[1161] — Ч<емберлен> вошел: «J’ai peine à me représenter que ce grand vieillard qui est en train de distribuer des sourires pleins de bonhomie a pu tenir dans ses mains fragilcs le sort de millions et de millions d’êtres…»[1162] (точные слова спикера)… Описание чая и сандвичей — и огромного роста лорда Галифакса[1163] — и «la fine fleur de l’aristocratie française, qui est venue ici pour fair honneur à nos holes — их платьев и фраков — sous la lumière crue des lustres».[1164] — Музыка (довольно легкомысленная). Спикер объясняет: ария из оперетки — «Une tasse de thé — prise dans l'intimité» — И уточняет: c'est du thé du Ceylan.[1165]
Встречать миротворца — арией из оперетки — такого бы и романист — и юморист — не придумал! Но м. б. они здесь снизошли к его возрасту! полагая, что такому старику всё, кроме оперетки, уже трудно. Начались речи. «Madame, j'aurais voulu que tout Paris…»[1166] (Это он жене говорит. Что он «touché jusqu'aux larmes»[1167] и благодарит ее за «sourire».[1168] Это — Prevost de Launey). «L'homme d'Etat et l'homme de coeur qui avec la collaboration de notre Chef d'Etat et de son premier Ministre a su conjurer les horreurs de la guerre… Vous avez fait dans l'histoire une entrée impérissable… Pour avoir concu et réussi une telle entreprise il a fallu être le continuateur de d'Israelli (!!! — еврейские погромы) et de Gladstone… М. le Premier Ministre est issu du même terroir que notre Duguesclin… Je suis sur, М. le М., d’exprimes les sentiments de tous les Parisiens, de toutes nos provinces et de toute la France…»[1169] (Говорил — Président du Conseil Municipal[1170]). Теперь — другой — не успеваю записывать, но приводится фраза самого Ч<емберлена>, что без «dignité morale la vie vaut pas d'être vécue…».[1171] Теперь говорит — по-французски, к<оторо>го не знает — сам Ч<емберлен>: «Qu'il me soit permis d'exprimer ma profonde gratitude pour la réception que m'a faite Votre belle capitale…» — «je suis sûr que cette conviction est partagée par tous les peuples du monde… Ma tâche est noble et mérite tous nos efforts…»[1172] (Conviction[1173] — что сделанное им дело — единственное правильное)… «Je pense — comme nos amis du Figaro…»[1174] (допотопная газета, к<отор>ую читают только vieux rentiers[1175] и к<отор>ая вызывает только юмор). Словом, говорил старый благодушный господин, неспособный и мухи обидеть: пребывший первый ученик. Рукоплескания были — иначе не скажу — круглые: как портфели рукоплещущих. Вот бы Вашему Чапеку — живописать эту встречу: иллюминированный Hôtel de Ville — председатель с лентой — дамы в голом и мужчины в черном — никого из народа: ни одного из целого народа — благодарность — от имени этого (недопущенного) народа за… услугу — другому народу — ответная, наизустная речь на языке, которого не знает — марш и чай — оперетка и сандвичи — и — моравская хата, новый пограничный столб, вся мрачность ноябрьской ночи…
Но другое: на Лионском вокз<але> — 100 арестов и отчаянная драка, а перед зданием англ<ийского> посольства женская англ<ийская> толпа кричала: Да здравствуют Черчилль и Идэн![1176] И было столько свистков и улюлюканий по дороге с Лионского вокз<ала> в посольство, что пришлось прекратить радиорепортаж, но слушавшие — слышали. Нет! Французский народ — ни при чем, и скажите это всем. Ведь и Наполеону изменили маршалы (задàренные!), а не гренадеры, собственная жена, а не troisième berceuse[1177] его сына, приславшая ему на Св<ятую> Елену — под видом своих (седых!) волос собственному сыну: слуге Наполеона — золотую прядь его сына. Les humbles[1178] — всегда верны, и всегда верно видят и судят. Ваша страна была (и вновь будет) страна этих humbles, где им были даны — все права, где решали — они. И за это я Вашу страну — люблю и чту — больше всех стран на свете. Вы не лили крови. Вы только — на всех полях — лили свою.
Я думаю, Чехия — мое первое такое горе. Россия была слишком велика, а я — слишком молода. Горюю и о том, что я и для той Чехии была слишком молода: еще слишком была занята людьми, еще чего-то от них ждала, еще чего-то хотела, кроме — страны: кроме Рыцаря и деревьев, что в Карловом Тынý,[1179] глядя из окна на море вершин — еще чего-то хотела — кроме.
