Когда читаешь ее, дышится легче и свободнее. Некоторые явления предстают в небывалой ясности и точности, становятся острее и определеннее разнообразные линии, объединяющие все обстоятельства и предлагающие однозначную позицию.
Метод исследования и изложения словно рожден самим предметом через понимание его внутренней структуры, и крутые повороты стремительного хода мысли Шеллинга предстают столь живыми, что Ваша выдающаяся книга становится настоящим введением к пониманию Шеллинга. Этот точный срез извечно обновляющихся идей Шеллинга потрясающим образом выводит на первый план единую идею, объединяющую его бесконечно раздробленную мысль. И в конце концов – и это неоспоримая ценность Вашего метода изложения – книга о Шеллинге становится живым введением к образу мысли Ясперса.
То же я мог сказать и о Вашем «Ницше», но в этот раз Вы добились этого с еще большей точностью и ясностью. Хотя бы поэтому я мечтаю о выходе обеих книг на английском – ради наших студентов. Но еще важнее воспитательные мотивы. Ваши слова о том, что Вы рассуждаете о Шеллинге с юных лет4, явлены в книге с такой наглядностью, что могут указать истинный путь к философскому размышлению о великих умерших мыслителях, словно они до сих пор живы. Я всегда старался передать эту мысль своим лучшим студентам, и теперь Ваша книга сможет мне в этом помочь.
Историческое, как Вы его называете, или политическое, как сказал бы я, значение работы состоит в том, что Вы обнаружили рычаг, способный перевернуть скалы над могилой Канта. При этом Вы систематически противопоставляете решающие идеи Шеллинга, Фихте и Гегеля идеям Канта, в результате чего возникает линия, отделяющая и освобождающая Канта от «последователей», и в результате он снова предстает в верном свете. Немецкий идеализм стал неотъемлемой частью амальгамы почти всех современных массовых идеологий, поэтому освобождение Канта – важнейший шаг к упразднению этой лживой картины мира.
С исключительно философской точки зрения, на мой взгляд, суть дела скрыта в Ваших рассуждениях о «создании независимого духа». Диалектически завораживающее превращение кантовского представления о разуме в понятие духа и, разумеется, резкий переход к понятию материи романтико-натуралистической эпохи (они неотделимы друг от друга) – самый эффективный инструмент, способный лишить человека разума, единственного, что сохраняет личность и делает ее чистой индивидуальностью, которая в призрачном одиночестве или объединившись с другими в зловонные комья общественных масс, изображает аполитичное социальное поведение, которое со времен романтически-материалистских представлений об истории и именуется «историей».
И здесь я снова прихожу к вопросу, который Вы задавали мне прежде: каково это быть немцем в подобную эпоху? Ответить я могу одно: никак. Как однажды сказал Гельдерлин, не время избирать царей, но это и не время для народа.
Французская революция началась с попытки трансформации государства (национального государства), но превратилась в общественную революцию, которая привела к гибели государства. Общество, однако, не может ни с помощью революции, ни в результате эволюции гарантировать людям то, что может им обеспечить только государство: право сохранить личность. Государство и граждане сами по себе – могут превратить подводное течение слепых общественных и индивидуальных явлений в мелкий ручей, называемый историей, омывающий берега, на которых человечество может выстроить новую цивилизацию. Но слепые подводные течения человеческих деяний – ведомый интересом Мальстрем5, увлекающий в пучину. Интерес – не уловка разума, но его помутнение.
Общественный Мальстрем ворвался в европейскую историю и захватил ее. Волны потока становятся все выше и выше и все труднее отвести от его стремительных вод плодотворный поток исторического, возможность истинной политики становится все менее различима.
Вместо этого клокочущее массовое общество призрачно изолированных индивидов, начинает верить, что история творится именно здесь. Они хотят перескочить настоящее и рывком из прошлого оказаться в будущем, словно будущее могло бы открыться тем, кто потерял из виду горизонт вечности.
Эпоха романтизма и натурализма захватывает и подавляет. В результате сверхчеловеческих, демонических усилий высвобождаются силы ужасающих личностей и роботизированных масс, все не только идет своим чередом, но врывается и ускоряется в водовороте, потому что подмастерья волшебника принимают поток за ход истории, который ведет к благу. Но это круговое, стремительное и пустое время, чистые «события сегодняшнего дня». Именно поэтому его ход можно предсказать точнее, чем истинно исторический ход событий, в котором разум сам создает события и таким образом определяет ход истории. Гете, Гейне, Токвиль, Буркхард и Ницше проявили себя настоящими пророками. Лаконичнее всего это смог выразить Грильпарцер: от человечности через национальность к зверству.6
Когда народ захватывал национальное государство или оказывался захвачен им, нигде, кроме Соединенных Штатов и Англии, это не привело к формированию свободных национальных государств, но национальное государство, в какой бы то ни было государственной форме, превращалось в пустой фасад пересекающихся интересов национального общества. Романтический одухотворенный национализм, уверенно воплощенный в форме национального натурализма, был средством выдать стремления национального общества за метафизическую волю истинного государства, настоящего отечества.
