Чехов говорил молодым авторам: «в искусстве не важно, что вы пишете, а важно, как вы пишете» Чтоб выполнить этот завет, нужен талант, так как у каждого из нас непременно есть хорошая мысль, но это еще не значит, что, изложив ее, мы способны дать художественное произведение.
Чтоб сродниться и пережить материал настолько, чтоб он стал не чужим, а родным для самого автора, то есть чтоб совершить процесс переживания – нужен талант. Чтоб найти форму для пережитого создания, т. е. чтоб совершить процесс воплощения – нужен также талант.
В нашем искусстве создания артиста только тогда ценны, когда они доходят до зрителя, т. е. проникают в их души. Другими словами, поэт проводит свои создания в публику через успех артиста. Без этого успеха истинного творчества не достигается цель нашего искусства. Для такого успеха нужен также талант. И по окончании творчества, когда сознание артиста, если оно слишком чисто и возвышенно, чтоб быть доступным для ординарной толпы, нужна убежденность и сила воли, чтоб не поколебаться и не сойти с правильного пути творчества, чтоб критиковать свое творчество. И для этого нужен талант. Талант везде и во всем. Без таланта нельзя ступить шага в нашем искусстве, и чем сильнее этот талант, тем рамки и задачи искусства становятся шире.
Ум, темперамент, фантазия и все без исключения духовные и физические данные человека только тогда получают значение и применение в нашем искусстве, когда они всецело подчинены и порабощены творческими талантами». (Зап. кн. № 762, л. 73–80).
ЗАПОВЕДИ
Первоначально Станиславский записывает каноническое число заповедей – десять. Остальные, судя по меняющимся карандашу и чернилам, внесены позднее.
ИЗУЧЕНИЕ ТАЛАНТА
Текст представляет собою, по-видимому, отрывок из «Настольной книги драматического артиста»; машинописные листы с правкой вклеены в записную книжку.
291 На обороте листа приводится мнение А. П. Петровского: «Надо прежде всего создать артисту роль, т. е. дать ему возможность высказаться понятно, а потом мягко, осторожно – разбивать создание, раз что оно неудачно. Разочарованием создать новое увлечение […] и находить в себе силы для нового творчества. Художник рвет свои картины, а артист сызнова переделывает его роль.
Творчество приходит через страдание».
ЭТИКА
Запись связана с работою Станиславского над «Настольной книгой драматического артиста». Материал об этике в ранних вариантах этого труда выделялся в большой самостоятельный раздел. Сходный текст существует также в машинописном виде (архив К. С., № 1261) и в виде рукописи (№ 1252), по которым он опубликован в т. 5 Собр. соч. К. С. Станиславского (с. 425–428).
292 Эта фраза выделена – обведена карандашом.
УСЛОВИЯ КОЛЛЕКТИВНОГО ТВОРЧЕСТВА
Эти заметки, как было установлено Н. Н. Чушкиным и Г. В. Кристи, являются черновым наброском главы «Этика» в «Настольной книге драматического артиста» и дополняют запись, которая под заголовком «Коллективное творчество должно быть гармонично…» опубликована в т. 5 Собр. соч. Станиславского.
ПРАВИЛЬНАЯ ЭТИКА
Страницы о том, как создать в театре правильную этику, представляют собой машинопись, вклеенную в записную книгу и хранящую следы карандашной правки. Судя по сохранившейся нумерации, перед нами часть подготовленного большого труда, скорее всего – часть рукописи «Настольной книги драматического артиста». Тут же вклеены перепечатанные замечания-дополнения, которые автор получал от читателей.
РЕМЕСЛЕННАЯ ДИСЦИПЛИНА
Мысль об ответственности актера за творческий тонус репетиций неоднократно проходит в записях Станиславского. Выступая 27 февраля 1908 г. на заседании пайщиков театра, Станиславский говорил, что срывы в работе зависят главным образом «от отсутствия у нас артистической художественной этики».
293 Актер Малого театра Михаил Провыч Садовский был известен как человек острого, ироничного, а подчас ерничающего ума и автор небезобидных эпиграмм.
294 Кронек Людвиг (1837–1891) – немецкий режиссер. Во время московских гастролей труппы герцога Мейнингенского (1885 и 1890 годы) Станиславский внимательно изучал как творческие, так и этические установки Кронека как режиссера этой труппы, собирал сведения о нем (См. в «Моей жизни в искусстве», глава «Мейнингенцы»).
295 Дузе Элеонора (1858–1924) – итальянская артистка, дважды гастролировавшая в России. В записной книжке № 742 сохранились записи о том, что Станиславский смотрел ее в мае 1891 г. в ролях Маргариты Готье в «Даме с камелиями» А. Дюма, Клеопатры в «Антонии и Клеопатре» Шекспира и Одетты в «Одетте» В. Сарду. Дузе и Станиславский испытывали постоянный взаимный интерес; итальянская актриса посещала МХТ во время его зарубежных поездок.
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ДИСЦИПЛИНА
296 Хаазе Фридрих (1825–1911) – немецкий актер. С ним – уже 79-летним ветераном, как и с Йозефом Кайнцем, Станиславский встречался во время зарубежных гастролей МХТ в 1906 г. Хаазе устроил прием в честь русских артистов, детально выспрашивал об их сценической работе; подарил свою фотографию с надписью: «Г-ну Станиславскому с глубоким уважением, с благодарностью за незабываемые художественные наслаждения».
