Лешу же обязательно расхвалю недели через три.
Посылаю Вам Риту Бракман [рец. на ее книгу «Выбор в аду»].
Сборник «Мулета» неправдоподобно убог и полон свинства.
Успел ли я рассказать Вам по телефону о таком занятном происшествии? Куба приобрела права на «Компромисс», после чего моему агенту звонил деятель из ФБР и спрашивал, не коммунист ли я? Болван-агент, который, по его выражению, «любит всем показывать кулак», сказал, что это не их собачье дело. В результате возникла сложная переписка с участием нескольких лиц. Все это меня беспокоит, потому что мы с Леной — злостные неплательщики долгов (Меттер!), а во-вторых, у нас нет ни Грин-карты, ни тем более гражданства.
Лена с ребенком уехала на дачу, чему я внезапно обрадовался. Все же слишком много нас в одной квартире. Вам ли этого не понять?
Катя изъявляет пассивную готовность продолжить образование (в неизвестном направлении), чем вызвала с нашей стороны немоту, благоговение и трепет.
Всех обнимаю. Наташу — персонально. Передам ей с вами из Нью-Йорка кучку никчемных, но обольстительных предметов.
Ваш С.Д.
Р.S. Сообщаю Вам, что я перечитал два романа Достоевского, а также «Войну и мир» и 5 рассказов Толстого, и отдаю Толстому (впервые) явное предпочтение за полную безыскусность: «Вслед за глупой жизнью придет глупая смерть». Все же Петр Верховенский — явная и неправдоподобная карикатура, Кириллов — тоже, а Ставрогин — роковая нарисованная на фанере личность. Если бы все было театрально и фантастично, как у Гоголя, тогда другое дело. А так — Верховенский и Кармазинов — придуманные, а Степан Трофимович живой, получается разнородный мир. Все властные, богатые старухи у Достоевского — близнецы, все мальчики и юноши — родные братья. И так далее. Извините за мысли. С.
Довлатов — Ефимову
6 июля 1984 года
Дорогой Игорь!
Хотел было позвонить Вам, но решил, что лучше — напишу: вечно по телефону чего-то не договоришь.
Дело такого рода. Как Вы, может быть, знаете, «Континент» напечатал мой рассказ «Представление». Затем его вопроизвел журнал «7 дней». И вдруг, впервые за последние годы, я ощутил что-то вроде общественного резонанса. Было несколько телефонных звонков и даже комплиментарных писем из Европы. Использовались такие выражение: «Это лучшее из того, что вы написали» и т. д.
Короче, мне стало обидно, что этот рассказ проскочит в периодике и не закрепится ни в одной из книжек, разве что в американском варианте «Зоны». И я решил его издать тоненькой брошюркой на скрепках, как издана, например, «Переписка из двух углов» (Гершензон и Вяч. Иванов) или, попросту говоря как изданы многие детские книжки. Восторг перед солидностью и фабричностью у меня давно прошел, и потому я хотел, следуя эстетике дешевых изданий, выпустить эту книжечку на самой плохой бумаге со слегка утолщенной обложкой — не белой и не глянцевой, а серенькой, беж или голубой. Я справился у Гриши о расценках и узнал, что при тираже 300–400 штук можно уложиться в 200 долларов: набор имеется, цвет — черный по серому или голубому. В результате, у меня на руках готовый макет с обложкой, все расклеено, только нет выходных данных. А нет их потому, что я решил сначала обратиться к Вам. Я решил к Вам обратиться по двум причинам:
Вы издали «Зону», а это — как бы дополнение к «Зоне» (что, кстати, может быть отражено в подзаголовке), следовательно, эту книжку для начала нужно предложить Вам.
Издать такую брошюру не сложно, но я совершенно не умею ничего продавать, а значит, сам никогда не верну себе эти несчастные 200 долларов. Наше содружество могло бы выразиться в трех вариантах:
1. Вы забираете готовый макет, издаете книжечку, допечатав выходные данные, а мне высылаете 30–50 экземпляров, больше в этот раз не нужно, поскольку уже было две публикации и дарить особенно некому, так что я заинтересован лишь в славистских кафедрах и в учреждениях, где хозяйничает Вероника Штейн.
2. Я оплачиваю печать. Вы даете мне 30–50 экземпляров, остальные распространяете через свой «Эрмитаж», а я в течение какого-то времени покрываю свои расходы. В этом случае такая просьба: нельзя ли деньги за печать отдать не сейчас, а месяца через полтора-два. Дело в том, что у нас затянулись финансовые затруднения — Лена не работает, должники притаились, гонораров никто летом не шлет, на «Либерти» перебои и так далее. То есть, нельзя ли отпечатать книжку в долг или отложить его до сентября?
3. Третий вариант — это, если Вы скажете, что Вас книжка не интересует. Ни малейших обид в этом случае не последует, и Ваш отказ (как писал в аналогичном случае актер Михаил Чехов — Юрию Елагину) «послужит шагом к нашей нерушимой дружбе».
Всех обнимаю.
Вдруг подумал, что вы уже рванули в Норвич, сейчас буду вам звонить, если не застану, то отложу это письмо и передам его вам (Вам) в Нью-Йорке.
Ваш С.
Довлатов — Ефимову
27 июля 1984 года
Дорогой Игорь!
