— Pronto, — сказал Томмазо, сняв трубку.
— Это «Il Cuoco»?
— Si, но мы еще не открылись.
— А когда откроетесь? — нетерпеливо поинтересовались на том конце провода.
— Через две недели, в субботу, — наобум ответил Томмазо.
— Хорошо. Я бы хотел забронировать столик.
— Первый посетитель — удивленно сообщил Томмазо, повесив трубку. — Такое впечатление, что все это правда.
Лаура решила надеть белые шорты, которые давно не носила. Но оказалось, что они на ней не сходятся. Она померила брюки, те тоже оказались тесны в бедрах.
Раньше ей было все равно, сколько она весит. Но теперь, осматривая себя в зеркале, она была вынуждена признать, что фигура ее сильно раздалась.
— Ничего страшного, — сказала Юдифь. — У меня куча шмоток, которые мне малы. Можешь их взять. А для занятий потрясающим сексом так даже лучше, правда?
Лаура призадумалась. Она никогда не говорила подруге, что секс с Томмазо можно назвать потрясающим. Конечно, Томмазо очень красив, а еда, которую он готовит, сильно заводит ее. Но что касается секса, Лаура постепенно укреплялась во мнении, что Томмазо… как бы это сказать? немного прямолинеен. Не говоря уже о небрежности. За то время, которое у него уходит на секс, не приготовишь даже традиционную римскую пиццу. Неторопливый и дотошный во всем, что касается готовки, он превращался в совершенно другого Томмазо — нетерпеливого, безудержного итальянца, который ездит со скоростью девяносто миль в час, залпом проглатывает эспрессо и галопом проносится по картинной галерее. Но поскольку все остальное было прекрасно, Лаура решила, что эту цену она заплатить в состоянии.
Когда Бруно наконец набрался смелости и сообщил Алену, что увольняется, шеф-повар отвел его в сторонку.
— А куда вы уходите? — спокойно спросил он.
— Собираюсь открыть свой ресторан.
— В Риме?
— Si, в Риме.
Ален вздохнул.
— Послушайте, — сказал он весьма дружелюбно, — вы хороший повар. И если я бывал с вами слишком строг, то это лишь потому, что вы такой же, как я сам. Вы очень хорошо чувствуете пищу, у вас прекрасные возможности. Но можете ли вы, положа руку на сердце, сказать: я знаю абсолютно все?
— Конечно нет. Никто не знает.
— Тогда почему вы так торопитесь закончить свое обучение? Если вы хотите уйти отсюда, позвольте мне кое-кому позвонить. Я найду вам работу у хорошего шефа, который многому вас научит. Неужели вам не хочется работать с лучшими из лучших? Я могу позвонить Брасу, Мартену, Дюкассе… даже Адриа, если вы захотите поехать в Испанию. Мы ведь общаемся друг с другом, вы же знаете. Одно мое слово — и любой из них найдет для вас место, как я нашел его для Хуго. Вы еще недостаточно опытны, чтобы открывать свой ресторан. Погодите несколько лет, поучитесь побольше, а потом, когда будете готовы, мы поможем вам открыть настоящий ресторан, в котором вы достигнете своих вершин. Уверяю вас, такие вещи не делаются поспешно.
Бруно смутился. Имена, которые Ален только что назвал, были именами его кумиров. Несколько месяцев назад он дал бы отрезать себе правую руку за счастье услышать, что он достаточно хорош, чтобы работать с Ги Мартеном или Мишелем Брасом.
Но несколько месяцев назад многое было по-другому. Каким-то образом его чувства к Лауре изменили и отношение к еде, а блюда, которые он для нее готовил, помогли ему обрести себя, и пути назад уже не было.
— Спасибо, шеф, я вам очень признателен, — ответил Бруно — Но я уже все решил.
— Старый проныра, — прокомментировал Томмазо разговор Бруно с шефом. — Знаешь, зачем ему нужно выпроводить тебя из Рима? Чтобы «Il Cuoco» не переманил всех его клиентов.
— Томмазо, скажи мне честно, — спросила Лаура однажды утром, одеваясь, — я толстею?
— Конечно нет, — ответил он, и это была чистая правда, потому что Лауру, хоть она и набрала вес, никак нельзя было назвать толстой.
Томмазо вздохнул. Лаура с ее потребностью в утешении, не говоря уже о более чем скромном темпераменте в постели, начинала его утомлять.
В Риме очень мало спортзалов. Большинство итальянцев, едва заметив в зеркале первые признаки отрастания живота, сразу же покупают себе или новые брюки, или новое зеркало. Женская же половина населения имеет генетическую предрасположенность к стройности, по крайней мере до свадьбы. Поэтому не удивительно, что, впервые появившись в заведении с громким названием «Спортзал Сан-Джованни», Лаура обнаружила среди посетителей нескольких американцев, в том числе и Кима Феллоуза. Одетый в вылинявший спортивный костюм с эмблемой его родного Восточного берега, он накачивал мышцы, орудуя лжевеслами гребного тренажера, на эргометре которого маячила цифра «28».
— Здравствуйте, доктор Феллоуз, — окликнула его Лаура, залезая на бегущую дорожку.
— С добрым утром, — ответил Феллоуз. Он уже заканчивал свою ежедневную тренировку и немного запыхался. — Никогда вас здесь не видел.
