МЦ.
— Наташе нужно в Америку. Одна сестра — замуж, другая — за океан.[745] А новый материк ведь не меньше человека?
СТРУВЕ П. Б
21-го сентября 1922 г.
Многоуважаемый Петр Бернардович,
Месяца два тому назад мною были переданы в Редакцию «Русской Мысли» стихи. Хотела бы знать о их судьбе и, если они приняты, получить гонорар. В «Воле России» я получала 2 кр<оны за> строчку.
Одно стихотворение, как я уже говорила Вашему сыну. отпадает, ибо было напечатано Эренбургом в «Портретах русских поэтов».[746] («Ох грибок ты мой, грибочек…») Могу, если нужно, заменить его другим.
Податель сего письма, мой добрый знакомый Виталий Васильевич Зуев, живущий так же как и я, во Вшенорах, любезно взялся зайти в Редакцию. — Я в городе бываю редко и, к сожалению, всё в Ваши неурочные часы. Глеб Петрович предупреждал меня, что Вы очень заняты.
Прошу передать ответ и — если полагается — гонорар вышеназванному моему знакомому.
Простите за беспокойство. Шлю привет. — Когда-нибудь, надеюсь, познакомимся лично.
Марина Цветаева
<Январь — февраль 1923 г.>
Милый Петр Бернардович,
Очень жалею, что не застала, мне сказали, что Вы принимаете по вторникам, в 6 ч.
Оставляю у вас статью о книге Волконского «Родина»,[747] не знаю, подойдет ли для Русской Мысли (если она будет выходить). Очень хотела бы, чтобы Вы просмотрели ее поскорее, у меня др<угого> экземпляра нет, а в случае, если Русская Мысль не примет, мне надо стучаться в другие места.
Простите за почерк — замерзла. Шлю привет.
МЦветаева
Вшеноры, 4-го декабря 1924 г.
Дорогой Петр Бернгардович,
Вчера С<ергей> Я<ковлевич> передал мне от Вашего имени деньги. Сердечное спасибо за внимание и доброту, — когда люди редко видятся, принято забывать.
Обращаюсь к Вам за советом: у меня до сих пор не издана книга так называемых «контр-революционных» стихов (1917–1921 г.), — все нашли издателей, кроме этой. Книжка небольшая, — страниц на 60. Некоторые из стихов печатались в «Русской Мысли». Хотелось бы, чтобы она существовала целиком, потому что, с моего ведома, такой книги еще не было.
Левые издательства, естественно, от нее отказываются.
Называется она «Лебединый стан», в России ее — изустно-хорошо знали.
Если есть какая-либо надежда на ее устройство — отзовитесь, тогда перепишу и представлю Вам.
Вопрос оплаты здесь второстепенен, — мне важно, чтобы тогдашний голос мой был услышан.
Привет и благодарность Вам и Нине Александровне.[748]
МЦветаева
Všenory, č
СУВЧИНСКОМУ П. П
5-го нов<ого> ноября <1922 г.>
Милый Петр Петрович,
— Мы с Вами немножко знакомы. — Обращаюсь к Вам с просьбой: сообщите, пожалуйста, адрес Ильина[749] — Сергею Михайловичу Волконскому. Он его тщетно разыскивает всюду.
Адр<ес> кн<язя> Волконского:
Paris B
Rue Duroc, 2.
Простите, что так мало Вас зная — уже прошу, но мне о Вас много рассказывал Чабров.[750]
Шлю Вам привет.
Скоро выйдут две моих новых книги: «Царь-Девица» и «Ремесло». — Тогда пришлю.
Марина Цветаева
Прага, 1922 г.
<Приписка на лицевой стороне открытки:>
Здесь я живу и буду жить всю зиму. — Последний дом в деревне —
«Как одинок последний дом в деревне, —
Как будто он — последний в мире дом!»
(Rilke)[751]
Париж, 25-го января 1926 г.
Милый Петр Петрович,
Позвольте порадовать Вас еще десятком двадцатипятифранковых (хорошо словцо?) билетов, отравой — если не отрадой — на ровно десять дней и ссорой со столькими же буржуями.[752]
С искренним соболезнованием
Марина Цветаева
<Приписка рукой С. Я. Эфрона: >
Жду Вас, как было условлено, в пятницу.
Привет, С. Эфрон
<Февраль 1926>[753]
ШАТЕР (просто — костер — царственность — сирость).
В ШАТРЕ — и ОРДА, только за шатром. И мужское. Лучше Орды! Шатер — укрывающее, но не удушающее. Дом (или дворец) со сквозняком.[754]
А что у Гумилева — Шатер[755] — тем лучше! Гумилев — большой поэт, и такое воссоединение приятно. Кроме того, ШАТЕР — как простор — как костер — ДЛЯ ВСЕХ.
— Вот Вам Петр.[756] — МЦ.
Лондон, 11-го марта 1926 г.
