К слову сказать, основания для подозрений всё же были. Как-никак Аркадий Натанович закончил Военный институт иностранных переводчиков, большинство выпускников которого потом работали в ГРУ и КГБ. Сам он служил в разведотделе воинской части и даже – о, ужас! – участвовал в допросах арестованных японцев накануне Токийского процесса, хорошо известного всем аналога процесса в Нюрнберге. Да он и сам признавал, что дружил кое с кем из КГБ.
Что до Бориса Натановича, то он был старостой группы на мехмате МГУ и, как утверждают, просто обязан был доносить на своих сокурсников. И более того, по инициативе КГБ он был привлечён в качестве свидетеля на процессе 1974 года против Михаила Хейфеца. Писатель был осуждён «за антисоветскую агитацию», однако нет оснований обвинять в этом его коллегу-литератора. Впрочем, сам Борис Натанович признавал за собой некую вину, рассказывая о деле Хейфеца:
«Он имел неосторожность нaписaть стaтью о Бродском. Нaписaл, имея целью перепрaвить ее зa грaницу… Будучи человеком чрезвычaйно легкомысленным, он дaл почитaть эту стaтью десяти или двенaдцaти знaкомым, кончилось все это aрестом. Это былa чистaя 70-я: "клеветнический текст", "изготовление, хрaнение и рaспрострaнение". Клеветнического тaм было вот что: докaзывaлось, что дело Бродского состряпaл ленингрaдский обком, и несколько рaз употреблялaсь фрaзa "оккупaция Чехословaкии в 1968 году". Этого вполне хвaтило. Меня по этому делу вызывaли двaжды, причем первый рaз держaли восемь чaсов… Потом нaм дaли очную стaвку, пришел веселый Мишa, сильно похудевший, скaзaл, что свои покaзaния подтверждaет, что все тaк и было. Я скaзaл: рaз Хейфец говорит, что было, то и я говорю, что было. Это былa, рaзумеется, ошибка. Чудовищная наша зелёная неопытность сыграла здесь свою роль. Ни в коем случае нельзя было признаваться. Признаваясь таким образом, я подводил Хейфеца, этого я тогда не понимал, и Мишa этого не понимал, до чего же зеленые были – это просто поразительно! КГБ только и надо было – набрать кaк можно больше людей, которые это читали».
Известный сатирик Аркадий Арканов как-то вспоминал о том, как его попытались вербовать. Работник КГБ высказал пожелание, чтобы Арканов сообщал о том, что удастся услышать в ЦДЛ, куда сатирик часто приходил, чтобы сыграть в шахматы или посидеть с приятелями в ресторане. Ответ был таков:
«Со мной рядом обычно сидят люди выпивающие. Говорим мы о шахматах. Потом они злоупотребляют алкоголем, они очень подвержены этому, и мы опять говорим о шахматах. Вам это совсем не интересно. Единственное, что я вам обещаю, – добавил я, – если вдруг услышу за соседним столиком или где-то ещё, что готовится заговор против советской власти, я вам немедленно позвоню. Даю слово».
После этого к сатирику с расспросами не приставали. Возможность вербовки своего друга Аркадия Натановича он тоже отвергал:
«Он мог отбрить их не хуже меня. Он бы никогда не согласился. Он был человеком из другого набора. Понимаете, абсолютная внутренняя порядочность».
Такая порядочность в те времена никак не могла сопутствовать успеху. Борис Натанович признавал, что им с братом приходилось туго:
«Было время – это былa кaк рaз середина 70-х – когда издательства перестали с нами заключать договоры вообще. Было время, когда на сберкнижке у меня осталось сто рублей – я очень хорошо это помню – и ни одного договора, и абсолютно никаких перспектив. Но это не означало, что мы с голоду помирали. Дал, был такой очень тяжелый момент, я был вынужден продать коллекцию марок, которую собирал двадцать лет. Эти деньги помогли мне продержаться два или три года – до того момента, когда пресс (не знаю уж, по какой причине) ослаб, начали появляться какие-то повестушки, в журналах нас стали печатать, потом дaли возможность работать в кино. В общем, тяжелые два-три года миновали. У Аркадия Натановича коллекции марок не было, и он просто поступил на работу, два или три года проработал редактором в Госиздате и таким образом продержался».
Можно предположить, что КГБ мстило Стругацким за отказ от тесного сотрудничества. Действительно, у братьев возникали проблемы с публикациями, за границу их не выпускали. Как-то раз Аркадий Натанович попросил своего приятеля из КГБ выяснить, почему «контора» мешает ему жить. Приятель расспросил начальство и передал Стругацкому ответ: «В КГБ у Стругацких врагов нет, ищите в своём Союзе писателей или гораздо выше».
Израильский журналист Аркадий Киреев в статье «Был ли Аркадий Стругацкий агентом влияния КГБ?», по сути, согласен с утверждением, что в КГБ у Стругацких не было врагов, однако в своих изысканиях идёт гораздо дальше. Рассказав о том, что после окончания военного Иняза Аркадий Стругацкий был отправлен нести службу в погранотряд где-то на Камчатке, а это можно квалифицировать как ссылку, журналист делает глубокомысленный вывод:
«Вполне вероятно, что или соавтор Аркадия Стругацкого был доверенным лицом чекистского ведомства, или сам Аркадий Натанович, выпускник специфического вуза, был сочтен отбывшим срок "ссылки", и вновь привлечен к сотрудничеству в виде так называемого "агента влияния" – проводника желательных и необходимых с точки зрения КГБ идей и мнений. А еще более вероятно, что и то, и другое одновременно».
