13. В письме от 28 февраля 1965 г. Гертруда Я. сообщила Х. А., что близится смерть Эллы Майер.
372. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 23 марта 1965
Дорогая Ханна!
Твое трогательное, подробное письмо от 19 февраля и Твоя стремительная реакция на интервью в Spiegel от 14 марта требуют ответа. Но пока я не могу писать, поскольку рука слишком болит из-за мышечного ревматизма, и я до сих пор восстанавливаюсь после несерьезной болезни. Я много сплю днем, о работе не может быть и речи. Но Ты права, я по крайней мере могу написать Тебе письмо под диктовку, и госпожа Салмони любезно согласилась помочь.
Сперва неизбежные жалобы: вскоре после интервью для Spiegel у меня началось серьезное кишечное кровотечение. Поначалу оно было столь сильным, что мне назначили переливания, но затем понемногу уменьшилось благодаря современным средствам, а спустя неделю прекратилось вовсе. Теперь уже больше недели никаких кровотечений. Но мышечный ревматизм только усугубился. В результате почти любое движение причиняет боль. Она возникает то тут, то там. И где-то снова пропадает, во время кровотечения она началась в пояснице, теперь в этой области все прошло. По крайней мере, теперь я могу вставать, лежу на кушетке. Гертруда чувствует себя относительно неплохо, мы оба радуемся и думаем, что на пенсии от меня не стоит и требовать большего. Диагноз с высокой долей вероятности будет тем же, что и в 1959 году: кровотечения вследствие дивертикулеза нисходящей ободочной кишки. К счастью, сохранились рентгеновские снимки того времени. Разница лишь в том, что в тот раз кровотечение было несущественным, вид его внушал серьезные опасения, но объем был совсем незначителен, теперь же количество крови еще не было критическим, но приблизилось к допустимому пределу. Маловероятно, что подтвердится карцинома, нет необходимости перечислять все аргументы и контраргументы. Никогда нельзя быть уверенным на сто процентов. Но помимо кровотечений нет ни одного симптома, который мог бы вызывать опасения. Самое главное, что нет потери веса. Аппетит и другие функции организма в полном порядке.
Но мне не очень нравится постельный режим. Я очень хочу закончить работу над книгой о Твоей книге. Но не возвращался к ней с января. Я уже знаю, чего хочу. В моем распоряжении уже есть большая часть материалов, которые могут мне понадобиться, разумеется, им нужно придать подходящую форму и переработать. Сам текст пока есть только в форме заметок и должен быть собран в единое целое. По следующему примеру Ты можешь судить, как далеко я зашел: сейчас я читаю Вольтера и о нем. Поразительный человек. Между делом он сколотил себе состояние на спекуляциях, которое позволило ему стать маленьким князем Фернея, построить там небольшую деревню и организовать часовое производство. Что почти не стоило ему ни денег, ни усилий. Он ничего не зарабатывал писательским трудом. Его витальность невероятна, его находчивость, его способность находить точные формулировки, интуиция в создании впечатления, его чувствительность к французскому вкусу – все это невероятно. Но теперь я обнаружил его аналогию с Декартом. Декарт – представитель образа мышления, которое вечно переворачивает современную науку с ног на голову и лишает ее величия, Вольтер – в современных гуманитарных науках представляет литературный тип настолько бесчеловечный в своей сути, насколько это только возможно, в действительности подлый, но способный и на морализаторский тон, на широкие жесты, выражение протеста – который укоренился столь глубоко, что встречается и до сих пор. Кажется, до сих пор никто не замечал того, что я теперь понял о Декарте. Еще сложнее выразить то, что я думаю о том типе литераторов, традицию которых продолжает, например, Томас Манн. Почему я трачу на это время? Потому что полагаю, что среди столь разнообразных сил, объединившихся против Тебя, представители именно этого типа литераторов, не сговариваясь, сомкнули свои ряды. Один из важнейших для меня пунктов заключается в том, что Ты с этим типом не имеешь ничего общего. Но об этом в скобках. Пока работа не движется. Какой она получится, я пока не знаю. Она может обернуться неудачей и остаться неопубликованной. Что было бы весьма обидно.
Ты пишешь о своих «турне» по Америке и неудобствах. Конечно, Ты каждый раз сталкиваешься с собственным двойником, тем, кого ждут, но на поверку он оказывается совсем иным. Единственное средство, которое может Тебе помочь, – появляться перед ними самолично. Тогда двойник вынужден ретироваться. Но ситуация странная. Вероятно, в публичной сфере такое происходит каждый раз.
Я счастлив, что Тебе пришлось по душе интервью Spiegel. В сущности, оно удалось по случайности. Если бы Аугштейн не спросил, мне бы и в голову это не пришло. А когда он задал вопрос, как обычно через Пипера, я подумал о Тебе и Твоих словах о Spiegel. Так что я обсудил это с Гертрудой, взяв день на размышления, и согласился, осознавая возможные риски. Не знаю, как все сложится дальше. Твои политические замечания по поводу отдельных аспектов вопроса об истечении срока давности точно совпадают и с моими собственными взглядами. Сегодня писать об этом я не стану.
