Все это ради того, чтобы отправить Тебе документы, копии которых я не успела сделать, но они придут заказным письмом в полной сохранности. Прикладываю материалы Антидиффамационной лиги1, которая руководила кампанией в сотрудничестве и с поддержкой еврейских организаций. Также прилагаю письмо от Генри Шварцшильда2 (от которого я и получила внутренние меморандумы), отправленное вместе с материалами, прикладываю и свой ответ3. Его имя – строго конфиденциально. Они уже успели выкинуть его со службы, но я все же не хочу, чтобы его имя где-то упоминалось. Во-вторых, отправляю Тебе два письма Зигфрида Мозеса4, высокопоставленный чиновник в Иерусалиме, на пенсии, президент института Бека, федерации немецких евреев с отделениями в Нью-Йорке, Лондоне и Иерусалиме. Как видишь, Мозес – мой старый знакомый, письмо от 24 марта относится к продолжительному разговору, который состоялся между нами в Базеле. Он просил точнее разделить деятельность еврейских советов и помощь, которую они оказывали накануне войны. Я добавила соответствующее разъяснение: с. 355, в скобках. В-третьих, отправляю Тебе циркуляр Бюро еврейского центра6, из которого Ты узнаешь, как тесно Мусманно сотрудничал с еврейскими организациями. И, наконец, отправляю газетную вырезку из Aufbau7 и мой ответ8 на статью, который Aufbau так и не опубликовал. В связи с этой статьей Aufbau получили письма и от других читателей9, в которых рассказы господина Мая10 подвергались жесткой критике и которые Aufbau также не опубликовал. И наконец, я не отправляю Тебе газетную заметку о визите Хауснера11 в Нью-Йорк в мае 1963-го, потому что не нашла ее в ворохе бумаг. В этой заметке прямо говорилось, что господин Хауснер приехал в Америку в связи с выходом моей книги об Эйхмане. Насколько я помню, заметка вышла в Daily News, но могу ошибаться.
Думаю, мы уже обсудили памфлет12 об «Эйхмане», который Nymphenburger Verlagsanstalt выпустили по распоряжению Мозеса. Я получила письмо от Михаеля Фройнда (историк из Киля), из которого я делаю вывод, что копией этого памфлета снабдили всех. Даже тех, кто не испытывал к теме особого интереса.
Я только что созвонилась с издательством по поводу бойкота книжных магазинов: это не секрет, распространители в магазинах сообщили представителям Пипера, что не хотят продавать книгу – что-то невероятное.
Всего наилучшего, с любовью
Ваша Ханна
1. Два внутренних меморандума Антидиффамационной лиги от 11 и 27 марта 1963 г., в которых были определены директивы и материалы для борьбы с книгой Арендт об Эйхмане.
2. Генри Шварцшильд в то время был управляющим издательской работой Антидиффамационной лиги, в приложении его письмо Ханне Арендт от 29 марта 1963 г.
3. От 10 апреля 1963 г.
4. Зигфрид Мозес (1887–1974) – немецкий сионист, находившийся в Палестине с 1936 г. С 1949 по 1961 г. финансовый контролер государства Израиль. Приложены его письма Ханне Арендт от 7 и 24 марта 1963 г., в которых он пишет о негодовании евреев по поводу статьи Арендт об Эйхмане в New Yorker.
5. По страницам немецкого издания книги об Эйхмане.
6. Циркуляр от 24 мая 1963 г.
7. Aufbau, 26.07.1963.
8. Письмо редактору от Ханны Арендт от 29 июля 1963 г., адресованное Курту Маю.
9. Письмо от Эрно Ландау, доказавшее точку зрения Х. А., согласно которой евреи не были депортированы из Болгарии.
10. Имеется в виду статья Курта Мая, опубликованная в Aufbau 26 июля 1963 г.
11. Израильский генеральный прокурор Гидеон Хауснер.
12. Die Kontroverse. Hannah Arendt, Eichmann und die Juden. München, 1964.
360. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 4 октября 1964
Дорогая Ханна!
Несколько недель назад получил Твое интервью с Гаусом1. Можешь представить, с каким удовольствием я его прочитал. Твой портрет удался. Он просто покоряет. Каждый, кто увидит эту беседу и увидит Тебя, не сможет устоять. Даже Твои враги, если и попытаются – безуспешно – найти в нем новые аргументы против Тебя, будут глубоко поражены. Кому еще свойственна такая непредубежденность, которую являешь Ты? Твоя непосредственность, мелкие нюансы и неожиданные наблюдения – никто не посмеет сказать, что Ты была неискренней. Кто еще, кроме Тебя, сегодня мог бы с такой уверенностью положиться на самого себя!
Наконец, совершенно неожиданно, я увидел и то, что Ты пишешь обо мне. Ты уже говорила много лет назад, но теперь Ты говоришь об этом публично, как Ты встретила меня когда-то, услышала и выбрала меня, чтобы продолжать свое самостоятельное обучение благодаря тому, что я мог Тебе дать, как и всем остальным студентам, что, однако, не всегда удавалось. Ты говоришь, «научил разуму». Лишь тот, кто знаком с Кантом, поймет, что скрыто в слове «разум».
