5. Ведущим был политолог Арнольд Кюнцли, живший в Базеле.
6. Рудольф Морси (род. 1927) – с 1970 г. ординарный профессор истории нового и новейшего времени.
339. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 октября 1963
Дорогая Ханна!
С того момента, как я получил Твое предыдущее письмо, со всех сторон приходят новости о Твоей книге, так что я и извне получаю намеки на то, что должен ее прочитать. Сейчас я на шестой главе, уже предвосхищаю, что будет дальше. Нет необходимости говорить, как существенны поставленные Тобой вопросы и как удивительно Ты их формулируешь (Твои критики не оспаривают, но боятся этого).
Приложенная рецензия на книгу Бена Хехта1 в FAZ2 предлагает общую картину области, которой Ты мимоходом касаешься. Ты скорее всего о ней знаешь. Возможно, Тебя увлечет способ, который выбрал обозреватель: у меня появилось впечатление, что мне преподали хороший урок. У критика нет злого умысла, для читателя вроде меня, его суждения отчасти опровергает предложенный им материал. В Твоем случае было бы неразумно вдаваться в подобные рассуждения, учитывая масштаб вопросов, поставленных в Твоей книге. С ними предстоит разбираться другим. Настоящая глупость, будто Хехт сам препятствует новой истории основания государства и перекрывает ведущие к ней пути3. Но это не Твоя тема.
Пока самое верное для Тебя – хранить молчание. Как бы ни был прекрасен Твой ответ Шолему, сколь яркую реакцию он бы ни вызвал у читателей (например у фон Круппа4), но все же это напрасные усилия. В такой форме Шолем Тебя не поймет, как не поймут и многие другие. В этой суматохе, которую поднимают те, кто словно парализован всем, о чем Ты пишешь, а из-за Твоего образа мысли они инстинктивно чувствуют себя униженными, Ты не найдешь достойных слушателей. Сейчас говорить должны другие. Придет время, когда Ты сможешь высказаться, по крайней мере, это возможно. Сперва людям придется продолжать разоблачать самих себя против собственной воли.
Жду Элкопли.
От всей души
Ваш Карл
В нескольких рецензиях на Твою книгу, которые я успел прочитать, непосредственно о книге не говорится почти ничего.
Как обстоят дела с письмами для New York Times, которые они не опубликовали? Все они, вероятно, хотят публично выступить в Твою поддержку. Не хочет ли того же и Твой издатель? Помнишь: «Письма, которые не опубликовали в New York Times».
1. Бен Хехт (1894–1964) – еврейский писатель из США.
2. Arnsberg P. Aus der Perspektive der Geborgenheit, Rezension von Ben Hechts Buch «Perfidy» // Frankfurter Allgemeine Zeitung, 28.10.1963.
3. Бен Хехт подверг жесткой критике еврейские советы и Еврейское агентство, а также ход судебного дела над Кастнером. Арнсберг в рецензии высказал мнение, что Хехт предательски преувеличивает и тем самым дискредитирует любую попытку создания новой истории основания государства Израиль.
4. Самуэль Крупп (1892–1974) – гинеколог, до 1963 г. домашний врач Я., оставшийся его другом до самой смерти.
340. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 2 ноября 1963
Дорогая Ханна!
Только что был Элкопли. Теперь я знаю чуть больше. Ты узнаешь все подробности. Нельзя не обращать внимания на факты, временные двигательные нарушения, утомляемость, повышенное диастолическое давление. Это больше, чем приходит с возрастом. Я понимаю, что Ты подавлена. Нельзя не признавать ухудшения работы всех жизненных процессов. Есть одно правило: начальные симптомы в большинстве случаев ужасны, но за ними на протяжении долго времени все идет хорошо. Тогда любое состояние кажется временным. Разумеется, необходимы определенный образ жизни и диета. Есть и подходящие медикаменты. Хорошо, что вы держите все в тайне. Могла бы Ты написать, как теперь чувствует себя Генрих? И как он справляется с работой. Ему нужно ограничить ее объем на первых порах. Если в первые полгода все будет хорошо, можно будет вздохнуть с облегчением. Полагаю, Твое пребывание в Чикаго продлится еще несколько недель. Расставание в этом состоянии особенно мучительно. Элкопли очень дружелюбен. Мне понравились его слова о Генрихе – «близнец Сократа», Генрих со всем справится. Его познания в области неврологии, которые он успел приобрести благодаря аневризме, не позволят ему впасть в клиническую меланхолию. В учебниках описывают только неудачные случаи, а не привычные. Поэтому новички в медицине так часто обнаруживают в повседневных аномалиях самые тяжелые болезни. Ах, к сожалению, эти аномалии не так уж повседневны! Или все же?
Я непрерывно продолжаю читать Твою книгу об Эйхмане. Она кажется мне великолепной. Портрет Эйхмана – очевидное создание определенного образа. С такой ясностью изображено напряжение между двумя силами в ходе процесса. Кооперация евреев с нацистами – лишь одна из тем. Тема немцев имеет столь же важное значение. Я только закончил главу о Ванзе. Книга не систематизирована, она начиналась с репортажа, но стала просветленным изложением того, как все было на самом деле. Но я вижу в ней больше: воля к истине и созерцание человека, о которых Ты не говоришь открыто.