Как же и на кого могли влиять писатели? На подрастающее поколение, для которого, в основном, и писали свои книги? Или следует предположить нечто более внушительное? Журналист тонко намекает, предоставляя читателю самому сделать нужный вывод:
«Тут снова вспоминается… бесконечная "схватка бульдогов под ковром" между КГБ и Отделом административных органов ЦК КПСС – с одной стороны, и группировкой "коммунистов-почвенников" в том же ЦК КПСС – с другой».
Придраться не к чему, поскольку сам Борис Натанович признавал, что давление на них прекратилось неожиданно в конце 70-х. Кто знает, может быть, товарищ Брежнев, прочитав какой-то их рассказ, поинтересовался в Госиздате: «А почему этих Натановичей больше не печатают?». Киреев же видит в этой историю только руку КГБ:
«Только в одном случае эта поддержка выглядит оправданной – если в ответ сам писатель делает то, что нужно и выгодно КГБ, причем не просто так, а "от чистого сердца"… И к тому же согласен время от времени служить "разменной монетой" в подковерных баталиях всевластных партбонз (что тоже, заметим, идет на пользу и писателю – ярче становится его диссидентский ореол, – и его кураторам из КГБ)».
В принципе на эту тему можно много чего нафантазировать на потеху публике. Однако отсутствие хоть сколько-нибудь достоверных сведений не позволяет мне эти рассуждения продолжить. Да и сам автор доноса на покойного тёзку своего Стругацкого признаёт, что истину «мы, скорее всего, не узнаем никогда». Думаю, что не узнаем и о том, с какой стати Аркадий так ополчился на Аркадия.
Киреев опубликовал свои домыслы по поводу Стругацких в 2003 году, а через пять лет эстафету обличителя принял Виктор Топоров. Отдавая должное мастерству писателей, признавая их лидерство в советской фантастике 60-80-х годов, Топоров утверждает, что Стругацкие обрекли фантастику «на долгую, мучительную и в каком-то смысле позорную смерть»:
«Творческое кредо Стругацких: беззастенчивое заимствование идей, образов и целых "миров" у Запада… и отчасти у советских коллег… постоянные клятвы в верности идеалам коммунизма… искреннее, по-видимому, преклонение перед всемогуществом КГБ (и осторожные сомнения в его мудрости)».
К счастью, здесь речь идёт лишь о «преклонении» – сотрудничества и в помине нет даже в том, что касается влияния на молодёжь. Но через несколько строк критик снова обрушивается на удачливых писателей:
«Проза Стругацких похожа на финский сервелат, назидательно описанный в те же застойные годы одним из вечных соперников по журналу "Юность": выглядит красиво, пахнет вкусно, а бросишь на сковородку – тут же распускается в какую-то вонючую химию».
Жарить сервелат? Да это просто варварство в эпоху предперестроечного дефицита. Мне бы такое в голову даже спьяну не пришло. Более актуален другой вопрос: чем этот кулинарно-химический пассаж Виктора Топорова можно объяснить? Похоже, ответственный секретарь оргкомитета литературной премии «Национальный бестселлер» таким своеобразным способом боролся с конкурентами – ведь с 1998 года существует литературная премия имени братьев Стругацких, присуждаемая за достижения в области фантастики. Однако повторюсь, даже такой ершистый критик, которым был ныне покойный Виктор Топоров, не решился пересказывать ничем не подтверждённые сплетни о работе писателей на КГБ.
Глава 23. Судьба Вадима Борисова
Вадим Борисов стал известен в диссидентских кругах ещё в 70-е годы. Вполне благополучный сын крупного чиновника из системы советских профсоюзов стал в одночасье противником режима. Насколько я знаю, причиной этого стала прочитанная им самиздатовская книга Солженицына, открывшая ему глаза на то, что происходило в нашей стране при сталинском режиме. Впрочем, на его мировоззрение могло повлиять и ближайшее окружение, хотя в школьные годы он вполне лояльно относился к власти. Мы проучились три года в одном классе в школе недалеко от Патриарших, но об этом времени почему-то написал не я, не кто-то из одноклассников, а совершенно посторонний человек, о существовании которого я тогда не подозревал – Роман Тименчик. В его воспоминаниях об одном из редакторов подпольного правозащитного бюллетеня «Хроника текущих событий», филологе Габриэле Суперфине, есть несколько строчек и о Диме:
«Не только я, но, кажется, уже и все современники, и историки советского житья-бытья забыли, что у него вообще-то весьма смешная фамилия. Я впервые услышал ее в начале 1963-го, когда московский школьник Дима Борисов рассказал мне, что они с одноклассниками играют в рифмы-консонансы и одноклассник Витя Живов нашел отличнейший консонанс к "Супрафону", к болтавшемуся тогда на слуху имени чешских грампластинок. Я спросил, а кто этот щекочущий перепонку Суперфин, Дима ответил: "Один книжник"».