— Говорили, военный заем открывают. Обещают под семь годовых и выплата сразу после победы над англичанами.
— Дима, где ты был? Перед отплытием все уши прожужжали этим займом, — отреагировал Никифоров, чуть помолчав добавил тише: — Пользительно. Процент очень «жирный».
— Я вот думаю, стоит ли подписаться? Деньги все равно в банке лежат под три с половиной процента. До конца войны отпуск не дадут. Тратить некуда и не на что. Может, купить облигаций?
— Родителям лучше переведи.
— Батя отказался. Сестер замуж выдали. Братья сами работают. Родителей мастерская кормит. Я же самый младший у них. Как летное закончил, так и от наследства отписался. Старшим все достанется.
— Дурак, — беззлобно бросил Ваня Москвин. — Отец работать не сможет, как жить будет? Сам по своим знаю, кто на себя работает, пенсионные фонды не любят, потом к старости вспоминают, да поздно. Вернемся в порт, в первое же увольнение переведи ему. А лучше акций заводов купи на его имя.
— Если не вернусь, батьке все и уйдет.
— Дурак! — единогласно ответствовал кубрик.
— А если женюсь?
— Так ты погибать собрался, или жениться? Есть на ком?
— Большой разницы нет, — тихо прозвучало со стороны иллюминатора. Серафим на все имел свое мнение, но не всегда им делился.
— Ну, а вдруг, повезет? Женюсь, деньги потребуются. — Гнул свою Кочкин. — Там и облигации с процентами пригодятся. Вот ты, Кирилл, осуждаешь, а у самого родня обеспеченная. Тебе о хлебе на завтра думать не нужно.
— Знал бы ты! — резко бросил Никифоров.
— Тихо, — Иван встал посреди каюты и развел руки, готовясь разнимать летчиков. Явственно запахло дракой.
Кирилл скривился как от оскомины. Не хотелось ничего говорить и кому-то что-то объяснять. Кто знает, тот не осудит и промолчит. А то что, мама опять одна осталась с маленькой дочкой на руках, так это не поймут. Кто с детства жил с отцом в достатке, сытости крестьянской семьи представить себе не могут, каково это женщине одной с ребенком на руках.
Родные вроде есть, да не так все просто. Отчим со своей бронеротой на Рейне. Пишет, что все хорошо, да черт его знает, как там на самом деле. Человек штабс-капитан Удалов суровый, офицер старой закалки, хоть и из крестьян, простыми солдатами прикрываться не будет. Дай Бог, вернется живым. Мама за него каждое воскресенье свечку ставит. И за Кирилла. И за Владика.
Сводный брат Владислав тоже в армии. Вместе в Оренбургское летное поступали, вместе учились, только брат на бомбардировщике работает. Когда Кирилл последний раз заказывал междугородний звонок домой в Чернигов, мама сказала, что Влада на запад перевели. Последнее письмо от него пришло с немецкими марками из Карлсруэ.
Вот так и получается, трое взрослых мужчин у мамы, да все с погонами. Дядя Иван в армию ушел. Ну, он хоть сапер, их под пули не бросают. Один дядя Тимофей как работал инженером в Брянске, так до сих пор на заводе стиральные машинки, вентиляторы, газовые плиты, прочую домашнюю машинерию строит. Но у него своя семья, есть о ком заботиться.
О дяде Жене и говорить нечего. Вон его «Рында» в десяти кабельтовых от «Апостолов» идет. Так и получается, родных много, да случись что, придется на себя заботу о сестре и племянниках брать. О том, что и он может не вернуться на палубу авианосца, что сам «Двенадцать Апостолов» может погибнуть со всем экипажем и летчиками, Кирилл не думал.
Премию за воздушные победы, накопившиеся походные и боевые, старший унтер-офицер Никифоров потратил на облигации. Маме он деньги переводит, на себя хватает. Доплатам и «крестикам» нечего лежать в банке, процент маленький — только миллионщиков раскармливать. Стране эти деньги нужнее, на них император самолеты и корабли закажет, снаряды и хлеб купит, с этих денег калекам и семьям погибших пенсион выплатит. О гашении облигаций после войны будет время заботиться. Хотелось верить — контрибуции хватит на всех. А если и нет, не суть важно. После прошлой войны тоже не сразу проценты выплатили, но постепенно закрыли все долги перед своими, даже с надбавкой за инфляцию.
На следующий день счастливчикам выдалась возможность полетать. Пока эскадра принимала топливо, истребители посменно кружили над кораблями. Макаров опять не высылал дальнюю разведку, ограничился ближним радиусом. Воздушным патрулям запретили радиопереговоры. Выход в эфир только при обнаружении не противника, а противником.
Скрытность дала свои плоды. Русские эскадры обошли английское соединение мористее. При этом русские даже не подозревали, что у них за кормой болтаются линейные крейсера и авианосцы контр-адмирала Эдвардса-Коллинза. Разведка как всегда прошляпила выход англичан в море. Немцы показали себя не лучше, они были уверены, что весь Флот Метрополии стоит в Скапа-Флоу.
Вернувшиеся с патрулирования истребители опускали в ангар. Механики заливали бензин, проверяли механизмы, записывали жалобы летчиков. Пилотов по заведенному порядку на камбузе ждали горячее какао и бутерброды.
Кирилл выбрался из кабины, спрыгнул с крыла на палубу.
— Формуляр заполнять? — первым делом поинтересовался техник.
