– Каков писатель, который честен с самим собой?
– Если он высасывает текст из пальца, то он не писатель. Если не представляет ситуацию, а пишет о ней. Литература основана на знаниях, личном опыте, она дает уникальность переживаний. Вы же ищете уникальность в жизни, вам не нужно, чтобы вокруг висели одинаковые картины. А если врете, то всегда будете похожи на кого-то. На того, кто тоже врет, как и вы.
– Ложь – синоним лени, если говорить о писательстве?
– Черт его знает. Я никогда об этом не думал.
– Книги меняют людей?
– Несомненно. Мне в свое время хорошо «зашел» «Остров Крым» Аксенова. В восхищении перечитывал роман десятки раз, но сейчас, если бы она попалась, было бы иное впечатление. Тогда был другой я. Тут есть потусторонняя штука: любая книга должна приходить вовремя. У каждого человека есть пять – семь книжек, которые в свое время «заходят». Он влюбляется в них, они его как-то меняют, и он про них потом всю жизнь помнит.
– У вас есть такие?
– Много раз называл: Стругацкие, Лимонов, Набоков, Гумилев. Последний для меня сейчас икона. «Финист» написан под влиянием Гумилева, его идеи.
– Какая идея заложена?
– Роман «Финист – ясный сокол» все хвалят «за идею пассионарности». А я люблю его за идею о том, что национальный характер формируется ландшафтом и климатом. Если половину жизни вы видите только белое, серое и черное вокруг, то у вас один мозг. А если все вокруг оранжевое, фиолетовое и ярко освещенное солнцем – у вас другой мозг. Все это основополагающие для нашего подсознания вещи. Но это все пальцем в небо, это теории такие.
– Вам важно, что говорят о ваших книгах?
– Конечно. Всем важно, все переживают. Не верьте тем, кто говорит, что им пофиг. Я внимательно читаю все отзывы, обдумываю, они запоминаются надолго. У Булгакова хранились в альбомах все рецензии на все его пьесы, по большей части разгромные. Это нормально, профессия того требует. Конечно, обязательно надо анализировать обратную связь.
– Броня утолщается?
– Конечно. От одной работы к другой становишься прочнее.
– А публичность мешает творить?
– Нет у меня никакой публичности, она приходит к тем, кто ее хочет. Хочешь быть публичным – иди в телек. Или в YouTube. Я не иду.
– Публичность поможет больше книг продать, например.
– Нельзя к творчеству как к бизнесу относиться. Я пытался в свое время сделать из этого бизнес. Может, достиг успеха. Мне десять тысяч долларов аванса заплатили за книгу. Это было до кризиса, в десятые годы. Добился я успеха или нет? По две книги в год выпускал, но чего хотел, не получил.
– А чего вы хотели?
– Явно не десять тысяч долларов.
– Что заставляет дальше писать? Желание заглянуть в кроличью нору и увидеть, что там?
– У меня нет желания заглянуть в нору. Просто я ничего больше не умею – вот и весь ответ. Все остальное получается хуже, а за писательство меня вроде люди хвалят. У меня нет желания самоутвердиться.
– А раньше было?
– Да. А теперь я просто хочу, чтобы от меня все отстали и дали возможность заниматься своим делом.
– Идеальный сценарий – каков он? С утра до вечера заниматься писательством?
– Ну конечно. Идеи есть, все есть. В целом нормально, я счастливый человек, хожу, кайфую. Книжка вышла – очень приятно, все хвалят. Радуюсь от простейших вещей, я за простоту. Отпустил книгу – радость.
– Это груз?
– Просто большая работа. Вы уехали в пионерлагерь, вернулись, но все равно еще там находитесь.
– О чем будет следующая книга?
– Тоже, наверное, с элементами фантастики. Посмотрим. Я пока ничего точно не знаю.
– У вас сейчас затишье или вы уже пишете новый роман?
– Я всегда в процессе. У меня выходит книга рассказов, подписал три дня назад договор. Пока не знаю названия, должна в 2019 году появиться.
– Что делать тем молодым людям, которые хотят, но у которых не получается писать? Как стать писателем?
– Ищущий найдет. Слабых на этом пути не бывает, они отсеиваются. Это касается не только писательства. Слабые вообще ничего не добиваются в жизни. Многие думают, что везде есть успешные «наверху» люди, и хотят попасть на их место. Но в «Мартине Идене» Джека Лондона все про писательство рассказано. Помните сюжет? Моряк, который начал писать, сначала не мог опубликоваться, потом сумел, а потом покончил с собой.
– Важна ведь и вера в то, что ты делаешь.
– И вера должна быть. Но только веры недостаточно. Если ты хочешь куда-то попасть, ты должен выложиться по максимуму. Всю свою жизнь подчинить этой цели.
– Вам сложно было это сделать?
– Нет, моя самодисциплина на хорошем уровне. Найти три-четыре часа для любимого дела можно всегда – просто сидеть и писать. Остальное время – обдумывать то, что пишешь. Вот и весь рецепт.