Передачу о Вас я сделал, копию высылаю, но уж очень халтурно она написана (с похмелья), печатать ее, вроде бы, не стоит. За мной остается что-то вроде очерка, мы это дело провернем.
Пьянство мое затихло, но приступы депрессии учащаются, именно депрессии, то есть беспричинной тоски, бессилия и отвращения к жизни. Лечиться не буду и в психиатрию я не верю. Просто я всю жизнь чего-то ждал: аттестата зрелости, потери девственности, женитьбы, ребенка, первой книжки, минимальных денег, а сейчас все произошло, ждать больше нечего, источников радости нет. Главная моя ошибка — в надежде, что легализовавшись как писатель, я стану веселым и счастливым. Этого не случилось. Состояние бывает такое, что я даже пробовал разговаривать со священником, но он, к моему удивлению, оказался как раз счастливым, веселым, но абсолютно неверующим человеком.
Недавно меня снимал фотограф из «НЙТ», долго играл с Колей, а затем позвонили (по его, видимо, рекомендации) из агентства и предложили снять Колю для телевизионной реакламы «Америкен экспресс». Мы поехали в агентство, сделали пробу и теперь ждем, что будет. Рассказываю это Вам потому, что в Нью-Йорке рассказать некому, все сердятся, хвастать даже несостоявшимися успехами — нельзя. Здесь ненавидят даже Нину Аловерт (нищую, без мужа, с двумя детьми и парализованной матерью) за то, что она имеет договор с каким-то издательством на книгу о Барышникове.
Теперь у меня новое развлечение — говорить людям, что у Ефимова дела идут лучше и лучше, и слушать в ответ, что этого не может быть никогда, ни с кем и ни при каких обстоятельствах.
Не сердитесь на меня. Полу Дебрецени я напишу.
Обнимаю вас всех, привет Наташе, она забыла зубную щетку и фонарик.
Ваш С. Довлатов.
Ефимов — Довлатову
3 августа 1984 года
Дорогой Сережа!
Горько, что хандра кусает Вас так крепко. И, главное, нашла, проклятая, момент: когда, и вправду, достиг всего, чего хотел. Она, зараза, знает, когда напасть.
Спасибо за присланную передачу. Не завести ли мне отдельную папку, куда складывать все хорошее, написанное про меня, и потом по ночам перечитывать украдкой. Как, скажем, противоядие от хандры.
По возвращении говорил и со своим местным банкиром. Он меня знает, доверяет, но объяснил несколько хитрых правил, по которым нам на дом одалживать нельзя. Пока, во всяком случае. Планы переезда откладываются.
Посылаю Ратушинскую [»Стихи. Poems»]. Так странно представить: хлебает она сейчас баланду в Мордовии, а тут книжка выходит. Обнимаю
Ваш И.
Довлатов — Ефимову
15 августа 1984 года
Дорогой Игорь!
Книжку Ратушинской получил, спасибо, рад за вас. Попытаюсь пробить двойную передачу со стихами и цитатами из Бродского.
Новостей у нас мало. Мой папаша выпустил книгу мемуаров и теперь часами говорит со мной о своем таланте. Получив тираж, он сказал: «Цвет обложки мне не нравится, но внутри книга великолепная, искренняя, темпераментная».
Коля провалился на заключительном туре в телерекламе. Лена возвращается с дачи. Катя в Испании — путешествует. Мать более или менее здорова.
Депрессия не проходит, но к ней можно привыкнуть, как к мигрени. Впрочем, голова у меня никогда в жизни не болела, даже с похмелья.
Да, похоже, что «7 дней» закрываются. Петя с Сашей, как и следовало ожидать, повели себя трусливо. Подробности расскажу при встрече.
У Гриши Поляка на вокзале сперли портфель с бумагами. Среди них был готовый набор книги Моргулиса. Как сказал бы Марамзин — чистая мистика.
Прислал ли Вам Миша Михайлов копии своей переписки с Максимовым? (Как Вы, наверное, знаете, Максимов выгнал его из редколлегии «Континента».)
К сожалению, я убедился, что в мире правят не тоталитаристы или демократы, а зло, мизантропия и низость. Конфликт Максимова с Эткиндом это не конфликт авторитариста с либералом, а конфликт жлоба с профессором, конфронтация Максимова с Синявским — это не конфронтация почвенника с западником, а конфронтация скучного писателя с не очень скучным. Разлад Максимова с Михайловым — это не разлад патриота с «планетаристом», а разлад бывшего уголовника с бывшим политическим. И так далее.
Обнимаю вас всех.
С.
Р.S. Извините за мысли. С.
Довлатов — Ефимову
18 августа 1984 года
Дорогой Игорь!
Значит, чужие муки действуют на Вас отрезвляюще? Хорош, нечего сказать! Все это напомнило мне эпизод, когда Борис Сичкин разбился, пьяный, в автомобиле и к нему в больницу пришел Леонидов. Пришел, взглянул на специальный лист с клиническими показателями и сказал с загоревшимися глазами:
— Ты очень плохо себя чувствуешь! Сичкин говорит:
— Да нет, вроде бы, ничего. А Леонидов в ответ:
— Что ты мне сказки рассказываешь?! У тебя жуткое давление. Пульса почти нет. Ты одной ногой в могиле…