[58].
Я подала Воронцову мою руку и пригнула средний палец. Я уже давно постигла удобство этого знака. Я моей ножкой, кажется, вполне удовлетворила графа, но он мне сказал, что заедет в три часа. Ожидаю, что-то будет.
Школа драматического пения вполне устроилась. Старик барон и я часто, почти что каждый день ее посещали. Довольно часто ее навещали графиня Воронцова, Ольга Нарышкина, урожденная Потоцкая, графиня Северин. Потоцкая, Воронцова и Нарышкина поместили шесть девок и следили усердно за успехами. Они назначили потерявшего голос тенора Валиано и учителей танцев Тессье и Ланге. Тут я познакомилась с генеральшей Марковой. Граф Кологривов был непременный член, старик Марини, очень высокопоставленное лицо, но бывший уже в отставке. Он незаконнорожденный брат покойного князя Кочубея или сын его. Школа так процветала, что обратилась в людный салон, в который входили и уходили, чтобы узнать городские новости. Это было для меня вовсе не последнее дело. Многие дамы входили, чтобы примерять корсеты. Я выписала от г-жи Клемансон (ул. Дю-Порт-Магон, 8) четыреста роскошных атласных корсетов. Все они, разумеется, были распроданы нарасхват. Хорошо, что лед не помешал плаванию. Но не в этом штука, я когда-нибудь расскажу, какую сумму я нажила по милости Луизы Мейер, указавшей мне на брата ее, клавикордного учителя, страшного бедняка. Я часто пользовалась осенью бригом, принадлежащим голландскому генеральному консулу Тэтбу де Мариньи, для моих и мужа моего ученых исследований. Его и бриг его все знали, и сами таможенные досмотрщики не обращали на него никакого внимания. Я у него наняла этот бриг на зиму и продолжала мои плавания. Я, кажется, проболталась не на шутку, но все равно, письмо идет через молодого князя Александра Ливена, который сдаст его на почту в Неаполе.
№ 94. Г-ЖЕ ДЕЛОЖ В ПАРИЖ
Одесса. Среда, 26/14 декабря 1838 года
Графиня Воронцова, Ольга Нарышкина, графиня Шуазель-Гуфье, графиня Собанская, сестра графа Ржевусского, что командует кирасирским полком твоего бофрера Демидова, княгиня Голицына, урожденная Каблукова, г-жа Попандопуло, m-me Родоконаки, княгиня Манук-Бей провели у меня канун Рождества. Эти дамы, поцеловавшись со мной, представляли мне каждая работницу с принесенным подарком. Тут были: две башмачницы от Шпрингер, две белошвеи — от Дош и от Дрон, молодая девочка от парикмахера Пети и другая от Тино; закройщица от Биго и другая закройщица от Дютафуа. Визитам и приношениям не было конца. Я дала обед, настоящий пир Валтасара. Я когда-нибудь соберусь и опишу тебе его.
№ 95. ГРАФУ ГАСПАРