2. Макс Коммерель (1902–1944) – историк литературы из круга Георге. Упомянутая работа: Kommerell M. Lessing und Aristoteles. Frankfurt, 1940.
246. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 26 августа 1959
Дорогая Ханна!
Каждый раз я с радостью думаю о Вашей гамбургской премии Лессинга. Нет более достойного человека, чем он! Вечный революционер, с юных лет стремившийся к «разуму», он всегда был безукоризненно человечен. Эта человечность куда значительнее, куда искреннее, чем более поздний гуманизм. С ним сравнимы лишь Гете и Кант, Гумбольдт – лишь в своих добрых намерениях (кстати: Гумбольдт, разумеется, не был антисемитом, как Вы мимоходом заметили где-то в своей работе о Рахели – я как раз читал его меморандум о создании законной конституции для евреев1 (полагаю, около 1809 года), невероятно рассудительный и бескомпромиссный в отношении всех скрытых в ней предрассудков и полумер, и враждебности ее авторов). Вы собираетесь говорить о человечности. Я не сомневаюсь, что Вам это удастся. Вам точно известна ее суть, как известна она и Лессингу. Как известна она лишь немногим.
Университет: Вы в полном праве отказать. Я, как Вы могли заметить, ожидал этого. Но я все же хотел спросить Вас, когда понял, как высоко Вас ценят те, кто собирается выпускать журнал. Это не правительственная инициатива. Один чиновник из ХДС вкладывает в нее средства банка, который в этом заинтересован. Больше мне ничего не известно. Чиновник2, который с прошлой осени регулярно меня навещает и предоставляет мне всю интересующую меня информацию, вероятно, задумывается о том, чтобы (я лишь предполагаю) стать министром культуры. Такая работа в моде. Он сам заинтересован лишь в политике, но не в духовности, хорошо образован, медик. Не знаю всех сторон этого дела. Но пока на страницах журнала возможна надпартийная, разносторонняя дискуссия, кажется, я ничем не рискую. Если все сложится иначе, я в любой момент смогу отказаться. Но я не думаю, что в этом будет необходимость. Я уже начал фантазировать, как можно было бы основать новый университет, федеральный университет наряду с региональными (потребность в новых университетах огромна, поэтому, кажется, это верное решение). Нет необходимости оглядываться на «безусловное право», которое раньше было (на мой взгляд, непреодолимой) помехой любым «реформам». Но довольно об этом. Вскоре я перестану предаваться таким фантазиям. После каникул «Великие философы» должны стать моей единственной и важнейшей задачей. Сейчас я переработал «Идею университета», написал новое более обширное введение и думаю добавить вторую часть: о планах реформ с конкретными предложениями. Россман помогает и, вероятно, напишет ее. Мы издаем текст вместе. У него богатый опыт в этих вопросах. На протяжении десятилетий мы придерживаемся одних взглядов на основы. Он уже подкинул мне несколько выдающихся идей. Его склонность к резким суждениям (к которым я по своей природе тоже склонен) я наверняка смогу смягчить в силу почтенного возраста. Необходимо привлечь «коллег» к сотрудничеству, протянуть им руку и писать так, словно они разделяют наши взгляды. По большей части они скорее не осведомлены, чем озлоблены: чаще всего они отвечают, что «Гумбольдт уже ни на что не годится». Но в большинстве своем они его даже не читали. Все изложено в официальных заявлениях и юбилейных сборниках в честь основания Берлинского университета3. Это по-настоящему выдающиеся тексты, не из-за особенностей своего времени, но благодаря «принципам», которым он следовал в решении всех практических вопросов. Они «уместны» и теперь, если нам нужен университет. Если мы откажемся от них, это значит, что никакой университет нам не нужен. Единственное радикальное отличие: Гумбольдт смотрел по сторонам и нашел выдающихся людей, профессоров, которые создавали действительность. Он пригласил в Берлин превозносимого им4 Фихте, несмотря на то что предложенный последним официальный документ (почти тоталитарный план университета) Гумбольдт молча отринул, сочтя его непригодным. Он хотел плюрализма сил и, очевидно, верил, что университет будет в состоянии сопротивляться абсолютистским устремлениям единственного философа (сравните с другим примером: отношение Гете к его другу Шеллингу. Гете высказывался против назначения Шеллинга в Йене в 1816 году, поскольку устремления Шеллинга казались ему неприемлемыми, потому что они вели к превосходству университета)5. Но исторический аспект в конце концов оказывается второстепенным. Мы можем хотеть или не хотеть этого сегодня, сделать вид не получится. Идея сама по себе «вечна».
Если бы я мог еще хоть раз поговорить с Генрихом! Он на грани практического осуществления реформ, а я интересуюсь лишь теорией.
Мы с нетерпением ждем вашего визита: значит во второй половине октября!
Гертруда присоединяется ко мне и передает привет вам обоим
Ваш Карл Ясперс
1. Humboldt W. von. Über den Entwurf zu einer neuen Konstitution für die Juden (17. Juli 1809) // Gesammelte Schriften. Bd. X., p. 97.
2. Бертольд Мартин.
3. См.: Humboldt W. Zur Gründung der Universität Berlin // Gesammelte Schriften. Bd. X., p. 139–160.