Но ни одно из подобных фасадных государств не сумело признать личность своих граждан. И потому по всей Европе во время Первой мировой войны все изменяли родине, о чем теперь никто не говорит. Выдающие себя за отечества национальные общества предали своих сыновей исключительно индустриальной военной бойне.
Тогда многие молодые люди в Европе, и я в том числе, перестали считать себя немцами, французами и т. д.
Измена родине в этом смысле наблюдалась в Германии снова во времена инфляции и во времена Гитлера. В таких обстоятельствах, захвативших весь мир (за исключением Соединенных Штатов и Англии), и в первую очередь в условиях колониального национализма, в том числе и в Израиле, прежнее, истинное, сохранившееся культурное достояние может быть использовано для того, чтобы скрыть общественную алчность в националистическом обмане. На всех этих землях уже не растет трава, и любая попытка открыть новую возможность существования национальности тонет в националистической лжи.
Соединенные Штаты не национальное, но федеральное государство. Но они, как и Англия, по-прежнему являются государством, сохраняют уважение к личности. И то и другое могло погибнуть, если бы граждане предприняли попытку обобществления и более не нуждались бы в защите. Изо дня в день общественная волна поднимается все выше и здесь, и в английском Содружестве, но за истинные политические ценности еще можно побороться.
Я не знаю, удастся ли великому федеративному государству Атлантиды восстать. Но, на мой взгляд, ему враждебна любая национальность. Единственным достойным устремлением мне кажется желание стать порядочным гражданином Атлантиды, подобно стремлению Ницше превратить нас всех в «добрых европейцев».
Национализм начался с того, что каждый индивид, каждый мелкий ум увидел возможность воплотить в себе нечто высшее и, став немцем и т. д., добиться большего, чем когда-либо прежде. Все закончилось, когда стало совершенно невозможно быть человеком, оставаясь немцем, французом или евреем (по крайней мере в Израиле). Напротив, оставаясь таковым, рано или поздно придется стать чудовищем.
Таким образом человек сегодня вынужден попытаться стать человеком сам по себе. С помощью друзей, которые тоже вынуждены на это решаться, опираясь на великих мыслителей национального прошлого, а не на «великие умы» романтизма. И представления о собственной нации должны быть основаны на формах государственного устройства, то есть на вопросе о том, где уважают человеческую личность. Если метафизический человек нашего времени вспомнит о себе и своих друзьях, он сможет подготовиться к восстановлению истинной политики, оставляющей позади исторический самообман происходящего и задумается о грядущих возможностях государственного становления.
Таких «друзей», на мой взгляд, смог бы вдохновить Ваш «Шеллинг», и они все присоединились бы к моим поздравлениям и пожелали бы Вам долгих лет отважной бодрости, которую Вы явили в своей книге.
С этими и множеством других искренних пожеланий,
Ваш
Генрих Блюхер
1. Речь идет о четырехтомной переписке, опубликованной издательством Artemis в течение 1949–1951 гг.
2. Frank E. Wissen, Wollen, Glauben. Gesammelte Aufsätze zur Philosophiegeshichte und Existentialphilosophie, Zürich, Stuttgart, 1955.
3. India. Paintings from Ajanta Caves. Introduction by M. Singh, New York, 1954.
4. См. предисловие к книге Я. о Шеллинге.
5. См. одноименный рассказ Э. А. По.
6. Grillparzer F. Sämtliche Werke, 10 vols. 9 (Stuttgart, 1872), p. 34.
182. Ханна Арендт Карлу Ясперсу17 февраля 1956
Дорогой Почтеннейший,
Благодарю за Ваше письмо! Оно было и остается прекрасным подтверждением чувств, которые я испытываю уже так давно. Мне всегда так нравилось проводить время с Вами, что я страшилась признаться и себе, и Вам, что подобного этому разу не бывало никогда прежде. Воспоминания поддерживают меня в работе и помогают справляться с вызванным ею – но и не только ею – одиночеством. Вы всегда внушали мне уверенность, но теперь, когда Вы снова воодушевляете меня, я должна быть внимательнее и точно оценивать свои силы. Но дело не только в этом, дело в невыразимой способности к взаимопониманию, в которой решающую роль играет непосредственность. То, что Вы называете «грибковой болезнью» – выдающееся сравнение, – поражает все вокруг, и грибы проникают во всё благородное и разумное, поражают многих дорогих мне людей. Когда этот недуг начинает вызывать аллергию, замечаешь его следы в самых безобидных и незначительных мелочах, общение становится все труднее. Утешает лишь удовлетворительная чистота воздуха в «светлых комнатах».