есточить писателя, сделать из него явного врага. Если бы Платонов занимал высокий государственный пост, как, например, Калинин или Молотов, арест близкого человека мог бы сделать его более послушным. Однако Платонов не служил. К тому же сломленный писатель ни на что уже не годен. Яркий пример – Юрий Олеша, самый талантливый из тех, кто писал в те времена.
Вызывает сомнение и осведомлённость Сталина о деле младшего Платонова. С одной стороны, арест подростка имел под собой кое-какие основания. Платон ввязался в опасную историю – в квартире, где он встречался иногда с друзьями, был обнаружен старый авиационный пулемёт. И вот беда, квартира располагалась на режимной улице Арбат, по которой пролегал маршрут передвижения Сталина из Кремля на дачу. Сам Платонов рассказывал, что на его отпрыска донёс приятель, который хотел таким путём всего лишь избавиться от соперника – оба они были влюблены в одну девицу. Ну а с другой стороны, вряд ли Сталину стали бы докладывать о деле какого-то 15-летнего парнишки. Думаю, что вождь узнал о его существовании только после того, как за Платона стали хлопотать друзья писателя.
А между тем появлялись новые доносы. Осенью следующего года Ермилов снова пишет Жданову:
«Считаю своей партийной обязанностью обратить Ваше внимание на то, что журнал "Литературный критик", как мне кажется, все более рискует стать центром политически вредных настроений среди литераторов. Одним из главных сотрудников журнала является писатель Андрей Платонов, автор нескольких враждебных произведений, вроде повести "Впрок"».
Здесь чувствуется, что Ермилов никак не может успокоиться, хочет добить непокорного Платонова. Могу представить себе негодование заслуженного критика. Ну что ж этакое, бьём, бьём его, а Платонов пишет! Самое обидное, что пишет он талантливо, но, к сожалению, не так и не о том. Тут уж сам бог велел пригвоздить писателя к позорному столбу. К тому же у Ермилова была ещё одна задача: нужно реабилитировать себя после отставки с поста главного редактора «Красной нови» – с публикацией повести Мариэтты Шагинян «Билет по истории», где упоминаются нерусские корни матери Ульянова-Ленина, он явно поспешил. В подобных случаях редактор просто обязан согласовывать публикацию с товарищами из ЦК.
Пытались испортить жизнь Платонову и негласные осведомители. Вот пример одного из подобных донесений:
«По мнению Платонова, общие условия литературного творчества сейчас очень тяжелы, так как писатели находятся во власти бездарностей, которым партия доверяет. К числу таких бездарностей относятся Фадеев и Ермилов».
Пожалуй, тут нет никакой крамолы. Вот если бы Платонов секретарей ЦК обвинил в бездарности… Думаю, что Сталин сознавал, с кем имеет дело, считая послушных бездарей меньшим злом, чем людей талантливых, но своевольных. Увы, такие люди, как Платонов и Булгаков, никак не вписывались в заданные рамки. Рискну предположить, что вождь внимательно отнёсся к мнению писателя, изложенному в одном из донесений близкого к Платонову сексота:
«Платонов считает, что Сталин должен, в частности, прекратить "поток холуйского славословия" по своему адресу. Подхалимство, будучи узаконенным, скрывает настоящих врагов, которых, например, много среди писателей. Вообще в литературе очень плохо и в этом виновата неправильная литературная политика. Зачем кормить Пильняков, которые определили себя в роли "советских контрреволюционеров", "домашних чертей"?.. Почему ценят такую проститутку, как Леонов, или такого бесхарактерного человека, как Вс. Иванов? Надо добиваться развития серьезной литературы, честной и прямой».
Будь эти резкие оценки приведены в письме, направленном «в инстанции», их можно было бы назвать доносом. Однако здесь совсем другое – Платонов искренне озабочен положением в литературе, хотя понятно, что к этой озабоченности примешивается и обида на власть, и неприязнь к приспособленцам, позорящим звание писателя.
Профессиональные проблемы отошли на задний план, когда беда случилась с его сыном – Платоша был приговорён к десяти годам заключения в сталинских лагерях. Писатель обращается к Михаилу Шолохову с просьбой использовать своё влияние, чтобы освободить сына, передаёт через него письма Сталину. Пытались хлопотать Шкловский и Фадеев. Через два года сына всё-таки вернули, но слишком поздно – в лагере он заболел туберкулёзом и через три года умер.
Что удивительно, даже в распространённых в те времена доносах на коллег встречались строки, которыми в иных обстоятельствах их авторы вполне могли гордиться. В феврале 1940 года секретари Союза писателей Фадеев и Кирпотин доносили в ЦК о неблагополучном положении в журналах «Литературный критик» и «Литературное обозрение». Их руководители, в том числе Елена Усиевич, обвинялись в поддержке явлений, «выражающих разбитое буржуазное сопротивление социализму». И вместе с обвинениями в этом письме вдруг обнаруживаются слова, совсем не предназначенные для доноса:
«Наиболее талантливым среди писателей, не удовлетворяющихся одними лишь гуманистическими обобщениями, а ищущих жизненных, конкретных и трудных, часто трагических форм развития, является у нас Андрей Платонов».