— Я сегодня в первый раз, — объяснила Лаура.
Он наблюдал за ней, когда она начала свой забег. Кожа ее быстро покрылась испариной, и воздух вокруг нее наполнился легким сладковатым запахом. Это был запах летних трав, меда, оливкового масла и соли — того, из чего готовил Бруно. Он шел от кожи Лауры, смешавшись с ее естественным запахом.
Судя по показаниям приборов, Ким уже достиг тысячеметровой отметки, но продолжал грести, с удовольствием наблюдая за Лаурой. Она стянула волосы в хвост на затылке, и короткие кудряшки на шее намокли от пота, напоминая капельки на стакане холодного белого вина. Есть в ней что-то несомненно приятное, подумал Ким Феллоуз. Обычно студенты бывают немногим лучше, чем надоедливые дети — избалованные отпрыски богатых родителей. А Лаура совсем другая. На его занятиях она жадно впитывала знания, как человек, который всю жизнь только о них и мечтал, и сразу с готовностью отказалась от школьных приемов обучения в пользу настоящих, серьезных.
«В такую девушку запросто можно влюбиться», — думал доктор Феллоуз. Конечно, интимные отношения между преподавателем и студенткой шли, мягко говоря, вразрез с правилами, но они сейчас находились в Италии, а здесь правила куда мягче, чем у него на родине. А в возрасте у них разница всего в несколько лет, меньше, чем между Данте и Беатриче или, скажем, между Петраркой и его Лаурой.
Приняв душ, Лаура вышла в раздевалку и обнаружила там доктора Феллоуза с элегантно наброшенным на плечи свитером.
— Я подумал, вы не откажетесь от небольшой экскурсии, — робко предложил он.
— Какой экскурсии?
— По моему собственному Риму. Здесь есть удивительные коллекции, закрытые от широкого круга. А потом, — он пожал плечами, — можно будет где-нибудь перекусить.
— Звучит заманчиво, — ответила Лаура.
Он водил ее по местам, где она еще не бывала, — по маленьким palazzi, в незапертых темных комнатах которых архивариусы и смотрители хранили бесценные шедевры. Он провел ее мимо охранников во Палаццо Фарнезе, где теперь располагалось посольство Франции. Здесь от простых смертных скрывался потолок с росписью Карраччи. В Палаццо Дориа-Памфили они попали в жилое помещение некоей семьи и поболтали с каким-то человеком, очень похожим на тех, кто был изображен на висевших по стенам портретах кисти Тициана. Потом они заходили в небольшие часовни, в огромные салоны с расписными потолками, в тускло освещенные церкви, где из темноты на них смотрели великолепные фрески.
— Довольно, — наконец сказал Феллоуз, — Невозможно усвоить такое количество прекрасного на пустой желудок.
Он отвел ее в ресторан на маленькой площади, где хозяин приветствовал его по имени. Бутылка холодного «Орвьето» и блюдо с длинным, неправильной формы grissini[34] появились на столе через несколько секунд после их прихода.
— Увы, моя диета исключает соду, — извинился Феллоуз, — Так что я буду только салат. А вы заказывайте что захотите.
— Я тоже буду салат — ответила Лаура — Не хочу, чтобы пропали все мои гимнастические труды.
— Лаура придет на открытие ресторана? — спросил Бруно у Томмазо.
Томмазо задумчиво потер подбородок.
— Честно говоря, я об этом как-то не подумал.
— Она должна прийти, — с энтузиазмом заявил Бруно — Я задумал специально для нее кое-что особенное. Подлинное меню эпохи Возрождения в честь ее научной работы.
— А вот этого не надо, — возразил Томмазо — Ты сам подумай: в вечер открытия там будет полным-полно важных клиентов, а может, и пресса пожалует. Мы должны будем заниматься ими, а не Лаурой. Зачем готовить лишние блюда, только для нее?
На мгновение Бруно почувствовал непреодолимое желание открыть Томмазо свой секрет. «Потому что мне нет дела ни до кого, кроме Лауры, — хотел он сказать — Потому что я отдам все хвалебные статьи за одну ее улыбку. Потому что я люблю ее такой любовью, о существовании которой ты, Томмазо, мой старый верный друг, вообще не догадываешься».
Но эти слова комком застряли у него в горле.
— А ты представь себе, — только и сказал он, — какое впечатление произведет на репортеров, когда они узнают, что мы готовим специальные блюда для одного-единственного гостя, а вернее, гостьи. Об этом начнут говорить, и наши клиенты станут приводить к нам своих подружек и жен, чтобы это проверить.
— Гм… — задумался Томмазо — Да, неплохо. Сильные чувства шеф-повара, отразившиеся в пище любви. Отличная мысль! Как это я сам не додумался?
Для пущего вдохновения Бруно походил по картинным галереям и изучил картины, на которых попадались различные блюда. Конечно, там было много фруктов, изображений Бахуса в окружении винограда, но Бруно больше интересовало то, что ели обыкновенные люди в тавернах и ресторанах того времени. К счастью, оказалось, что существует много портретов, на которых люди изображены во время еды. Но еще полезнее оказались те картины, где художники изобразили Тайную вечерю, потому что рисовали на них те блюда, которые ели сами.