Дорогой Петр Петрович,
Как мне в жизни не хватает старшего и как мне сейчас, в Лондоне, не хватает Вас! Мне очень трудно. Мой собеседник[757] молчит, поэтому говорю — я. И совсем не знаю, доходит ли и как доходит. Я ведь совсем не вожу людей, особенно вблизи, мне в отношении нужна твердая рука, меня ведущая, чтобы лейтмотив принадлежал не мне. И никто не хочет (м. б. не может!) этого взять на себя, предоставляют вести мне, мне, которая отродясь — ВЕДОМЫЙ!
Мы с Вами как-то не так встретились, не довстретились на этот раз, и вместе с тем Вы мне близки и дороги, ближе, дороже. У Вас есть слух на меня, на мое. Мне кажется, Вы бы сумели обращаться со мною (ох, как трудно! и как я сама себе — с людьми — трудна!) Мне нужен покой другого и собственный покой за него. Что мне делать с человеческим молчанием? Оно меня гнетет, сбивает, сшибает, я его наполняю содержанием, может быть вовсе и не соответствующим. Молчит — значит плохо. Что сделать, чтобы было хорошо? Я становлюсь неестественной, напряженно-веселой, совсем пустой, целиком заостренной в одну заботу: не дать воздуху в комнате молчать.
Вчера, в один вечер, я издержала столько, что чувствую себя — и ночь не помогла! — совсем нищей. Молчание другого — неизбежность моей растраты, впустую, зря. Человек не говорит. Не говорит и смотрит. И вот я под гипнозом молчания, глядения, — враждебных сил!
— «Я очень трудна. Вынесете ли Вы меня две недели?» Большая пауза. — «А Вы меня?»
Мне хотелось бы простоты, покоя, уверенности. А другой не помогает, недвижностью своей вызывая меня на сложность, смуту, сомнение, нечто явно-не мое, от чего унижена и страдаю. Знаете, — когда неверный воздух между людьми? Ненадежный, быстро рвущийся.
_______
Ах, кажется знаю! Не выношу, когда человек наполнен мною. Не выношу ответственности. Хочу — моим, своим, а не мною. Ведь я себя (лично) не люблю, люблю свое. Совпадение в своем — вот. А ведь иначе — одиночество, не-встреча, разминовение. Двое сходятся в третьем — да. Но двоим никогда не встретиться в одном из двух или друг в друге. Х любит У, а У любит Х = одиночество. Х любит У, а У тоже У = одиночество. Х любит Z и У любит Z — встреча. Z =cвoe (для Х и для У) совпадение в том, что выше и Х и У.
Напишите, права ли я и права ли моя тоска?
________
Переправа была ужасная.[758] Никогда не поеду в Америку. Лондон нравится. У меня классическая мансарда поэта. Так устала (меньше от моря, чем от молчания) что спала одетая и всю ночь ворочала какие-то глыбы.
_______
Хочу в зверинец, смотреть британского льва, окунуться в чистоту и покой зверя.
Завтра вечер, билеты идут хорошо. Сегодня же перепишу и отошлю «Поэму Горы».[759] А Св<ятополк>-М<ирскому> Ремизов нравится, он очень огорчен разминовением с Вами. (Я не читала.)[760]
Милый друг, переборите лень и напишите мне хорошее большое письмо. Издалека видней.
Это письмо — только Вам, домой не пишу, потому что не хочу лишних тяжестей.
МЦ.
Ад<рес>: London WCI
9, Torrington Sq[761]
— мне —
_______
О высылке статьи и денег М<ир>скому говорила.
_______
Если бы Вы знали, как мне тяжело!
_______
Лондон, 15-го марта 1926 г.
Дорогой Петр Петрович,
Вы просто не поняли моего почерка. Какая же у Вас лень, когда Вы начинены динамитом? Вы, за быстротой, просто неучтимы. Oû êtes-Vous allé la pêcher?[762] (Лень.)
А о себе и своем — раздвоении — Вы правы. Но у меня пуще чем разминовение — равнодушие. Мне нет дела до себя. Меня — если уж по чести — просто нет. Вся я — в своем, свое пожрало. Поэтому тащу человека в свое, никогда в себя, — от себя оттаскиваю: дом, где меня никогда не бывает. С собой я тороплюсь — как с умываньем, одеваньем, обедом, м. б. вся я — только это: несколько жестов, либо навязанных (быт), либо случайных (прихоть часа). Когда я говорю, я решаю, я действую — всегда плохо. Я — это когда мне скучно (страшно редко). Я — это то, что я с наслаждением брошу, сброшу, когда умру. Я — это когда меня бросает МОЕ. Я — это то, что меня всегда бросает. «Я» — всё, что не Я во мне, всё, чем меня заставляют быть. И диалог МОЕГО со мною всегда открывается словами:
«Вот видишь, какая ты дура!» (Мое — мне.)
_______