Как дела с Россманом?6
Как дела с телевыступлениями?
Я бы очень хотела поговорить о Максе Вебере – снова прочитала Твое письмо.
До свидания, надеюсь, до скорого! Год назад мы путешествовали по Греции, после чего приехали к вам.
С любовью
Ваша
Ханна
1. Письмо Х. А. Эмилю Хенку от 19 апреля 1964 г.
2. Аксель фрайхерр фон дем Бусше (1919–1993) – офицер, борец движения немецкого Сопротивления, собирался подарить Гитлеру новый мундир, в карманах которого хотел спрятать разрывные заряды, поджечь их он собирался во время объятий с Гитлером, шанс так и не представился, впоследствии фон дем Бусше тяжело ранен на войне.
3. Эрнст Шнабель (1913–1996) – писатель и драматург, в то время выпускающий редактор радиопрограммы Севернонемецкого радио и передачи «Свободный Берлин».
4. 13 июня 1964 г. Х. А. был присвоен титул почетного доктора права Университета Восточного Мичигана.
5. Hilberg R. The Destruction of the European Jews. Chicago, 1961.
6. Речь идет о переговорах по поводу назначении преемника Я., одним из кандидатов был Курт Россман.
352. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 25 апреля 1964
Дорогая Ханна!
Мое письмо покажется слегка вымученным. Двенадцать дней назад у меня была бронхоэктатическая лихорадка с продолжительной повышенной температурой. Сейчас она спала, я снова на ногах. Нет причин для беспокойства. Но теперь я в том же состоянии, в котором Ты застала меня в прошлом году (говоря самонадеянно: хуже того, к чему я привык).
Об Эмиле Хенке писать не стану. Конечно, ты полностью права. Если Гертруда испытывает благодарность, она благодарна безгранично. Она отправила ему адресованный Тебе конверт по следующей причине: уже дважды она давала ему Твой адрес. Но он продолжал спрашивать. Так что она хотела упростить ему задачу. Жаль, что ему не о чем было написать Тебе, кроме того, что он написал Гертруде. Она надеялась, он сможет сообщить Тебе что-то новое. Погибший друг – вероятно, Хаубах, с которым я был хорошо знаком. Они вдвоем были у нас еще 22 июля, после покушения. Мы обсуждали риски. Хаубах и Хенк так трогательно заботились о жене. Она вскоре сменила тему разговора: как о себе позаботится Хаубах? Ему грозит не меньшая опасность, несмотря на то что он не знал о покушении заранее. Хаубах согласился. Он собирался скрываться у друзей в Мекленбурге. Но так и не сделал этого, потому что поверил, что с преследованиями покончено. Он попался исключительно по неосторожности. Что ему пришлось перенести после – ужасно. Хенк обо всем знал. Сочувствие к нему совершенно оправданно. Но он не был «героем». Ах, какое горе!1
Хенк, который очень поддерживал меня во время войны, очень умен особенно в вопросах военного положения, он делал крайне удачные и обоснованные прогнозы. Это было прекрасно в те времена, когда нельзя было поговорить ни с кем и почти все, даже друзья, например Радбрух и многие другие (за единственным исключением Дибелиуса и Альфреда Вебера), надеялись на победу Германии. Когда американские войска вступили в Гейдельберг, американские солдаты еще скрывались «под прикрытием» и были крайне осторожны. Был полдень, Хенк в этот день был у нас, и за парковой изгородью скрывались молодые, совсем молодые немецкие солдаты в униформе, тоже прячась «в укрытии» за деревьями. Хенк открыл окно и выкрикнул: «Не глупите, бросайте оружие и сдавайтесь!» – что они и сделали. Но вскоре Хенк начал поносить американцев и раскрыл свою националистскую душу. Гертруда была в ужасе и сказала: «Не будем об этом! Они нас освободили!» Поэтому тема вскоре стала запретной. Но хватит об этом.
Как замечательно все, что Ты рассказываешь о фон дем Бусше! Конечно, все останется между нами. Жаль, что такие люди хранят молчание! Вероятно, он поступает так из гордости, потому что не хочет хвастаться. Благородно с его стороны, но вредит общественности.
Благодарю за главу о Максе Вебере. Решение кажется мне удачным. Если Хелена Вольф решит вычеркнуть и другие повторы, я предоставлю ей на это полное право. Но сокращения должны ограничиться повторами. Хелена Вольф очень нам понравилась, когда была здесь в последний раз. Мы постарались выразить ей свое сочувствие в связи с ее непростой судьбой. Но потом мы действительно очень к ней привязались. Она была очень тронута и отвечала нам искренне, но в то же время рассудительно, с глубоким желанием продолжать жить и так быть рядом с мужем, которого она очевидно очень любила.
Но теперь о главном: Твой «Эйхман» и все, что с ним связано.
Содержание предисловия я считаю превосходным. Оно выдержано в верном тоне. Но, может быть, некоторые стилистические изменения могли бы придать ему убедительности. После напряжения, созданного Тобой в начале и последующих подробных главах, у читателя может возникнуть ощущение, что предисловие cходит на нет. Это можно исправить точнее разделив темы.