— Не надо. Ставь все галочки.
— Прочь с полосы! — прогремел над палубой усиленный динамиками голос офицера из рубки.
На посадку заходила следующая тройка «Сапсанов». Ведущий выпустил шасси прямо за кабельтов до настила, буквально прижался к палубе и зацепился за второй трос. Визг тормозов и барабанов. Только самолет отцепили и покатили за барьер к лифту, как на посадку пошел ведомый. Второй ведомый дисциплинированно ушел на круг. Молодой летчик, из последнего пополнения. Садился четко, по инструкции, но как-то неуверенно. Рано выпустил шасси, чуть меньше чем надо сбросил скорость, при касании палубы дал крен, зацепился только за пятый трос.
Кирилл это уже не видел, он бросил парашют в ангаре и побежал на камбуз. Там его больше интересовало не какао, если честно, не любил эту гадость, а ведущий. Прапорщика Нирода он нашел за столиком у иллюминатора. Ведущий уминал за обе щеки бутерброды с ветчиной и сыром, прихлебывая какао из полулитровой дымящейся кружки.
— Присаживайся, угощайся, — прапорщик радушно махнул рукой и толкнул к летчику тарелку.
— Ваше благородие, разрешите….
— Садись, давай. Говори. Ешь и говори. Чую, нам сегодня еще один вылет дадут.
— Арсений, слушай, мы на учениях прекрасно летали тройками. Нам с училища вбивали, один атакует, двое прикрывают.
— Ну?
— Помнишь последний налет на Нарвик? Ты крутишь вправо, я не успеваю отвернуть и ухожу на вертикаль. Дима отстает на четыре кабельтова, а потом встает справа от тебя. Ты крутишь бочку, и он чуть тебе стабилизатор не сносит. На меня наваливается «Спитфайр». Пытаюсь уйти с разворотом и чуть в Димку не влетаю. А ты уже сзади нас, сам англичанину на хвост садишься. Матерь Божья! Как бараны в загоне топтались.
— Что предлагаешь? С вас обоих шкурку снимать? Или с нас троих разом? Свалить в береговой полк учиться строем ходить?
— Да бесполезно. Ты сам-то нас обоих в бою чувствуешь? На других посмотри. Или летаем медленно, по линеечке, как гуси на прицеле, или деремся дерзко, но ведомые после второго маневра по всему горизонту разбредаются.
— Бесполезно говоришь? — прапорщик прищурился. — Что тогда предлагаешь?
Разговоры за соседними столами стихли, летчики прислушивались к животрепещущему спору.
— Хочу парами летать. Одному проще за ведущим удержаться. Маневр жестче будет. Не надо бояться столкновений.
— Хорошо. А атаковать как? Вдвоем на троих?
— Тоже легче. Говорю же, маневром возьмем. Пока ведомые держатся за поводок как за титьку, по сторонам не смотрят, вдвоем их расчехвостим, как куропаток.
— Знаешь, Кирилл Алексеевич, я тоже об этом думал. Наставления писались для бипланов десять лет назад. Тогда скорости другие были. Сейчас «Сапсан» почти до шестисот на высоте тянет. Рули чуть тронешь, и на два кабельтова сразу уходишь, — Арсений Нирод, как и все морские летчики, непринужденно переходил от метрических к морским мерам и обратно.
— К комэску вместе пойдем? — Никифоров решил «дожимать» прапорщика до конца. Если действовать, то сразу, пока не забылось, не отложилось, пока другие дела не нашлись.
— Пойдем. Только был я у него. Знаешь, Владимир Сергеевич согласен. Сам со своими ведомыми мучается. И не он один. Вон, обернись!
— Так в чем дело? — вопрос повис в воздухе. Вокруг столика собралась половина эскадрильи.
— Рапорт надо писать с умом. Ты понимаешь, я понимаю, штабс-капитан Оффенберг понимает, а уже Черепову и в бригаду надо полную выкладку дать. Наше понимание к рапорту не пришьешь. Давай думать. Ты же в реальном учился? Складно писать умеешь?
— Ну, да.
— Я тоже, только до сих пор буквы за слоги цепляются, о запятые спотыкаются. Даже раппорты как школьник с трудом вымучиваю. Отец учил, да не выучил.
— Может, всю эскадрилью соберем?
— Была не была! Пошли к машинам, — Нирод поднялся из-за стола.
За Кириллом и Арсением потянулись другие. Два обкусанных бутерброда так и остались на тарелке.
Уже через четверть часа эскадрилья собралась в ангаре. По старшинству обсуждение взял на себя поручик Сафонов. Борис Феоктистович еще раз жестко прошелся с разбором последних боев и предложил высказываться. Спорили долго, основательно. На развороте тетради рисовали эволюции, построения. Идею отказа от троек поддержали не все. Их энергично убеждали. Главный камень преткновения — ослабление звена. Как ни как, а шесть полудюймовых «берез» и шесть трехлинейных «туляков» больше, чем четыре и четыре.
— Тогда давайте летать четверками, еще больше пулеметов, — рубанул Нирод.
— Давай! Только по две пары вместе, — ухватился Кирилл.
— Попробовать надо. Оффенберг вылет выбьет?
— А что пробовать? Мы уже в Романове так летали. Над берегом отрабатывали.
— Немцы давно парами работают, не хуже нашего получается.
— Кирилл, пиши, — Сафонов пихнул летчика в бок.