на самом краю нашего западного мира, там, где Восток (Китай) превращается в Запад. Поездка сюда была поистине захватывающей и прекрасной. Через великие равнины, на которых вдруг вздымаются Скалистые горы, невероятные горные породы. Сплошные равнины разделены лишь реками – важнейшей деталью ландшафта на целом континенте. Но когда перед глазами разворачивается целый континент (я ехала на поезде три дня и три ночи), кажется, что наблюдаешь за сотворением мира. И когда над снежными пустынями или скалами встает солнце, все так и есть: «Расцветил зарей восток! Утро скорбных оживило…»1 Сегодня я была в Сан-Франциско, прекрасный город, похож на Лиссабон огромного масштаба. Но Тихий океан! Совсем другой, волны гораздо выше и опасней, чем в Атлантике, и темный песок.
С другой стороны, я оказалась в некотором уединении и с удивлением думаю, как теперь пойдут дела. Лекции начнутся через неделю. Кампус обустроен с невероятной роскошью, мрамор в библиотеке и т. д. Что представляют из себя студенты пока не знаю, на факультете, очевидно, ничего не происходит. Философия растворилась в семантике. К тому же третьесортной. Но у университета хорошая репутация.
Я хорошо устроилась, в факультетском клубе, где обо мне хорошо заботятся. Все очень удобно, но никаких излишеств. Роскошь – для студентов и совета попечителей, факультет здесь не балуют. Студенты – будущие спонсоры и потому гораздо важнее профессоров. В принципе, на Востоке все обстоит точно так же, но не бросается в глаза. Я приложу к письму анкету2, которую студенты заполняют о профессорах. Что-то похожее есть и на Востоке, но такого я не встречала. На этом примере становится очевидно, как легко демократия превращается в охлократию.
Недавно, спустя много-много лет, я с большим удовольствием прочитала в Вашей брошюре Goschen3 кое-что, что хочу использовать в своем вводном семинаре, на котором собираюсь обсудить основной политический опыт нашей эпохи, начиная с Первой мировой войны. Что на это скажут дети!
Я нашла письмо из Брандейского университета4 (еврейский университет, который был основан несколько лет назад и успешно развивается), в котором у меня спрашивают, не хотели бы Вы приехать к ним на один год. Поскольку это все же не Принстон, приглашение от которого связано с определенным престижем, я сразу откажу, чтобы не нагружать Вас лишней писаниной. Надеюсь, Вы не будете против.
Написать подробнее я пока не могу. Сначала должна немного отдохнуть. Последние месяцы были ужасны, в страшной спешке нужно было закончить подготовку немецкого издания книги и издание двух томов эссе Броха5. К тому же подготовка к местным занятиям. Петер Вальц не писал. Возможно, он объявится здесь. Его мать я прекрасно помню. Как чудесно было время, проведенное в Санкт-Морице.
Несмотря на все трудности, я планирую поездку в Европу. Генрих считает, что если я не посмотрю мир и перестану путешествовать, я превращусь в него и буду так же поглощена работой. Так что в этом году я должна поехать в Европу, если это будет возможно. Но он совершенно не хочет ехать со мной. Поэтому изначальный план снова рухнул. Но в сентябре, когда снова начнется его семестр, я, возможно, все же отправлюсь в путешествие. Планы грандиозные: Рим – Афины – Иерусалим. Тогда за один год я смогу посмотреть весь западный мир. И тогда душа сможет успокоиться. Мир слишком прекрасен.
Все это еще так нескоро, а предстоящий семестр похож на огромную гору, через которую еще предстоит перебраться. Но я хотела бы уже сейчас спросить у Вас, какое время и место подошли бы Вам лучше всего. Я думала, что, возможно, смогу приехать в Базель в самом начале поездки, чтобы не мешать Вам в течение семестра. Что Вы думаете? Тогда я смогла бы прилететь сразу в Цюрих, после чего отправиться в Рим.
Получила письмо от Шилппа. Он хотел отправить мне часть перевода в Нью-Йорк. Мне пришлось ответить, что ему придется подождать и лучше прислать на этот адрес весь текст целиком. Поначалу он так тянул, а теперь изо дня в день приходится приводить всю его работу в порядок. Я уже не успею разобраться с этим до отъезда, но с тех пор от него так ничего и не слышно. Ну, когда-нибудь и эта работа увидит Божий свет.
Возможно, Вы, с помощью ассистента, могли бы найти немного времени и написать мне пару строчек о том, как идут Ваши дела. Снова приближаются дни рождения. Как бы я хотела хоть раз на них оказаться! Всего самого, самого лучшего
С сердечным приветом
Ваша
Ханна
1. Гете И. В. Западно-восточный диван. М.: Наука, 1988, с. 92.
2. Подобные «анкеты» были приняты во многих американских университетах. Их целью было выявить мнение студентов о квалификации преподавателей.
3. См. п. 19, прим. 1.
4. Частный университет, открытый в 1948 г. в Уолтеме, Массачусетс.
5. См. п. 125, прим. 2.
163. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 18 февраля 1955
Дорогая Ханна!
