Блюменфельд тогда не объявился, поскольку сразу из Берлина должен был возвращаться в Израиль. Он как раз написал, что в этом году едет в Швейцарию и обязательно даст о себе знать. Хочу предупредить Вас: в связи с его семидесятилетием вышел целый ряд посвященных ему статей, я запомнила лишь один забавный случай, потому что он очень показателен. Когда он был моложе, он пытался обратить в сионизм человека, который возражал: «Но Вы должны признать, что эта затея не имеет шансов на успех». На что Блюменфельд ответил: «Кто Вам сказал, что я заинтересован в успехе?» И несмотря на это ему удалось стать президентом организации – такое возможно лишь в Германии! Вы же помните слова Катона, которые всегда цитировал Генц: Victrix causa diis placuit sed victa Catoni.3 Это дух республиканизма.
Лео Штраус: профессор политической философии в Чикаго, весьма уважаемый человек. Автор хорошей книги о Гоббсе4 (и книги о Спинозе). Теперь пишет о естественном праве5. Он убежденный ортодоксальный атеист. Очень любопытный. По-настоящему одаренный ум. Мне он не нравится. Ему за пятьдесят, ближе к шестидесяти.
Я слышала, что Крюгер6 тяжело болен, очень жаль. Знаете ли Вы подробности?
Да, ревматизм весьма коварная и мучительная болезнь. Неужели нельзя ничего поделать? Раньше принимали грязевые ванны, но они, вероятно, не так уж хорошо помогают. Как дела с сердцем?
Отправитесь ли Вы снова в Санкт-Мориц? Мы остаемся здесь до конца августа. Адрес: Chestnut Lawn House, Паленвилль, Н.-Й.
Всего самого лучшего вам обоим
Ваша
Ханна
1. Доклад не опубликован.
2. Бенно фон Визе.
3. «Мил победитель богам, побежденный любезен Катону» (Марк Анней Лукан. Фарсалия, или Поэма о гражданской войне. М.: Ладомир, Наука, 1993). Эту цитату, взятую из книг Генца, Х. А. особенно ценила и многократно использовала в своих книгах во множестве значений: сперва в книге о Рахель Фарнхаген, написанной в 1930-е, позже в лекциях по философии, затем в качестве заключительной фразы первого тома «О жизни духа», эта же фраза была напечатана на листке бумаги, обнаруженном после ее смерти в печатной машинке, на нем также стояла подпись: «Жизнь духа. Часть III. Суждение» (единственное свидетельство о запланированном третьем томе, для которого цитата, вероятно, должна была стать эпиграфом).
В «Духе» Х. А. приписывает фразу «Катону-старшему», хотя на самом деле она принадлежит «Катону-младшему», Катону Утическому, образ которого увековечен Луканом в эпосе из 10 книг, посвященном гражданской войне между Цезарем и Помпеем, Лукан изображает Катона противником Цезаря, республиканцем, образцом подлинного римского духа. На листке, оставленном Х. А., помимо цитаты из Лукана стоит (точно так же подчеркнута) цитата из второй части «Фауста» Гете: «О, если бы мне магию забыть, / Заклятий больше не произносить / О, если бы, с природой наравне / Быть человеком, человеком мне!»
Можно выявить следующую связь: Лукан в своем пересказе истории не упоминает богов («магию», «заклятия»), его Катон предоставлен исключительно себе, верен лишь собственным республиканским убеждениям, в своем свободолюбии противопоставлен современной ему эпохе, в своих суждениях не придает значения победе или поражению.
4. Strauss L. The Political Philosophy of Hobbes. Its Basis and its Genesis. Oxford, 1936.
5. Strauss L. Natural Right and History. Chicago, 1953; Штраус Л. Естественное право и история М.: Водолей, 2007.
6. Герхард Крюгер (1902–1972) – немецкий философ.
159. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 августа 1954
Дорогая Ханна!