Я полагаю, Тебе нужно хранить молчание. Если я что-то напишу, обязательно покажу Тебе заранее (доверительно и с готовностью к критике). Но пока я к этому не готов. Думаю, публикация немецкого издания, к которому Ты добавишь на Твой взгляд необходимые дополнения, может стать подходящим моментом.
Всего наилучшего вам обоим
Ваш Карл
341. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 16 ноября 1963
Дорогая Ханна!
На душе неспокойно, когда я думаю о Тебе, о вас. Как приятно было все эти годы наблюдать за вашим духовным подъемом, за вами, наполненными неисчерпаемой силой, после того как на вашу долю выпало все, с чем справится не каждый. Теперь приближается старость. Вы бунтуете против нее, и мы вместе с вами. Но успокоил Элкопли: результат обследования показал, что дело не в неврологии. Однако двигательные нарушения (при ходьбе, во время открытия двери) – столь же объективный симптом, даже если их замечает только сам пациент. Надеюсь, все в прошлом. Так ли это? Жизни по-прежнему ничего не угрожает. Но возраст не врет, и необходимо научиться принимать продиктованные им изменения в образе жизни. Это непросто. В этих новых условиях продолжится ваша чудесная жизнь, нам на радость.
По сравнению с этим «репутационное убийство» второстепенно и все-таки имеет другой характер. К Тебе не относятся слова, которые когда-то в Гейдельберге мне сказал Мангейм1: лучше уничтожающая критика, чем молчание, она хотя бы приносит славу. Ты не переносишь человеческой низости и хочешь избежать публичности. Теперь Ты столкнулась и с тем, и с другим. Анна Вейль написала, что с Ханной так всегда. Она что-то говорит, все приходят в ужас и начинают ругаться. Она отвечает удивленно или в ужасе: «Но ведь все так и есть!» Я прочитал Твою книгу от первой до последней страницы. Ее тема великолепна, ее интенция – свидетельство Твоей непримиримой воли к истине, изложенный в ней ход мысли глубок и полон отчаяния, ее стиль – новое доказательство Твоего литературного таланта. И я соглашаюсь с Анной Вейль: как безмерно наивно не замечать, что само решение воплотить эту книгу есть проявление агрессии по отношению ко «лжи, поддерживающей жизнь». Когда вскрыта эта ложь и обнародованы имена ее распространителей, на кону смысл их жизней. Они реагируют, превращаясь в смертных врагов. Я вспоминаю выражение лица одного молодого человека во время Первой мировой, друга нашей помощницы, которого я поймал за кражей. Этот ужасающий взгляд, напоминавший полные ужаса, озлобленные, враждебные лица шизофреников, – недавно я увидел у одного израильского поэта2, который зашел к нам по рекомендации Эрнста Симона. Его вид был чуть сдержаннее, но невозможно не обратить внимания на его отличие от обычного. Мы мило пообщались, он рассказывал о кибуце, в котором вырос, он был человеком доброй воли, который десятилетия назад обрел чувство защищенности, полон энтузиазма и весьма рассудителен. Спустя час я заговорил о Тебе. И вдруг заметил этот взгляд. Я был в ужасе, стал вести себя словно психиатр, говорил о Тебе и Твоей книге, без агрессии, с большим восторгом, подробно рассказывал о каждой детали. Он слушал, был очевидно очень расстроен тем фактом, что я так думаю, но на самом деле не слушал, был непоколебим: мы, евреи, подверглись нападению, наше государство не признают, к нашему сионизму относятся пренебрежительно и т. д. О Тебе он собственно ничего не знал, но читал Твою книгу. Я не считаю его подлецом, скорее фанатиком, который смотрит на мир сквозь пелену самообмана. Если допустить такую мысль, на мой взгляд, это весьма серьезный человек, готовый к самопожертвованию. Поэтому мы пригласили его снова. Судьба посылает таких людей ко мне в дом, чтобы я в действительности увидел то, о чем мне хотелось бы узнать. Если он вернется, я хочу попробовать вытянуть из него новые ответы. Совершенно исключено, что мне удастся его в чем-то убедить.
Несколько дней назад я рассказывал Эрне об одном критике, который написал, что Ханна презирает все человечество, она только рассмеялась в ответ. Тебе стоило это видеть!
Теперь Ты переживаешь то, чего Тебе никогда не хотелось: «риски публичности». Ты подвержена им и должна с ними справиться. Для Тебя они мучительны. Я хотел бы пожелать Тебе моей толстокожести, но и это не поможет. Мне кажется совершенно уместным Твое временное молчание. Теперь я хотел бы что-нибудь написать и беспокоюсь лишь о том, насколько хорошо мне это удастся. Прежде всего потому, что все, что я мог бы сказать, находится в той области, которой не поймет большинство. Кажется, я уже чувствую зарождение солидарности между теми, кого затронуло раскрытие лжи, сохранявшей их жизнь. Даже неевреи как к врагам относятся к тем, кто проливает свет на еврейскую действительность, как Ты. Это наша общая судьба. Хоть Ты и менее осторожна и меньше боишься задеть чьи-то чувства, чем я, и наделена силой литературного убеждения, которой у меня никогда не было. Забавно, когда-то Ты сказала, что я с такой наивностью твержу людям об истине. Теперь Ты далеко превзошла мою наивность.