Расставшись с ребятами, Дик направился домой. Времени достаточно, потому вместо поезда сабвея прогулялся пешком. Нет так уж и далеко, три четверти часа быстрым шагом. По пути зашел в закусочную пообедать.
После Франции и Англии мигранта удивляла любовь американцев к бутербродам. Любили и умели местные сооружать сытные и вкусные вещи из банальной булочки, котлеты или сосиски, пары листочков салата и соуса. Вот фирменная черта нации — не тратят время зря. Это не французы, растягивающие завтрак с булочкой на час, не ленивые сонные русские, убивающие лучшие часы на длинные обеды, не англичане с их суховатой однообразной диетой, нет — вот настоящая кухня трудового народа.
Дик Бользен мог себе позволить обед в ресторане, но предпочел, как настоящий пролетарий, зайти в «быстроежку» имени полковника Сандерса. Курица полезна для здоровья, особенно человеку перевалившему за экватор жизни. Увы, с годами приходится думать о себе. Прошли благословенные годы молодости, когда в китайской командировке питался таким, что до сих пор вспомнить страшно.
После кафе Дик нашел телефонную будку на углу. На вызов ответили с третьего гудка.
— Добрый день, амиго.
— Рад тебя слышать, — Мигель сразу перешел на французский.
— Есть что нового по моему вопросу?
— Обижаешь. Мои новые друзья удивились, но решили проблему. Ты можешь подъехать в тот самый бар в Бруклине, что ты хорошо запомнил?
— Обязательно. Вечером?
— Да. После восьми.
Всегда полезно иметь хороших друзей.
Бар Бользен хорошо помнил. Именно из него охрана итальянских мафиози выкинула подгулявших друзей в одну из их первых ночей в Штатах. Хорошо повеселились. Еще лучше с похмелья решали дела на утро. Вопрос уладили с помощью местных товарищей и друзей из Бунда. Итальянец заплатил компенсацию. Все честно и по понятиям. Но бар запомнился обоим ветеранам интербригад.
Дик заглянул в газетную будку и взял всю свежую прессу. Пока Штаты пребывали в эйфории после выборов и убедительной победы любимого президента, вести из-за океана не радовали. Из-за обоих океанов, честно говоря. Сражение за Ла-Манш англичане проиграли с треском. Боевой офицер прекрасно понимал, раз континенталы до сих пор дерутся на плацдармах, раз пишут о тяжелых боях в южной Англии, корреспонденты сообщают об обстрелах с моря Уэльса, то все очень и очень плохо.
Поздно вечером и ночью Нью-Йорк просыпается, по улицам текут потоки машин, центр заполонен людьми, призывно светит неон рекламы, жизнь бурлит. Если утром и днем это деловой город со своим жестким трудовым ритмом, то после захода солнца начинается непреходящий праздник.
В бар Дик приехал на такси. Вышибала на входе вежливо поздоровался с посетителем. Да, Бользена здесь помнили, заведение конечно дороговато, но зато чистое, играет нормальна музыка, а не тоскливый заунывный негритянский джаз, публика приличная, а девушки свежи и сами напрашиваются на знакомство с продолжением и приключением.
Столик у окна свободен. Дик заказал джин, легкий ужин, раскурил сигарету и забросив ногу на ногу смотрел в окно. Ночной город красив. Нигде больше нет столько машин. Сверкающие лаком и хромом стальные реки на широких улицах. Устремленные в небо небоскребы. Множество людей. Здесь остро чувствуется ритм жизни. Все спешат. Даже развлекаются так, чтоб увидеть, почувствовать, получить как можно больше за раз. Уникальный город. Удивительная страна. Именно здесь Дик понял, почему весь мир стремится попасть в Америку.
— Привет! — Мигеля Бользен заметил на входе. Испанец быстро сориентировался и поспешил к столику. Следом подскочил официант с меню.
— Рад видеть!
— Ты тот же самый. Невозмутимы и неизменный! Рихард, ты как настоящий американец, только не жуешь постоянно как корова.
— Меня иногда называют Диком.
— Ерунда. Я был и есть Мигель. — Повернувшись к официанту, — текилу и тоже самое перекусить что этому мистеру.
— Ты раньше не пил текилу.
— Так ее и не было.
— Приучаешь горло к напитку дальней родни?
— Местные не отличают испанцев и мексиканцев. А местный бренди у них противный.
После пары глотков крепкого Бользен перешел к делу. Всегда приятно встретиться со старым амиго, но зная горячий нрав Перейры Дик обоснованно боялся в разгар вечера забыть зачем сюда пришел.
— Договорились. Профессор живет на Манхеттене. Преподает в каком-то филиале при Колумбийском университете. Ему передали твою просьбу.
— И?
— Все хорошо. У тебя с ним встреча. Вот адрес, там же дата и время, — бумажка перекочевала из рук в руки.
— Спасибо.
— Не за что. Всегда рад. Только знаешь, почему ты хочешь с ним встретиться так, чтоб не узнали наши общие друзья?
— Они слишком много знают. А профессор по ключевым вопросам расходится с Интернационалом. Ты понимаешь.
— Вот это и удивляет. Ты решил пойти в политику?
— Увы, я для этого слишком глуп, или слишком умен. Сам не знаю.