На третьей странице Ты пропустила строчку, чтобы обозначить переход к новой теме. На мой взгляд, тот же прием можно повторить еще несколько раз:
В начале с. 5: «В репортаже о процессе…»
Середина с. 7: Фраза «Кажется сложнее…» – переходное предложение, но пустое в первых двух строках… Тема «какого рода преступление…» не должна излагаться как словно случайная очередная тема, но должна быть точно выделена как новая и существенная, подробности которой теперь может раскрыть предисловие. С этого момента в ней главная суть повествования. Со с. 7 до 15 Эйхман совсем пропадает из виду. В содержании этих страниц скрыты важнейшие идеи Твоей книги. В предисловии нарушены пропорции. В этом не будет никакой проблемы, если в середине седьмой страницы Ты отметишь точный момент перехода.
Но может быть я заблуждаюсь. Смысл изменений (они совсем незначительны и не займут много времени) замечаешь, только когда вносишь их самостоятельно. Вмешиваться я не рискну.
Последний абзац: «И…» словно придуман задним числом. Здесь Ты возвращаешься к Эйхману, о котором с седьмой страницы не было ни слова (даже если все посвящено только ему). Последний абзац, думаю, должен иметь собственный вес, для этого можно снова добавить цезуру. Не нужно расширять текст. Нужно лишь продемонстрировать, что здесь выражен Твой главный замысел в отношении самого процесса.
«Какой педант!» – скажешь Ты. И с этим не поспоришь.
Я снова превращаюсь в учителя, кода говорю, что о вопросах вины необходимо говорить ясным языком (здесь я пристрастен из-за собственных стараний в «Вопросе о виновности»). Когда речь идет о юридических обязательствах, я бы не стал говорить об ответственности. Но в целом я с Тобой согласен. Но не могу избавиться от собственной схемы (в данном случае от «четырех типов вины»). И все же, я полагаю, Тебе не стоит ничего менять.
Прошу, оставь мое имя и в немецком издании. Мои слова «Мне не по себе» относятся к тому, как мне следует вести себя с Голо Манном в этом сугубо провокационном случае, – это, однако, сущий пустяк по сравнению с тем, как он поступил с Тобой. Публичная грубость требует ответного удара.
Пипер хочет посвятить Тебе большую рекламную кампанию. Я абсолютно разделяю его намерение. Сегодня не воспользоваться рекламой попросту глупо. У нас больше нет интеллектуальной аудитории, нет «слоя», в котором литератор сто лет назад чувствовал себя как дома. Нужно решить, как мы можем захватить отдельных интеллектуалов, то есть обратиться к «массам». Но, конечно, нужно продумать каждый отдельный случай. Я всегда воодушевлен, когда Ты выступаешь перед студентами или на конгрессах любого рода или произносишь речи, как на вручении Премии Лессинга. В отношении всего, что связано с пресс-конференцией и интервью Spiegel, просто доверься своим инстинктам. Вопрос в том, захочешь ли Ты добровольно подвергнуть себя риску недоброжелательности и поддаться желанию создать определенный эффект. Позволь рассказать Тебе о своих давних размышлениях: после моего телеинтервью о «Свободе и воссоединении»2 одна реакционная институция в Берлине в лице некоторых профессоров (Херцфельд3, Гадамер и т. д.) хотела приехать в Базель, чтобы взять у меня интервью. Физически я мог бы согласиться. Но ответил отказом. Макс Вебер, полагаю, согласился бы. Я не хотел бы вступать в борьбу против откровенно злых намерений, в которой пришлось бы сражаться против всех в одиночку. После выхода «Свободы и воссоединения» трое репортеров Spiegel хотели приехать в Базель. Пипер настоятельно требовал моего согласия (продажи могли бы вырасти «минимум на 4000 экземпляров»)4. Я снова отказался. Не потому, что был против злых намерений, но потому, что был бы вынужден противостоять тем, кто охотится за сенсацией, тем, кто расставляет ловушки, втроем нападают на одного, по собственному желанию прерывают разговор, вырезают на пленке то, что не хотят публиковать. Я подумал, не нужно связываться с теми, против кого безоружен, с теми, кто после разговора вырежет твои слова и напишет все, что захочет.
Интервью на радио – другое дело, но с одним собеседником. Бонди проявил себя. Жанна Эрш очень давно рассказывала, что Бонди считает, будто Голо Манн прав. Эти рассказы можно было бы счесть сплетней, если бы я писал о них не Тебе. Действительно ли все так, как рассказывает Жанна (которая на тот момент еще не успела составить своего мнения, потому что не читала Твою книгу), я не знаю. Не стоит воспринимать всерьез все, что говорит Бонди. Через разговор с ним Ты могла бы обратиться и к широкой аудитории и сообщить ей все, что она хочет узнать. Бонди для этого достаточно умен и умеет себя вести.
Поскольку Ты спросила: я советую воздержаться от встречи с прессой и от интервью Spiegel, но согласиться на интервью с Бонди.
Россман: «Попечительский совет» университета очевидно настроен против, «Воспитательный совет» – единогласно за. Цшокке5 за него. Совет правления, которому предстоит принять решение, до сих пор сомневается. Они хотят пригласить Россмана и второго кандидата из Цюриха по имени Мейер