И — тринадцать лет спустя — нет, уже пятнадцать! — скажу, что лучшее в Праге было — Рыцарь, а в Карловом Тыну — не мой юный спутник (к<оторо>го давно забыла!) а — сам старый Тын. — Un cas délicat se posera d'ailleurs aux autorités policieres. Devant l’ambassade se trouvait un groupe d’Anglaises qui n'accueillirent pas les Ministres avec des cyclamens mauves, comme l’avaient fait quelques dames françaises dix minutes avant, sur le quai de la gare, mais avec les cris: «Vive Iden! Vive Churchill!».[1180]
Кончаю — вместе с листом. Вопросы: гора радия 2. главный: пришлите мне поскорее и чешский текст и дословный перевод «Где мой дом»[1181] — весь текст 3. учебник физической географии и истории 4. цену дымчатого хрустального ожерелья, самого лучшего. (Книг авионом не посылайте: дорого, буду ждагь сколько угодно.) Напишите как понравились стихи. Писала их — потоком: они сами себя писали. Обнимаю и всегда помню.
М.
<…>
26-го декабря 1938 г.
Hôtel Innova.
С Новым Годом, дорогая Анна Антоновна!
Но каким ударом кончается — этот! Только что Мур прочел мне в газете смерть Карела Чапека. 48 лет! Мог бы жить — еще 20! И именно сейчас, когда так важен и нужен — каждый, когда человек уже значит — герой. От какой болезни умер?[1182] В газете только — «après une courte maladie».[1183] Я просто — ушам не поверила: — Да это — ошибка! Не может быть! Ведь только что — разговоры о премии Нобеля! (NB! точно это может отвратить — смерть!) И только когда сама, глазами, прочла — поверила. Жалею в нем чеха, жалею в нем человека, жалею в нем собрата, жалею в нем — свое поколение. Нашего полку — еще убыло.
С сентябрьских дней — дня не прошло, чтобы я утром не спросила Мура: — А чтó — про Чехию? и как часто: — Про Чехию — ничего. А нынче — чего.
Я совсем оглушена этим ударом. Точно год, на прощание, поднес свой последний подарок: взяв — все, взял — еще это. И какое чувство — укора, точно я, живя во Франции, какой-то — со-убийца. (Тáк нужно понимать третье стихотворение: оно от лица — лучшей — Франции. Я неустанно чувствую, что жизнь нации сейчас идет — помимо народа: против народа, и что это — почти везде на земном шаре: что никогда так не шли врозь: народ — и вожди.)
Бедный Чапек! Что он унес на прощание? Измену — предательство — победу грубой силы. Горько — тáк умереть.
Одно — немножко — утешает, смягчает: чудесность дня. Он, как Симеон, дождался Христа.[1184] Пусть — не ждал, все равно — дождался! Хочется сказать: в Рождество умирающий — не умирает. Еще думаю: может быть — в окно лечебницы — видел снег — большие хлопья — и от этого — тише уснул. Господи, дай, чтобы он когда-нибудь — откуда-нибудь — увидел свою страну — воскресшей! Чтобы оба воскресли — страна и он! — Amen. —
Вспоминаю в Праге, в Градчанах, церковь — которую я окрестила: Святой Георгий под снегом — потому что камень, из которого она построена — мерцающий, снежный — даже летом. Я помню, я раз зашла — и полчаса стояла — и всё время пела одно: — Святой Георгий, помилуй нас! Только эти слова. И вот, из-за снега, сейчас вспомнила. И тоже — стою и говорю: — Святой Георгий, помилуй нас!
Я страшно мерзну — и днем и ночью, и на улице и в доме: пятый этаж, отопление еле тéплится, ночью сплю в вязаной (еще пражской) шапке, вспоминаю Вшеноры, нашу чудную печку, которую топила своим, дóбытым хворостом. И ранние ночи с лампой, и поздние приходы занесенного снегом, голодного С<ергея> Я<ковлевича> — и Алю с косами, такую преданную и веселую и добрую — где всё это?? Куда — ушло??
Я — страшно одинока. Из всего Парижа — только два дома, где я бываю. Остальное все — отпало. Если бы эти мои друзья — случайно — уехали, у нас бы не осталось — никого. На весь трехмиллионный город. (У одних бываем — раз в неделю, у других — раз в две, а то и в три: не зовут — не идем: не позовут — не пойдем.)
Если бы я сейчас была в Праге — и Вам было бы лучше — и мне. Здесь мое существование — совершенно бессмысленно. А там бы я с новым жаром все любила. И может быть — опять стала бы писать. А здесь у меня чувство: к чему? Весь прошлый год я дописывала, разбирала и отбирала (потом — поймете),
сейчас — всё кончено, а нового начинать — нет куражý. Раз — всё равно не уцелеет. Я, как кукушка, рассовала свои детища по чужим гнездам. А растить — на убой…
Но ёлочка все-таки — была. Чтобы Мур когда-нибудь мог сказать, что у него не было Рождества без елки: чтобы когда-нибудь не мог сказать, что было Рождество — без елки. Очень возможно, что никогда об этом не подумает, тогда эта жалкая, одинокая елка — ради моего детства и ради тех наших чешских елок с настоящими еловыми и сосновыми шишками, которые сами золотили — жидким золотом.