Сначала подумалось, что галлюцинация. Но нет, всё объясняется довольно просто – фраза эта принадлежит Елене Усиевич и приведена в письме в качестве доказательства того, будто в редакциях журналов сидят враги советской власти. Конечно, журнал «Литературный критик» был закрыт, но я хотел обратить внимание вовсе не на это. Вот так правдивые слова могут превратиться в аргумент для проведения репрессий.
С 1942 года Платонов в качестве спецкорра работает в газете «Красная звезда», пишет фронтовые очерки и повести. Однако и здесь его пытаются достать. В «Правде» появляется критическая статья по поводу повести «Оборона Семигорья». Но если прежде не нравились мысли и характеры героев, то здесь претензии в другом – будто бы повесть написана отвратительным языком. Стиль автора не устроил критиков и через год, когда вышел сборник его рассказов. В принципе, в этих статьях нет ничего противоестественного – литература не может существовать без критики, а вкусам каждого критика невозможно угодить. Проблема в том, что «Правда» была органом ЦК, и это значит, что товарищи, ответственные за чистоту писательских рядов, оказались недовольны творчеством Платонова. Это недовольство нашло отражение и в докладной записке на имя секретаря ЦК Георгия Маленкова, где повторялись те же претензии, что были изложены в статьях:
«Только отсутствием строгого критического отношения ответственных секретарей журналов к поступающим в редакцию рукописям, можно объяснить опубликование в журналах таких крайне слабых произведений, как, например, рассказ Платонова "Оборона Семидворья"… Рассказ… написан плохим, вычурным языком, образы героев – советских бойцов и командиров – оглуплены. В рассказе много вздорных рассуждений, которые Платонов приписывает советским командирам и бойцам…»
Стоило ли в разгар войны обращаться с доносом к должностному лицу, занятому организацией восстановления разрушенных войной районов? Допустимо ли беспокоить его по такому маловразумительному поводу? Если бы, например, читатели высказывали недоумение публикацией враждебного произведения, тогда другое дело. Однако «вычурный язык» – это ещё не признак вредных настроений, за это в тюрьму писателя невозможно посадить. Но можно испортить ему жизнь.
Травля Платонова со стороны литературных начальников и критиков продолжалась и после окончания войны. Изрядно помучили писателя, заставив переделывать рассказ, известный нам как «Возвращение». Рассказ был опубликован в «Новом мире» под названием «Семья Ивановых». Однако, как написал в своих воспоминаниях Константин Симонов, всё тот же непотопляемый Ермилов «тиснул в "Литературной газете" погромную статью "Клеветнический рассказ А. Платонова"»:
«А. Платонов давно известен читателю и с этой стороны – как литератор, уже выступавший с клеветническими произведениями о нашей действительности… Платонов всегда любил душевную неопрятность, обладал пакостным воображением, у него тяга ко всему страшненькому и грязненькому, в духе дурной достоевщины, он превратил даже одиннадцатилетнего героя в проповедника цинизма».
В газете «Правда» по поводу публикации «лживого и грязноватого рассказца» высказался и Фадеев. «Порочным и пошлым» был назван рассказ Платонова и в газете «Культура и жизнь».
С тех пор произведения Платонова уже не публиковали. В своих воспоминаниях Константин Симонов предположил, что всему виной был именно Александр Фадеев, который слишком дорожил положением генерального секретаря и председателя правления СП СССР, чтобы рисковать им, поддерживая писателя Платонова. Ещё в 1929 году Фадееву досталось на орехи – об этом он писал в письме видному партийному функционеру Розалии Землячке:
«В "Октябре" я прозевал недавно идеологически двусмысленный рассказ А. Платонова "Усомнившийся Макар", за что мне поделом попало от Сталина – рассказ анархистский; в редакции теперь боятся шаг ступить без меня…»
На мой взгляд, лучшие произведения Платонова были опубликованы ещё в конце 20-х годов – это рассказы «Епифанские шлюзы» и «Сокровенный человек». Однако признание пришло к нему посмертно, после хрущёвской оттепели. При жизни славы ему так и не досталось. Тем отвратительнее выглядит отзыв на книгу покойного писателя, написанный Чаковским.
Глава 22. Стругацкие и КГБ
Подозрения в том, что братья Стругацкие сотрудничали с КГБ, возникли как-то исподволь. Логика у недоброжелателей была простая: коль скоро в произведениях Стругацких есть неявные заимствования у классика советской фантастики Ивана Ефремова, так наверняка они писали на него доносы, мечтая избавиться от талантливого конкурента. Действительно, поговаривали, что у Ефремова был как-то обыск – слава богу, ничего крамольного там не нашли.
Ещё одним аргументом в пользу этого сотрудничества стали разговоры о том, что КГБ предлагало братьям темы для их произведений. Тогда возник вопрос: а не использует ли Андропов братьев-евреев в интересах «органов»?