7 ДЕКАБРЯ [1]907 г. ГЕНЕРАЛЬНАЯ РЕПЕТИЦИЯ «ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА»
Листок с этим текстом вклеен в записную книжку.
Пьеса Л. Н. Андреева «Жизнь человека» была передана в МХТ еще в октябре 1906 г.; тогда же состоялось чтение труппе. Однако в неотложные репертуарные планы она попала только в связи с запрещением «Каина»: ею закрыли брошь. Репетиции начались с конца августа 1907 г. Помощником Станиславского в режиссерской работе был Л. А. Сулержицкий.
Л. М. Леонидов играл Человека, В. В. Барановская – его жену. По пьесе им предстоит прожить всю жизнь – от юности до старости и смерти.
В 4-м акте М. Г. Савицкая играла старую прислугу, с рассказа которой о нищете и несчастье состарившегося хозяина начинается действие. А. А. Мгебров играл доктора, который приходит к умирающему сыну Человека. «Некто в сером, именуемый Он», которого играл И. М. Уралов, в этом акте говорит над заснувшим, обнадеженным Человеком о смерти его сына. Акт кончается проклятием, которое Человек обращает к Некоему в сером.
ПИСЬМО К НЕМИРОВИЧУ-ДАНЧЕНКО ПО ПОВОДУ ГЕРМАНОВОЙ
Письмо дошло до нас лишь в черновом наброске.
Немирович-Данченко неоднократно обращался к Станиславскому, стараясь заразить его своей верой в драматическое дарование и в глубину исканий М. Н. Германовой. В архиве имеется его письмо, датируемое декабрем 1908 г.: «Я бы назвал это письмо так: «Ваши новые взгляды на искусство и Германова».
Каждый раз, когда Вы начинаете говорить о том, как трудно найти в нашей труппе настоящего, убежденного, горячего, преданного поборника Ваших новых взглядов, мне хочется шепнуть Вам со всей энергией моих нервов: «Хороший человек! Большой человек! Сбросьте с Вашей души эту маленькую накипь не то обиды, не то подозрительности, не то сомнений – и попробуйте вглядеться в это явление с широким желанием узнать правду, узнать самому, а не через чужие руки! Может быть, вместо того, что Вы предполагаете, Вы увидите такое, что, напротив, доставит Вам истинное утешение, настоящее удовлетворение. Попробуйте только взглянуть на это так же свободно и широко, как это Вы умеете делать во многих случаях!»
Мне всегда хотелось это сделать, но я употреблял над собой огромное усилие, чтоб молчать, чтоб не возбуждать подозрительности. И молчал. А через некоторое время Вы опять обращались ко мне с мучительными исканиями таких преданных истинному, чистому делу людей. И я снова порывался сказать Вам, что знаю одного такого […] Да. Я Вам хочу доказать, что самый настоящий, самый горячий поборник Ваших новых взглядов, единственный, понимающий их так глубоко, работающий над этим каждый день и каждый час, глубоко уверовавший и положивший их в основу – мало сказать – всех своих трудов, но всей своей жизни, – это только Германова». (Музей МХАТ, архив Н.-Д., № 1650.)
ОТВЕТ ТРЕТЕЙСКИМ СУДЬЯМ ПО ДЕЛУ КОМИССАРЖЕВСКОЙ И МЕЙЕРХОЛЬДА
Запись является черновиком ответа на запрос, направленный Станиславскому участниками третейского суда, который был собран по требованию Вс. Э. Мейерхольда для разбора его конфликта с В. Ф. Комиссаржевской. Не прося судей вникать в суть идейно-творческих противоречий, побудивших Комиссаржевскую просить режиссера уйти из ее театра, Мейерхольд возражал против своего отстранения от режиссерских обязанностей посреди сезона как против нарушения профессиональной театральной этики.
Пятнадцатого декабря 1907 г. Станиславскому было направлено письмо следующего содержания: «Милостивый государь Константин Сергеевич! Третейский суд по делу Вс. Э. Мейерхольда с В. Ф. Комиссаржевской в составе председателя О. Я. Пергамента и судей Ф. К. Сологуба, А. В. Тырковой, А. К. Вольфсона и О. В. Фридлиба признал необходимой экспертизу в деле определения установившихся в театральном мире этических норм и постановил обратиться к Вам с просьбой оказать ему содействие, дав ответы на нижеследующие вопросы:
1. Может ли, с точки зрения установившихся театральных обычаев, антрепренер удалить среди сезона режиссера, сохраняя за ним полностью обусловленное содержание?
2. Не должно ли такое удаление быть только фактическим устранением, но не явным и открытым удалением из состава труппы?
3. Если на означенные вопросы не может быть дано ответа в общей форме, то как надлежит ответить на них, если антрепренер является сам артистом и если он в своем отказе руководствуется соображениями не коммерческого, а принципиального свойства?
Принося извинение за причиненное беспокойство, Суд позволяет себе указать на то, что заседание его приближается к концу и что скорейшее получение Вашего ответа представляется крайне желательным». (Музей МХАТ, архив К. С., № 12444.)
Станиславский весьма серьезно обдумывал свой ответ на посланный ему запрос. В записной книжке, кроме публикуемого текста, сохранились и его варианты (Зап. кн. № 773, л. 38–41).