— Ты самая хитрая немецкая сволочь, которую я знаю. Рихард, не лезь в это гуано. Если надоест, если наскучит электрический свет, соскучишься по теплу, поехали со мной в Мексику. Или догоняй, когда дозреешь.
— Сам не знаю. Но не отказываюсь.
Глава 28Северное море
8 ноября 1940. Кирилл.
В ангаре непривычно тихо. Замерли на своих стоянках самолеты со сложенными крыльями, на площадке лифта стоит «Баклан», невдалеке на стапеле полуразобранный мотор. Людей не видно, ангарная команда отдыхает после аврала. Кирилл остановился перед своей «дюжиной», коснулся рукой холодного дюраля капота мотора. Совсем недавно машину выкатили из цеха завода. Когда это было? Месяц? Два? Краска на плоскостях поблекла, хвост и правое крыло попятнали отметины пробоин. На борту ряд молний, знаки побед. Даже не заметил, как два десятка набралось. Последние добавились вчера. Память о похороненных на дне моря «Бленхейме» и «Спитфайре».
Настроение, нет даже не грустное, не печальное. Нет, не то. Фельдфебель чувствовал себя опустошенным. Ничего не хочется, вообще. Ничего не радует. Вчера он чудом дотянул до авианосца. Мотор чихнул и заглох на последних метрах, уже над срезом палубы. Архип Капитанский тоже сел. А Дима Кочкин не вернулся из боя. Ребята видели, «девятка» загорелась в атаке на бомбардировщик. Самолет упал в двух кабельтовых от «Брячислава», тяжелый мотор сразу утянул машину на дно. Нет, Дима не выпрыгнул. Чуточку наивный, жизнерадостный парень, душа компании ушел в закат в дюралевом гробу.
Арсений Нирод безлошадный. Подпоручик в рубашке родился. Бензин в баках закончился буквально в десяти милях от авианосца. Арсений не растерялся, четко доложил в рубку об аварийной посадке. Его выловили на плотике моряки «Балобана». Да, повезло, сумел ухватиться зубами за ниточку, отлеживается сейчас в лазарете после переохлаждения. Злой, безлошадный, оставшийся без ведомого, но живой.
Динамики внутреннего оповещения ожили. Сухой металлический голос потребовал подготовить к вылету первую эскадрилью торпедоносцев и третью истребительную. Загрохотали рифленые листы палубы под ботинками механиков, зашипел воздух в магистралях, зазвучало извечное русское: «Давай, толкай! Потащили! Катим!».
Кирилл отступил к борту, стараясь не попадаться на глаза людям. Видеть никого не хотелось. Ближайший трап как раз вел на жилую палубу. В своем кубрике Никифоров закрыл дверь, осторожно прошел мимо спящего Архипа к столику у иллюминатора. Взгляд скользнул по двум идеально заправленным пустым койкам. Парней нет. До конца похода половина кубрика так и будет пустовать. Хорошо, если половина.
На стол легла бумага. Молодой человек достал из планшета шариковую ручку и задумчиво крутанул между пальцами. Вывел вверху страницы: «Дорогая…». Зачеркнул. Затем написал: «Милая…». Опять нет. Рано так писать. «Прелестная…» — нет, слишком фривольно. Как в письме обращаться к девушке после двух свиданий и короткой записки через посыльного? Поневоле пожалеешь, что в реальном училище светской этике уделяли явно недостаточно времени.
Наконец, на чистом рука вывела:
«Инга Герхардовна, приношу свои искренние извинения. Хотел, но не мог раньше написать, предупредить об отъезде. Я в море. Пишу и сам не знаю, когда получится отправить письмо. Одно только могу сказать, волей Всевышнего и приказом командования служу не на 'Евстафии», а на другом эскадренном авианосце.
Когда мы с Вами расстались после кафе на Гороховой, я обещал в следующее увольнение пригласить Вас, Инга, в театр. От своих слов не отказываюсь. Только не могу знать, когда снова вернусь в город Святого Петра. Но то, что вернусь, это точно. Прошу Вас отнестись с пониманием…'.
Кирилл отложил ручку и повернулся к иллюминатору, сквозь облака пробился солнечный луч и заскользил по волнам. Побежали золотые искорки. Совсем как, то самое волшебное чувство, электрический разряд пробежал, когда он тогда коснулся пальцев этой милой, восхитительной и удивительно жизнерадостной девушки.
Ручка в руке. Строчки ложатся на бумагу. Пишется легко. Перед глазами предстает милое личико с искрящимися радостью глазами, еле заметные веснушки на щеках, ярко-рыжие локоны. Кирилл писал о своих впечатлениях от столицы, положил на бумагу картину шторма в Северном море, когда огромная стальная туша авианосца тяжело переваливалась через волны, эскортный крейсер шел в бурунах, а через скорлупки эсминцев перекатывались валы.
О войне, боях, разумеется ни слова. Не нужно это девушкам знать. Не для того они на этом свете созданы. Вдруг вспомнился разговор с Борей Сафоновым на баке. Все может быть. Офицерское училище у нас в Гатчине. Не дальний свет. Если фортуна улыбнется, будет возможность изредка навещать Петербург. Хотя нет. В военное время на прапорщика аттестуют прямо на флоте. На этот счет есть специальные комиссии. Жаль, а может так даже лучше. Все равно, Никифоров это прекрасно понимал, на «Наварине» они лишь гости. Основное место службы «Евстафий», а до Рождества корабль точно не переведут в действующий состав.