Политически у нас есть ООН и Гаагский трибунал наряду с судами, предусмотренными хартией ООН. Если бы Израиль решился на то, о чем я писал Вам, погруженный в свои глупые фантазии: сократить делопроизводство до протоколирования фактов, не выносить приговор, оставить подозреваемого под стражей до полноценного суда, который сможет вынести приговор по делу о преступлении против человечества, выступая представителем всего человечества, а таковым сегодня является ООН, тогда, на мой взгляд, совершился бы акт великой справедливости, соответствующий значительности массового уничтожения евреев.
На данный момент у Вас, кажется, нет других вариантов. Возражений может быть масса. Сама ООН сперва должна созвать компетентный суд и, возможно, опираться на естественное право – или отказавшись от действия, оставить этот вопрос человечеству, вопрос, обращенный к небесам. На мой взгляд, это было бы лучше, чем «предоставить» его Израилю. Подобный метод приведет к определенным последствиям, разрушительным per se и разрушительным как для евреев, так и для Израиля, поскольку он запутывает дело и вызывает бесконечные возражения.
Для Израиля было бы лучше проявить превосходство мышления, остаться верными еврейской традиции. Единственный практический недостаток такого метода в том, что содержащийся под стражей Эйхман мог бы быть освобожден или сбежать.
Было бы прекрасно, если бы в случае переноса процесса Вы смогли заехать в Базель еще на пути туда. Я не располагаю никакой мудростью, но в личной беседе иногда открывается нечто, о чем и не думал прежде.
Вы описываете дело Лавона с такой перспективы, что теперь оно открывается мне с совершенно новой стороны. До сих пор его «преступление» оставалось для меня загадкой. В новостных репортажах его значение казалось не столь серьезным, а речь шла в большей степени о Гистадруте3. Гурион мечтает упразднить «государство в государстве», что дается ему нелегко, поскольку дело касается его собственной партии. Лавон показался мне куда интеллигентнее, человек, который, как Гурион, готов использовать любые политические средства и который, соревнуясь с Гурионом, стремится к укреплению Гистадрута, хорошей организации его работы и объединению, хочет повысить, а не уменьшить его требования. Но, конечно, мне многое неизвестно. Но меня преследуют многолетние предубеждения против Гистадрута и в пользу Бен Гуриона (хотя я ни в коем случае не принимаю его представления об Израиле).
Сердечно благодарю за добрые вести о моей книге. Я знаю, что всей этой историей, начиная с самой первой рекомендации в Chicago Press, я в значительной степени обязан именно Вам. «Великие философы», которые доставили Вам куда больше хлопот, пока не приносят той же радости. Ваш рассказ вызывает жалость к Курту Вольфу. Ваше намерение оставить книгу в Pantheon, потому что в противном случае публикация затянется еще сильнее, вполне справедливо. Я беспрекословно согласен с любым Вашим предложением по поводу этой книги, которая отчасти уже стала и Вашей.
Должен поблагодарить и за фотографии. Мы с женой часто их рассматриваем. Ваши портреты прекрасны: нежность, печаль и сила, которые так хорошо нам знакомы. Ваше выдающееся стремление к жизни, однако, явлено на этих фотокарточках не с такой очевидностью. Генриха я увидел впервые и сразу проникся к нему симпатией: его ум, скептицизм, дружелюбное чувство юмора, острота и искра берлинской энергичности и непокорности и к тому же налет доброго берлинского варварства. Когда я кладу фотографии рядом, то думаю: ему не всегда удается не задеть эту чувствительность. Наше варварство по ту сторону грани требует от других терпения. Знаю это по себе.
Кеннеди для нас тоже стал источником чего-то, чего мы никогда не видели прежде, – это стало совершенно понятно после его инаугурационной речи: надежда, что он точно все понимает, говорит лишь то, что следует, привлекает лучших и силой естественной веры хочет воплотить в мире все, что оправдывает человеческую жизнь. Первый государственный деятель, который перед лицом правящих чиновников безоговорочно, не смягчая тона, заявил: свобода «любой ценой». В нем скрыто нечто неожиданное: один человек воодушевляет других, потому что его слова, жесты, фактические поступки убедительны настолько, что все прикладывают больше усилий и открываются навстречу суровости правды. Как необходима нам такая надежда!
В июле в Базель приедут Додо4 с мужем (Эгон Зингер). Вы будете в Швейцарии с 15 до 31 июля? Мы не знаем, когда они будут у нас. Могли бы Вы при случае созвониться с Додо? Или, может быть, Вы уже знаете, как долго – по возможности подольше – будете в Базеле, и напишете нам, чтобы мы смогли договориться и с Додо.
Эрна чувствует себя прекрасно. Конечно, мы очень ее бережем – никакой тяжелой работы и переутомления. Она в добром расположении духа и радуется жизни. Чтобы ее уберечь, мы просим и Зингеров, и Вас, если Вы приедете с Генрихом, остановиться в отеле. Если Вы приедете одна, то, пожалуйста, оставайтесь у нас. Это не побеспокоит Эрну, напротив, очень ее обрадует. Горничная следит за тем, чтобы на Эрну не свалилось слишком много забот.