Ваше письмо снова так обрадовало и меня, и мою жену. Как прекрасно Вы описали свою поездку и охватившее Вас воодушевленное ожидание. Вы, как и в юности, продолжаете смотреть на мир чистым взором. Это по истине удивительно после всего, что Вы и мы пережили на своем веку. Как Вы правы, что хотите посетить Рим, Грецию и Иерусалим, и какое счастье знать, что Генрих поддерживает Вас. Ничего из упущенного нельзя наверстать. Мы очень рады, что сможем увидеть Вас снова. Если мне будет позволено, я возьму отпуск следующей зимой и лишь раз в неделю буду проводить коллоквиум по принципу семинара. Тогда мы будем рады увидеть Вас в любое время, как до, так и после Вашей поездки на Средиземное море. Теперь из-за тяжелой сердечной болезни доктора Вальца план отправиться в Канн в сентябре под большим вопросом. Но это лишь предварительные планы. Ближе к делу мы обо всем договоримся. Я часто веду с Вами внутренние беседы. Мне о многом хотелось бы Вам рассказать. Надеюсь, когда мы встретимся, беседа будет очень живой.
По случайности я знаю пару человек в Беркли, которые что-то собой представляют в интеллектуальном плане, но вряд ли будут иметь для Вас значение в человеческом отношении. Я хотел бы Вам о них рассказать, потому что с ними связаны некоторые гейдельбергские воспоминания. Первый – Ольшки.1 Он недавно гостил у нас. Безусловно первоклассный исследователь, который с филологической находчивостью и поразительным объемом знаний занимается вопросами, которые в один момент становятся чрезвычайно важны. При этом он ведет себя как совершеннейший скептик, которому все не по душе. О Леонардо он отзывался почти с пренебрежением, но Галилей для него, напротив, фигура первой величины2. Некоторое время назад он прояснил значение Пса (Вельтро)3 у Данте необычайно запутанным, но подкрепленным фактами способом. Не остается никаких сомнений в том, что Данте полагает себя пророком. Недавно я спросил его об этом, на что он ответил: «Да, я уверен, что с помощью астрологических взаимосвязей привел убедительную интерпретацию этой темы. Если у Данте и была какая-то тайна, теперь она раскрыта». Несколько иначе он пришел к совершенно новым и существенным открытиям, связанным с Марко Поло4. При этом он учил китайский и сочиняет на китайском стихи. «У меня способность к языкам», – сказал он, когда я вслух поразился этому факту. Тогда я понял, что он из тех профессоров, что были уволены из Беркли после отказа подписать клятву верности5. После моего вопроса, он сказал: «Не могу этим хвастаться, поскольку мой отец оставил мне в наследство столько денег, что мы решили, что можем жить спокойно. Кроме того, американцы платили не так уж много». Я знаю Ольшки уже много лет и очень симпатизирую ему. Но у моих симпатий есть свой предел. Рассказывал ли я Вам, как прошла церемония передачи кафедрального руководства Ольшки от Эрнста Роберта Курциуса?6 Но это очень длинная история, лучше рассказать ее лично. Я и Гундольф были недовольны его назначением. Ведь когда речь шла о назначениях его коллег, и мы хотели нанять лучшего романиста того времени, Ауэрбаха7, он страстно и успешно вступился за ничтожество. Тогда я нагрубил ему, такое может неожиданно со мной случиться. На какое-то время он перестал со мной здороваться. В 1933-м он сразу понял, что происходит, согласился на должность приглашенного профессора в Риме, а спустя некоторое время получил из Берлина подтвержденный запрет на въезд в Гейдельберг. Поэтому на протяжении еще долгого времени он получал свой гейдельбергский оклад, находясь в Риме, и теперь в должности почетного профессора Гейдельбергского университета снова получает оклад, который ему переводят в Америку. Женат, детей нет. В Европе он жить не хочет, да и в Америке тоже. «Американцы боятся разума, – говорил он. – Но ни одна библиотека не сравнится с библиотекой Беркли. Американцы собирают книги, и нигде мне не работается так хорошо».
Другой: ординарный профессор музыковедения, Букофцер8, выпускник Гейдельбергского университета, мой земляк, ольденбургский еврей с Ахтернштрассе, из семьи производителей готового платья. Он своевременно отправился в Базель, получил здесь степень, обручился, но не смог жениться, поскольку швейцарцы, следуя международным конвенциям, соблюдали гитлеровское законодательство. Поэтому он отправился в Америку и теперь в шутку говорит «хайль, Гитлер». Его жизнь не могла сложиться лучше. Насколько мне известно, раньше он был очень успешен. Это крайне интересный собеседник, но признаюсь, я не испытываю к нему симпатии. Мне кажется, в нем преобладает нечто низкое, эгоистичное. Но, возможно, я ошибаюсь.
Присланная Вами анкета – удивительный документ. Я многим хочу ее показать. Вы читали новую книгу Голо Манна об американском духе?9 Если нет, напишите, мы ее Вам отправим. Мне кажется, она того стоит, хотя для Вас в ней и не будет ничего нового. Его ход мысли мне чрезвычайно нравится. То, что он пишет об американской политике в отношении Китая, кажется мне исключительным, но не только это.