Эти несколько слов – продолжение Твоей франкфуртской речи. Редкое счастье для того, кто участвовал в общественной жизни, при жизни хоть однажды услышать произнесенные во всеуслышание слова, оправдывающие ценность целой жизни. Похвала и упреки зачастую безразличны. Их влияние зависит от того, как и кто их произнес. Я невероятно тронут таким подарком и в то же время немного пристыжен. Однажды Эрнст2, мой друг, высказался обо мне публично, но крайне сдержанно. Затем Людвиг Курциус3 – несколько патетично, но убедительно и в то же время c искренней объективностью. С Тобой все иначе. Ты гораздо моложе. У Тебя нет необходимости в осторожности, как у Эрнста, и с Тобой мы гораздо ближе, чем с Курциусом. И к тому же Ты доказываешь мне и моим современникам, что и моя профессорская работа не прошла даром. О том, что я приобрел благодаря Тебе, Твоей жизни и Твоей работе, не стоит и говорить.
Твой звонок из Брюсселя был прекрасным завершением этих чудесных недель. Теперь Ты уже успела вернуться в Чикаго и читаешь лекции о «Критике способности суждения» Канта. Остальное Ты предоставляешь немцам. Я читал в Zeit4 все, что Ты рассказывала о Кемпнере5. Кемпнер «оказался полнейшим идиотом»… «Госпожа Арендт была восхитительна. Без оглядки на статус и пол» (я думаю, журналист имел в виду: без оглядки на то, что Кемпер – всемирно известный юрист и мужчина), «прицеливаясь и иногда подставляя себя под удар, она продемонстрировала одновременно трогательную и предельно проницательную искренность интеллекта, к которой не привыкли в наших краях. Даже те, кто оказался на выступлении против доброй воли, поклялись: книгу этой дамы я непременно должен прочитать».
Где бы Ты ни выступала, слушатели не могут устоять перед убедительностью Твоих аргументов и Твоей речи. Враждебность исчезает. Но теперь меня одолевают другие заботы: в FAZ6 обнаружилась рецензия в половину страницы, посвященная Твоей и еще трем книгам на схожую тему (это распространенное бесстыдное уравнивание!). Речь в ней идет только о еврейском вопросе, о немецких проблемах почти ни слова: «Она слишком строго судит о немцах – даже те, кто решился оказать сопротивление, приравниваются ко всем остальным». Я боюсь, в Германии Твою книгу проигнорируют, хотя и упомянут о ней с уважением. Это для них удобнее всего. Поскольку все, о чем Ты пишешь с такой простотой, рассеяно в разных фрагментах, говорить об этом, объединить в единое целое для рецензента опасно, либо он потеряет самоуважение, написав неправду, либо оскорбит широкую публику, от которой зависит вся его журналистская карьера. Чтобы наверстать все, что было упущено после 1945 года, необходимо великое мужество. Штернбергер, конечно, любит повторять: «Да что такое с этим мужеством! Ничьей жизни и ничьему имуществу не грозит опасность! Мы можем писать все, что захотим!» Посмотрим. Молчание может быть опасно и может стать дурным симптомом. Страх перед истиной растет. Я начинаю это понимать. Может быть, Ты помнишь, что я читал лекцию на кельнском радио в рамках их серии: «Что значит немецкий?»7. Меня осыпали похвалами и почестями. Затем они предложили сперва отправить рукопись в Кельн и только после этого записать лекцию на пленку в Базеле. Я с удивлением спросил, почему? Я могу сразу записать все на пленку. А вместе с ней они получат и рукопись. Ответ: мне предложили придерживаться «установленного порядка». Я с недоверием потребовал гарантировать, что в записанной мной речи не будет купюр. Мне пообещали, что так и будет, если запись будет сделана после того, как они одобрят рукопись, – в результате я вежливо отказался.
Гертруда и я день за днем проживаем в радости и покое. Депрессивное настроение, в котором Гертруда пребывала еще во время Твоего визита, снова полностью прошло. Она опять вернула себе природное равновесие и ни в чем себя не винит. Всю жизнь она переживала эти колебания, последствие наследственных недугов, которые не так значительны, как могли бы быть, но все же довольно неприятны. Но добрые, здоровые времена всегда возвращаются. Тогда и возрастные жалобы кажутся не такими серьезными.
Я стараюсь работать – без напряжения, с безмятежностью возраста – над памфлетом о Твоей книге. Набралось множество заметок. Размышления над Твоей книгой очень вдохновляют. Но повторюсь: пока я не знаю, на что способен.
Ты не хочешь быть философом. Потому что никто из нас не может определить, что есть философия, следует спросить, что значит «не быть философом». Я вспоминаю слова Риккерта: «Ваше право превращать Макса Вебера в философию. Но называть его философом – сущая глупость».
Гертруда и я передаем привет
Твой Карл
Заказным письмом пришла целая стопка документов. Когда они будут не нужны, я также заказным письмом отправлю их обратно. После чего пришлю и другие документы, которые Ты оставила здесь.
1. Имеется в виду копия разговора Х. А. с Гюнтером Гаусом, вышедшего в эфир XDF 28 октября под названием «Что остается? Остается родной язык» в рамках серии передач «К лицу». Расшифровка позже опубликована в: Gaus G. Zur Person. Porträts in Frage und Antwort. München, 1964, p. 12–32.