Летом я снова читаю по одной лекции в неделю5. В администрации так вежливо меня попросили, что я не захотел им отказывать. За такую минимальную работу я по-прежнему получаю полную оплату до 30 сентября, легкие деньги, но я решил ни в коем случае не продолжать в следующем семестре. Нет никакого желания читать лекции, и я чувствую, что мое время пришло.
С сердечным приветом
Ваш Карл Ясперс
1. У Я. датировано: 14 января 1961 г. Однако датировку нельзя считать верной, поскольку п. 278 – ответ на п. 277.
2. Доктор Роберт Серватиус – адвокат Эйхмана.
3. Рабочий профсоюз Израиля, генеральным секретарем которого был Лавон.
4. Додо Зингер-Майер.
5. В ходе летнего семестра 1961 г. Я. читал лекционный курс на тему «Шифры трансценденции».
279. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсЭванстон, 21 февраля 19611
Дорогие, дорогие друзья,
это привет в честь дня рождения – не ответ на ваши прекрасные длинные письма. Всегда в это время года я думаю, как прекрасно, что вы оба появились на свет, что вы нашли друг друга и достигли такого взаимопонимания, смогли жить вместе так, что ваш дом стал вторым домом для меня. Чего я могу вам пожелать кроме того, что хотела бы пожелать самой себе – долгих, долгих лет.
Вы знаете, что процесс Эйхмана перенесли. Так что, если это будет удобно, я заеду к вам перед тем, как отправиться в Израиль. Но пока не могу сказать точно когда. Одна подруга как раз написала, что на пасху будет на Крите и Родосе, и, конечно, меня очень это привлекает. Но все зависит и от того, будут ли у Генриха пасхальные каникулы. В апреле у него точно будет свободная неделя, но, вероятно, не на пасху. Это очень бы облегчило мой выбор.
Я свяжусь с Додо Зингер из Нью-Йорка. Но, кажется, у нас без труда получится приехать до 15 июля. В любом случае мы не будем у вас одновременно. Да, и разумеется в гостинице, мне и в голову бы не пришло заявиться в ваш дом вдвоем. Могли бы вы еще раз прислать мне адрес Зингеров, я его потеряла, а Зингеров в Нью-Йорке множество.
Всего наилучшего
Ваша
Ханна
6. Письму предшествует открытка:
«Эванстон, 15 февраля 1961.
Как видите, я снова открыла Гавану – просто хочу напомнить, что мы думаем о Вас.
От всего сердца
Ваша Ханна».
«Как прекрасно так живо видеть перед собой события прошлого.
Сердечный привет
Ульрике Брюзауэр».
280. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 26 февраля 1961
Дорогая Ханна!
Только что у меня были Курт Вольф с женой, чтобы сообщить, что три дня назад он разорвал договор с Harcourt, Brace1 (Вашим издательством). Теперь он хотел бы передать «нашу» книгу (именно такой она стала благодаря Вашей редакторской работе) другому издателю.
Мой ответ: все решения по поводу издательств я принимаю только после обсуждения с Вами и, как правило, следую Вашим советам. Поэтому я хотел бы сперва узнать, что об этом думаете Вы (я проигнорировал Ваше последнее письмо, посвященное этому вопросу, поэтому он рассказал мне все заново – помня лишь о том, что, судя по Вашим словам, он хотел расстаться со своим издательством).
Курт Вольф с женой были очень милы. С ним, очевидно, очень плохо обращаются: предательство со стороны человека, сделка с которым, заключенная еще когда Вольф был эмигрантом и врагом-чужеземцем, теперь оказалась столь невыгодной. Такое впечатление возникло у меня.
Но мы должны решить и деловые вопросы. Я сказал, что мне не по себе, если мне, как автору, придется требовать возврата прав и таким образом юридически взять на себя обязательства по возмещению понесенных убытков (которые, должно быть, весьма существенны). Пойти на такое я бы не рискнул.
Курт Вольф добавил (в некотором противоречии со сказанным прежде): мне нужно лишь подтвердить, что передача прав от одного издателя урегулирована в договоре, так что мой прежний договор теперь действует не для Pantheon, а для Harcourt, Brace. Я ответил, что лучше всего было бы обсудить это с Ханной.
Затем он рассказал, что набрана только часть, а не вся книга целиком. Но это не помешает передать ее в другое издательство.
Как видите, решение в сущности остается за Вами. Я осторожно предупредил, что как правило соглашаюсь с предложениями Ханны, так что выход из положения еще можно найти.
Недавно Вы писали, что есть какой-то вопрос о временном промежутке, в течение которого должна быть выпущена книга. Вы говорили, на Pantheon можно положиться. Предлагает ли новый договор, с которым я до сих пор не знаком, иной ответ на этот вопрос?
Все это лишь в форме отчета о нашей беседе. Конечно, между нами, решение исключительно за Вами. Я сделаю то, что Вы скажете. Я знаю, что Вы не позволите мне заключить деловое соглашение, в котором скрыты какие-то риски.