Пипер уже отправил вам мою новую небольшую книгу: тринадцать телевизионных лекций1. Конечно, они для меня гораздо дороже, чем интервью Spiegel и немецкая политика. Примечательно, что случайные и мимолетные явления поднимают в мире такой шум и перед лицом по-настоящему существенных событий мы остаемся в одиночестве. У Пипера грандиозные планы по продажам, он уже выпустил 11 000 экземпляров и с первой поставки уже продал 4 000. Но, к сожалению, это ничего не значит.
Вот уже много лет я получаю письма от незнакомцев, и в последнее время все чаще мне пишут, что все мои идеи утопичны. Некоторые пишут, что я откровенно заблуждаюсь и все следует делать иначе. Другие (как раз получил письмо от одной эмигрантки в Стокгольме), напротив, утверждают: я хочу, чтобы Вы сказали, что нам делать, но знаю, что Вы не можете этого сказать. Но она сохраняет бодрость духа и не думает сдаваться.
И последнее, ради шутки. Сегодня днем я получил письмо: «Вы – слуга евреев, Вы – предатель! Вы – гнусное пресмыкающееся!» – я совру, если скажу, что подобное может меня разозлить, но неприятно знать о существовании таких людей.
Сердечный привет Тебе и Генриху от Гертруды! Надеюсь, в лице Генриха мои телевыступления найдут благосклонного читателя. Тебе, боюсь, они могут показаться несколько скучными. Но дело в том, что Ты так хорошо меня знаешь и все эти рассуждения для Тебя уже очевидны. Вскоре хочу написать под диктовку новое письмо.
Сердечно ваш
Карл
1. Jaspers K. Kleine Schule des philosophischen Denkens. München, 1965.
373. Ханна Арендт Карлу Ясперсуполучено 13 апреля 19651
Дорогой Почтеннейший!
Письмо пришло как раз, когда я улетала в Чикаго, и стало для меня настоящим утешением. Еще пару дней назад я получила письмо2 от Гертруды о том, что кровотечение прекратилось. Мой страх не прошел, но здесь дивертикулез – болезнь довольно распространенная, ее течение можно держать под контролем, придерживаясь определенной диеты. Я только не до конца могу понять, почему Ты не начал соблюдать диету еще несколько лет назад, когда диагноз подтвердился. Я не понаслышке знаю о мучениях, которые может доставить ревматизм, но он никогда не поражал руки. Два года я совершенно не могла пошевелить правым плечом, научилась тысяче разных уловок, чтобы не привлекать к этому внимания. И вот в один день боль попросту исчезла. Никто не знает, от чего и почему. Если он действительно так Тебя донимает – конечно, в руках он особенно мучителен, – не думал ли Ты принимать кортизон? Я никогда его не пробовала, но, кажется, он должен помочь.
Вчера я получила Твой «Краткий курс философской мысли», сегодня, по словам Генриха, экземпляр пришел и в Нью-Йорк. Дополнительный экземпляр я получила от Хелены Вольф. Пока успела прочитать только о любви и смерти. Глава о любви совсем новая и как будто точнее, чем все Твои тексты, которые я видела прежде. (У меня под рукой нет книг, поэтому не могу сравнить фрагменты.) Прочитала и первую главу. Невероятно живо, гораздо конкретнее и точнее, чем обычно. Она произведет сильное впечатление. Это философия, лишенная магии («О если бы мне магию забыть, Заклятий больше не произносить…»)3, и в сравнении с тем, что пишешь Ты, язык терминов и понятий – своего рода магия. Твоя книга невероятно чиста, единственная причина, почему я не продолжила читать сразу, хотела наконец написать это письмо, никогда не знаешь, что может помешать, – я имею в виду студентов. Генрих только что сказал, что хочет прочитать книгу сразу, и тогда мы обсудим ее в воскресенье (когда телефонная связь будет дешевле).
Генрих рассказал, что чуть не попал в автокатастрофу, до сих пор не могу прийти в себя. Он с коллегой ехал на такси по шоссе, и у водителя, на соседнем от Генриха кресле, случился приступ, он упал Генриху на колени и умер на месте. Настоящее чудо, что ничего не случилось: Генрих не мог даже пошевелиться, чтобы хотя бы убрать ногу водителя с педали газа. Но ничего не произошло… Уф…
Я крайне заинтригована тем, что Ты скажешь о проблеме литераторов. К сожалению, это сугубо еврейская проблема, но это лишь случайность. Вольтера я никогда не читала. Ты говоришь «подлый». Конечно, но больше всего раздражает, на мой взгляд, что дух – и в некоторой степени истинный дух – прорастает из грязи. Уже с юных лет я часто думала: что меня объединяет с этими людьми? Гораздо меньше, чем, например, с Эрной или моей милой Эстер, и я говорю буквально. С исключительно технической точки зрения решающее значение, на мой взгляд, имеет «озарение». Если обладаешь хоть незначительной долей таланта, нет ни одной области, в которой не может случиться «озарения». Как только кому-то приходит в голову «потрясающая идея», пусть и по чужому указу, она сразу превращается в «мою потрясающую идею». Карл Краус