…Постарайтесь принять это письмо с тем же простым и хорошим чувством, с которым оно написано. Я посылаю письмо раньше, чем предполагал. Причина этой поспешности выяснится в самом конце. […]
Голубчик, – отпустите меня из директоров и из пайщиков. Я останусь вкладчиком, режиссером, актером, буду исполнять всякие поручения, буду работать больше, чем я работаю теперь, и буду чувствовать себя свободным и счастливым.
Подумайте, ведь то же самое ждет и Вас: Вы будете свободны и самостоятельны. Неужели нужны еще новые мучительные для обоих пробы, чтоб убедиться в том, что мы настолько разные люди, что никогда не сойдемся ни на одном пункте.
До сих пор единственным пунктом нашего слияния было уважение перед трудом, которое мы вкладываем в дело. Но и этот пункт – рушился. Мы тащим дело в разные стороны и разрываем его.
Это преступно. […]
Не хочу ни играть в благородство, ни скромничать. Уступить должен я, так как я директор без обязанностей и пайщик без влияния.
Раз что я уйду из этих должностей, театр ни на один день не изменит своего течения.
Раз что уйдете вы – театр перестанет существовать.
Этого мало – я не могу и не имею права оставаться в этих должностях. Не могу потому, что официальные должности без всяких обязанностей и прав, без всякой возможности проводить свои идеалы в жизнь – оскорбительны и нестерпимы. […]
Я один из немногих фактически кредитоспособных людей в товариществе. Имею ли я право рисковать тем, чего не имею. Риск огромный. Он грозит полным разорением всей семьи, он грозит еще и тем, что я не оправдаю доверия биржи и скомпрометирую торговое дело, которое славится 150 лет своей порядочностью. Будьте справедливы и признайтесь, что я не имею права на такой риск. Не думайте, чтобы я хотел уклониться от участия в убытках в случае краха. Я готов дать обязательство принять участие в убытках в весьма крупной для меня и определенной сумме.
Итак: при теперешних условиях я не могу и не имею права занимать указанные должности.
Нельзя ли изменить условия так, чтоб я мог нести этот риск? Что нужно для этого? Во-первых, диктаторскую власть. Это понятно. Если я рискую, то я и распоряжаюсь. Или, во-вторых, – слепое доверие к тем, кто ведет дело. Быть диктатором я не могу, не хочу и не умею. […] Слепого доверия, несмотря на взаимное уважение, не может быть там, где люди не сходятся ни в одном пункте. Исхода нет никакого до тех пор, пока не признается то, что естественно и создано самим делом. Поставьте меня в эти естественные условия дела, и все пойдет, как по маслу, с какой бы стороны вы ни рассматривали новую мою позицию.
1. Я нужен театру на известные роли как актер.
2. Я нужен театру на одну-две постановки как режиссер.
3. Иногда бывает нужен мой деловой такт и предусмотрительность. Все это останется при мне в новой роли. Нужен я театру – меня позвали, не нужен – я сижу дома.
После вышесказанного Вами в одном из писем этого года мнения обо мне легко предположить с Вашей стороны сомнение: приду ли я в нужный момент, когда я освобожусь от обязанностей и ответственности.
Правда, что в устранении этого сомнения я бессилен, если вся моя жизнь и деятельность недостаточно убедительны. В ответ на это положение можно задать один вопрос: нужен ли Вам и делу человек, который внушает такие сомнения?
Как видите, я пишу письмо не сгоряча, а годами обдумав, проверив и применив к делу себя самого. […]
Я очень многим обязан Вам и буду благодарным, очень многое люблю и ценю в Вас.
Пусть эти чувства связывают нас если не узами тесной дружбы, то узами благодарных воспоминаний и уважения. Расстанемся друзьями для того, чтобы потом не расходиться никогда участниками общего мирового дела. Поддерживать его наша гражданская обязанность. Разрушать его – варварское преступление.
Конечно, до окончания сезона никто не будет знать об этом письме (кроме моей и, вероятно, Вашей жены). До окончания сезона все останется по-старому.
Пишу это теперь, а не после ввиду предложения Нелидова, так как не могу взять на себя ответственность в том случае, если по Вашему убеждению он кажется [не] нужным для театра. Взвесьте его предложение в связи с этим письмом.
От обсуждения вопроса о Нелидове я, естественно, устраняю себя этим письмом.
Передаю лишь те сведения, которые я узнал случайно от солидного человека. Нелидов считается в беговом или скаковом обществе человеком очень честным в материальном отношении.
ЗАСЕДАНИЕ ПАЙЩИКОВ 2 марта [1908 г.]
Мои условия дальнейшей службы.
1. Одну пьесу ставлю сам (подчиняюсь veto Немировича, хотя он на этом не настаивал).
2. Другую пьесу с кем нужно.
3. Более двух пьес ставить не могу.
4. В остальных ставящихся пьесах готов советовать (как в «Бранде», «Росмерсхольме», «Борисе Годунове» и проч.)298.
5. Ранее 15 августа не могу приезжать.
6. При беспорядке на репетициях и проч. призываю комиссию и прошу ее восстановить порядок для дальнейших занятий.