4. См.: Antrag für Fichte // Gesammelte Schriften. Bd. X., p. 72.
5. См.: письмо Гете Кристиану Готтлобу фон Фойгту от 27 февраля 1816 г.
247. Карл Ясперс Ханне АрендтКанн, 11 сентября 19591
Дорогая Ханна!
Да, как прекрасно, что мы снова увидимся и сможем побеседовать – как много тем, о которых стоило бы поговорить […]
Вы, разумеется, правы в том, что Лессингу не удалось найти место в мировой литературе2, – в нем слишком много устаревшей историчности и рациональных домыслов. Частью мировой литературы становятся только создатели великих символов или извечно показательной человечности. Но суть Лессинга – он сам, если взглянуть на него внимательнее, этот «бродяга», как он сам себя именовал, преследуемый несчастьем, неловкий гневливец, – воплощение разума в его непоколебимости и вечном обновлении. Эта беспрестанная работа над собой во взглядах и суждениях действительно лишена «формы». Он был не способен вечно выражать свою любовь. У него не было ни одной фундаментально «новой» идеи. И все же: мы, немцы, считаем его великим предком и образцом.
Неожиданно и крайне приятно было узнать о печати первого тома «Великих философов». Благодарю Вас за поездку в Париж. Надеюсь, впечатление будет благоприятным.
Конечно, Вы имеете полное право «бояться» перед гамбургской речью, иначе ничего не получится. Мне это знакомо. Но я, в свою очередь, совершенно за Вас не волнуюсь, лишь с нетерпением жду возможности прочитать текст Вашей речи и услышать рассказы о том, как все прошло в Гамбурге. Ваше имя в Германии хорошо известно. В этом нет никаких сомнений. И чем больше людей понимает Ваши книги, тем шире становится Ваша слава.
Сердечно
Ваш Карл Ясперс
1. У Я. не датировано, дополнение к письму от Гертруды Я. Ханне Арендт от того же дня, написанное от руки.
2. Речь идет о письме от Х. А., не сохранившемся в архиве.
248. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПариж, среда1
Дорогой Почтеннейший!
Полагаю, Вы вернулись в Базель, и пишу только чтобы сразу сообщить, что перевод2 превосходен. Конечно, работа предстоит большая, но она приносит радость. Мангейм на сегодняшний день – лучший переводчик философских текстов.
Париж как всегда прекрасен. Очарование осени. Завтра вечером отправляюсь в Гамбург. Там остановлюсь в гостевом доме сената, Нойе Рабенштр., 31, Гамбург 36. Затем Берлин, с 30 числа – Hotel-Pension Regina, Курфюрстендамм 37. Напишу оттуда. Пишу просто, чтобы держать Вас в курсе. Надеюсь, удастся разобраться со всеми домашними заботами3.
От всего сердца
Ваша
Ханна
1. У Х. А. не датировано, установить время написания удалось по контексту.
2. «Великие философы».
3. Речь идет о болезни Эрны Мерле.
249. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуБерлин, 3 октября 1959
Дорогой Почтеннейший,
телеграмма1 от вас троих очень меня обрадовала и даже придала сил. Все прошло2 прекрасно, и Пипер хочет опубликовать речь в своем издательстве. Конечно, она не предназначена для того, чтобы остаться «в вечности», на слух она воспринималась лучше и, разумеется, ее следует переработать.
Я застряла в Берлине из-за проблем с выплатой компенсаций и не раньше следующей недели узнаю, когда смогу приехать. Ближе к концу буду знать точно. Вероятно, отправлюсь сразу во Флоренцию, не заезжая в Цюрих. Сразу напишу Вам оттуда, чтобы предложить точную дату.
Получили ли Вы мое письмо из Парижа? Я отправила его сразу в Базель, и Пипер решил, что Вы наверняка успели вернуться. Надеюсь, с письмами все получилось. Я написала, что перевод Мангейма прекрасен, а теперь хочу добавить, что, вероятно, получилось бы Вас познакомить. Он бы очень этого хотел. Но я ничего ему не обещала.
Пипер рассказал о звании почетного доктора в Сорбонне3. Он надеялся, Вы сможете приехать. И он прав – Ваше присутствие действительно бы придало мероприятию значительности. Возможно ли это? И как это изменит наши планы? Могли бы Вы написать мне пару строк во Флоренцию – д. в. American Express.
Берлин прекрасен! Как и Гамбург, но в ином смысле. Никакой закоснелости, неординарность, сенатор поразительно трогателен. Но Берлин: снова собирается воедино или, по крайней мере, находится в процессе восстановления. Это снова великий город, в некотором смысле даже прекраснее, чем прежде. Невозможно представить, что здесь что-то могло произойти. Но мы многое не могли представить. Я с радостью провожу здесь время, чувствую себя как дома, даже когда общаюсь с представителями власти. Я побывала и в восточном секторе – теперь это возможно без лишних трудностей и проволочек. Люди с востока тоже часто здесь бывают, в основном в театрах и в опере, где могут расплачиваться своей валютой, так что для них это вполне посильно. Все очень продуманно и удобно. Я много гуляю, не работаю и наслаждаюсь ленью.