Три дня назад у нас гостил Курт Блюменфельд с женой. Все было прекрасно. С самого начала между нами завязалась открытая, доверительная беседа. Не было нужды в предосторожностях. К тому же я попытался возразить против его ужасного упрека, согласно которому за ассимиляцию в Германии евреям пришлось расплатиться бесхарактерностью. Я исхожу из личного опыта и не сомневаюсь в существовании выдающихся личностей, которые одновременно были евреями и немцами. Полтора столетия назад иудо-немецкая культура была прекрасна, но, как и любое историческое явление, была запятнана пороком. Пример из моего ближайшего окружения, показательный и для многих других евреев, – это различие между моей женой и моим лучшим другом Эрнстом Майером. Жена невероятно впечатлительна, ее чувства, как еврейки, легко задевает малейшая обида, она неумолимо последовательна, но все же она настоящая немка, окруженная еврейской материей, и оба эти начала неразделимы, совсем не как у Гейне, в котором они были несовместимы. И Эрнст Майер, с самого детства совершенно нечувствительный, его еврейские чувства совершенно невозможно задеть. В детстве ему в карманы засовывали свиные хвосты, оскорбляли его самыми разнообразными способами, чего никогда не случалось с моей женой. Но люди, способные на подобное, для него попросту не существовали. Ему в голову никогда не приходила мысль, обобщить весь мир и считать его антисемитским. Они оба, насколько мне известно, всегда были сильны духом. Но совершенно по-разному относились к окружающему миру. Их любовь друг к другу была сильнее простой связи между братом и сестрой. Примечательным было начало наших отношений. Когда Эрнст увидел меня на медицинских курсах, он сразу решил со мной познакомиться и был крайне настойчив, в то время как я, северонемецкий айсберг, отвечал лишь вежливостью. Он говорил Гертруде: «Я наконец нашел немецкого студента», на что Гертруда отвечала: «Оставь его, он наверняка антисемит, не нарывайся». Но Эрнста это не остановило. Четыре недели спустя мы стали друзьями. В конце семестра, когда я познакомился с Гертрудой после того, как она долгое время отказывалась от совместной встречи, наша судьба была предопределена в одно мгновение. И теперь я должен порицать ассимиляцию? Для меня дела обстоят ровным счетом наоборот. Когда я вижу Блюменфельда, я имею дело с немцем, который в то же время является и евреем и очевидно мыслит совершенно не так, как я. Но мы легко находим общий язык, благодаря немецкому происхождению. Он настолько же немец, как и Вы. Вы спросите: «Что такое „немец“»? Я либо этого не знаю, либо смог бы написать об этом не одну книгу. В любом случае это нечто, объединяющее нас. Русские евреи – вроде госпожи Блюменфельд – как бы приятны и дороги они нам ни были, не немцы. Вы и сама знаете, что слову «немец» я не придаю особого значения, хоть и повторяю его неоднократно. Речь идет не о воле, а о действительности. Блюменфельд рассказывал, что в Нью-Йорке он беседовал с Нибуром, сперва по-английски, затем – посреди разговора – они перешли на немецкий. Нибур говорил по-немецки словно только что приехал из Гамбурга. Его предки эмигрировали в Америку в 1840-е, но вот уже несколько поколений семьи продолжают говорить на немецком. Возможно, я просто воспринимаю его как немца, несмотря на то что в то же время он абсолютный американец. Мы с женой очень любим Блюменфельда. Конечно, мы много говорили о Вас, ведь именно благодаря Вам и состоялась наша встреча. Он Вам весьма симпатизирует и восхищается Вами. Мое восхищение Вами, полагаю, еще сильнее, но оно совсем другого рода.
Глаза Блюменфельда блестели, он был очень добр. Но сердечный приступ не прошел бесследно. Может быть, с ним связаны некоторая медлительность, склонность к сентиментальности и преувеличениям. Но это совершенно не важно. Что он говорил, как он говорил, его взгляд – все было столь чисто и искренне. Примите мою благодарность за то, что привели их к нам.
Теперь благодарю Вас за Ваше письмо от 24 июля. Ваши каникулы уже наверняка закончились. Мне стоило написать гораздо раньше. Но в середине июля я заболел (инфекция), а затем мы отправились на каникулы. Несколько дней назад мы вернулись в Базель, и я снова совершенно здоров.
Великолепно, что Вам предложили место на кафедре в Беркли. Отказаться от него – как это похоже на Вас. Если бы не Ваш муж, я бы счел это проявлением хюбриса. Блюменфельд высказал опасение, что Вы, вероятно, совершаете серьезную глупость. Я возразил, что, вероятно, такой Вы были и в юности, но теперь Вы так реалистичны, так опытны, так умны, что сможете держать себя под контролем и не станете оскорблять американцев. Кроме того, Вы умеете писать и выражать свои мысли, не задевая ничьих чувств, а потому никто не запретит Вам высказываться. Но после слов Блюменфельда, меня охватила тревога, и я решил написать Вам об этом. Весенний семестр в роли приглашенного профессора в Беркли будет для Вас, без сомнения, очень полезным, не только благодаря Вашей личной профессорской работе, но и благодаря отклику, который Вы получите. Но без мужа это действительно будет непросто.
Вы пишете о нынешнем положении в Америке. Я его не понимаю. Один выдающийся американский еврей недавно написал Блюменфельду: «Вот уже пахнет жареным». Неужели он говорил всерьез? Или Вы имеете в виду что-то совсем иное?
Меня очень интересует все, что Вы пишете о Лео Штраусе. Теперь атеист? В ранних книгах он предстает ортодоксальным евреем, который оправдывает власть. Стиль и интонация его книг мне крайне несимпатичны. Но все его тексты изобилуют фактами.
Вы спрашиваете о Крюгере. В январе и осенью 1953-го он пережил два сердечных приступа. Причина медикам не ясна. Но состояние его неудовлетворительно, в первую очередь афазия. Он совершенно точно не сможет продолжать работу или читать лекции. Сейчас он в санатории в Гейдельберге. Пока не вышел на пенсию. По понятным причинам никто не теряет веры в возможность выздоровления. Положение печальное. На мой взгляд, для немецкой философии его увольнение – величайшая потеря. Крюгер самый порядочный, надежный, серьезнейший человек. Над немецкими университетами очевидно довлеет злой рок.
Моя жена, несмотря на колено и ревматизм, чувствует себя на удивление хорошо. Мы очень рады. Проблемы с сердцем не представляют угрозы, но дают о себе знать. Работоспособность снижается. Бодрость духа и живость души неизменны. Мы счастливы вместе. Каникулы в этот раз провели в Вале, неподалеку от Женевского озера. Госпожа Вальц на машине показала нам местные пейзажи, от Большого Сен-Бернара до Эвьяна и Мон-Пелерен.