7. На афише мое имя с моего каждый раз разрешения.
8. Не требую, но обращаю внимание на то, что опасно сделать театр недоступным и дать комиссии распределять роли.
РАЗГОВОР С НЕЛИДОВЫМ И ГЗОВСКОЙ 3 марта [1]908 г.
…Взялся привести Нелидова в театр, но не брался поставить там, так как не знаю его как работника…
С ней другое дело. Я ее изучил. Верю, что она идет по любви к делу, и потому не боюсь слухов об ее интриганстве.
Она ничего не теряет, так как год у нас набьет ей цену, а не умалит ее.
Она определенно заявляет, что в Малом театре не может остаться ни в коем случае. Или у нас, или гастроли, или нигде. Ей нет иного выхода.
Если бы она не удержалась у нас и я верил бы в ее артистичность, – буду заниматься с ней и после, готовить роли для гастролей.
Она может завоевать у нас положение фанатичным и чистым отношением к делу. В этом я уверен. Уверен, что она победит и Немировича таким отношением.
Ни за какие роли я не ручаюсь. Может быть, будет играть; может быть, нет.
Могут оба интриговать против меня, я не буду даже защищаться, – пусть обманывают. Буду верить, пока не потеряю веру.
Говорят, что я изменчив в своих симпатиях. Не знаю примеров, пусть укажут. Тех, кто работает, например Москвина, – люблю. Кто бездарен и не интересуется делом, не считаю обязанным тянуть и любить. Моя любовь зависит не от меня, а от того интереса, который возбуждают другие во мне.
[ПИСЬМО М. МЕТЕРЛИНКУ]
Вероятно, г-н Биншток сообщил Вам печальную весть о новой отсрочке в постановке «Синей птицы»299.
Простите, что я сам не выполнил этого долга. Я не сделал этого потому, что боялся Вашего нездоровья, боялся расстроить Вас. Только теперь я в силах написать Вам подробный отчет, так как раньше, из-за неожиданного для меня самого удара, я не был в состоянии исполнить свой долг. Кроме того, плохое знание языка, мешающее мне выражать тонкости мысли и чувства, задерживали выполнение моей задачи. Если прибавить к сказанному все те хлопоты, которые вызвала в жизни театра отсрочка постановки «Синей птицы» и полная перемена всего репертуара, то я надеюсь, Вы извините мне происшедшую задержку. […]
Мы начали изучение и знакомство с «Синей птицей» год тому назад, но не прошло и недели, как текущие [заботы] большого театрального дела на несколько месяцев прервали нашу работу. Тем не менее мы мечтали открыть ею нынешний сезон.
Затянувшиеся гастроли театра в Петербурге, цензурные запрещения, болезни главных артистов помешали исполнить это намерение.
Начало сезона прошло в случайных пробах по «Синей птице». Они производились урывками в разных углах театра. Работа оказалась сложнее, чем мы думали. Каждая картина требовала открытия сценических принципов ее постановки. Разочарования сменялись новыми надеждами. Труднее всего найти простоту богатой фантазии. Такая простота является результатом сложной работы. Нам пришлось идти этим путем, чтоб избежать другой простоты, идущей от бедности фантазии.
Эта работа особенно трудна в театральном деле, где малейшая проба подымает на ноги весь штат сценического персонала.
Только в декабре нам удалось получить сцену для проверки проб, но через три дня я заболел, и работа остановилась до 7 января старого стиля. С этого времени начались по утрам репетиции. […] Наконец, пьеса была пройдена, срепетирована начерно, и настал день генеральной репетиции. Этот день был решающим.
Если бы эта репетиция не принесла с собой никаких неожиданностей, пьеса бы пошла в этом году как в Москве, так и в Петербурге. В противном случае нам грозила беда оказаться виновными перед Вами и потерпеть огромные материальные убытки. Мы волновались.
До «Лазоревого царства»300 все шло хорошо. Только на этой репетиции выяснилась вся красота пьесы, и мы поняли, какой ей предстоит успех, когда актеры и весь сценический персонал успокоятся и свыкнутся со своей сложной задачей.
«Лазоревое царство» не удалось совершенно. Все должно быть изменено, и мы сами еще не знаем, в какую форму выльется это новое.
Всю ночь и последующий день длилось совещание всех руководителей театра. Нам предстоял выбор:
1) поставить пьесу в срок, как мы обещались, рискуя ее художественным успехом;
2) вновь оказаться неточными в сроке, но верными художественным принципам.
Художник перевесил, и мы избрали последнее решение301.
Театр виновен перед Вами и за свою вину несет большую материальную кару. Простите нас, если мы заслуживаем прощения. […]
Пьеса отложена до начала будущего сезона. Мы надеемся открыть ею будущий сезон, который начнется в конце сентября или начале октября302.
ПЕРЕЖИВАНИЕ (ТВОРЧЕСТВО)
Актер заучивает слова роли, а не мысли и чувства ее. И в этом уже ложь и непоследовательность. В жизни мысли и чувства вызывают слова, а не наоборот. […]
Актер входит на сцену, потому