Андрей Рубанов – писатель, кинодраматург. Родился в 1969 году в селе Узунове Московской области. Известен в первую очередь как автор автобиографической прозы (в 2005 году вышла его дебютная книга «Сажайте, и вырастет»), также выпустил несколько фантастических романов. Четырехкратный номинант «Национального бестселлера». В 2017 году стал лауреатом литературной премии «Ясная Поляна» за роман «Патриот».
Захар Прилепин«Не завидуйте никому, а то мозги скиснут»
Захар Прилепин – о документальности художественной прозы, литературных критиках и расцвете русской литературы.
– Ваш путь немного напоминает мне путь Эрнеста Хемингуэя. Он участвовал в трех войнах, был журналистом, ненавидел писателей-дилетантов, переписывал и работал в поте лица. Вы, оставив милицейскую службу, устроились на работу журналистом. Никогда не ассоциировали себя с Хемингуэем?
– А зачем? Это слишком поверхностная и банальная ассоциация. Я написал целую книгу о поэтах и философах, которые были до Хэма: Державин, Чаадаев, Катенин, Батюшков, блистательный Бестужев-Марлинский. Все они были профессиональными военными, в отличие от Хэма. Но я и с ними себя не ассоциирую. Пусть со мной себя ассоциируют все, кому это нужно.
– Раз уж мы начали с Хемингуэя – как вы оцениваете его вклад в мировую литературу?
– Ошеломительно крутой писатель и мужик. Думаю, мы подружились бы. Но я все равно не понимаю – ладно на Западе, там многие никого, кроме Хэма, не знают. Но в России! У нас Гаршин воевал, сильнейший писатель. Зощенко воевал, он был аномально мужественный человек. Гумилев воевал так, как и не снилось никому. Валентин Катаев воевал и за красных, и за белых: там такая сногсшибательная биография. Десятки русских литераторов. А вспоминают всякий раз про Хемингуэя. Он после Первой мировой вообще не был профессиональным военным, вы понимаете? В отличие от большинства вышеназванных русских пиитов, которые руководили целыми подразделениями. И половина из них была журналистами – в нынешнем смысле. Ну и что?
– Хемингуэй говорил, что его как писателя сформировало газетное руководство по стилю. А вам как журналистика помогла? Зачем вы в журналистику пошли?
– За деньгами. Но Хэм отчасти прав. Журналистика научила кое-чему. Слова стали податливей.
– «Нужно быть очень щепетильным, мягкотелым существом, чтобы испугаться, что при тебе кого-то убили», – говорите вы. А у вас не возникало страха, что жизнь может в любой момент прекратиться?
– В те моменты, когда она точно может прекратиться, – не возникало. Впрочем, и в другие тоже я не очень думаю об этом. Как будто есть жизнь, которая не прекратится. Водить хороводы вокруг собственной жизни – унизительно для человека мужского пола. Умер и умер. Тоже мне новость.
– Я не хочу углубляться в тему войны, но она же стала для вас катализатором. В какой момент вы нашли в себе писателя? Там, в Чечне?
– Это самый частый гражданский вопрос. Я нашел в себе писателя, когда стихи читал в детстве, взахлеб.
– Когда вы писали первый роман, то думали, что он останется вашим единственным текстом. Вы не ощущали себя писателем и вам нужно было «высказаться»?
– Да нет. Просто начал писать, скорей забавы для. Было свободное время: думаю, дай напишу книжку, чего нет.
– Дебютный роман Андрея Рубанова «Сажайте, и вырастет», о котором вы сказали, что он вас потряс, вырос из тюремного опыта Рубанова. Вы написали свой первый роман на чеченском опыте. Я пытаюсь разобраться, есть ли связь между негативом в жизни потенциального писателя и тем, что человек все же берется за перо. Такие события становятся катализатором?
– Просто надо было описывать что-то, вот и описал. У меня семнадцать книг. Про войну из них – малая часть. Все это никакого значения не имеет. Война – обычная форма жизни. Там просто чуть ярче и обнаженней все. И больше хороших людей вокруг. Но вообще – это не самоцель. Была бы возможность, я бы никогда не ходил с автоматом, а ходил бы с пивной кружкой. И мне было бы так же хорошо.
– Хемингуэй как-то обмолвился, что убил по крайней мере 122 человека, а в письме в красках расписал, как застрелил из карабина немецкого солдата. А вам приходилось писать такие письма?
– Бред сивой кобылы. Того немца он, может, и застрелил, но 122 человека – столько снайперы только могут убить. Хэм тут валяет дурака. Мой дед, Нисифоров Николай Егорович, с 1942 по 1947 год был пулеметчиком – от Сталинграда до Западной Украины. Вот он бы мог такие письма писать, но ему это точно в голову никогда не пришло бы. А мне – тем более не приходилось. Я проводил операции, в результате которых погибали люди. Больше мне по этому поводу нечего сказать. Я никогда об этом не думаю и ничего по этому поводу не испытываю. И уж точно не испытываю желания мусолить все это.
– Еще один документалист войны – Джозеф Хеллер: помните, как «порванные мышцы в кровавой траншее шевелились наподобие ожившего фарша»? Но это все фон для того, чтобы «расправить паруса темы романа». Гений Хеллера не в том, что он просто переложил военный опыт на бу