «философский» пароход. Даже Замятину позволил эмигрировать. Однако затем избрал более «надёжный» метод – оправлял на Колыму или же в мир иной. А массовые зачистки среди окружения своих врагов оправдывались поговоркой: «лес рубят – щепки летят». Да и подручные вроде Ежова вряд ли утруждали Сталина подробностями массовых репрессий.
Возможно, письмо писателя Сталину сыграло положительную роль, либо вождь со временем немного поостыл, но в 1932 году случило невозможное. По воспоминаниям вдовы Платонова, придя на квартиру Горького для встречи с ведущими писателями, Сталин первым делом спросил: «А нет ли среди вас писателя Платонова?» Присутствовавший при этом литературный функционер Пётр Павленко, как и Фадеев, тоже бывший красный комиссар, сразу понял, что к чему. Вскоре Платонову выделили дачу, и напечатали несколько его рассказов, выбрав наименее «опасные».
Сарнов почему-то сделал вывод, что эта сталинская реплика на долгие годы стала охранной грамотой для писателя. Возможно, она и спасла Платонова на некоторое время от нападок критиков и прочих борцов за чистоту рядов, однако никак не могла защитить его от гнева Сталина. Стоило снова попробовать отдать в печать какой-нибудь «сомнительный» рассказ, и последствия могли оказаться куда более огорчительными. Не повредило Платонову и признание Бориса Пильняка, сделанное им после ареста в 1937 году:
«В 1928 г. вместе с Андреем Платоновым я написал очерк «Че-Че-О», напечатанный в «Новом мире», который заканчивается мыслью о том, что паровоз социализма не дойдет до станции «Социализм», потому что тормоза бюрократии расплавят его колеса».
По существу, здесь в адрес Платонова нет никакого обвинения – его позиция сомневающегося всем была известна.
Считается, что Сталин в итоге вроде бы нашёл эффективный метод воздействия на сознание писателя – в мае 1938 года был арестован его сын Платон. Лев Разгон, а вслед за ним и Бенедикт Сарнов, были уверены, что это не что иное, как подстава. Будто бы чекисты устроили провокацию, «завербовав» Платона как немецкого шпиона с тем, чтобы, осудив ни в чём не повинного подростка, тем самым припугнуть отца. Но я бы эту версию поставил под сомнение. Арест сына, напротив, мог ож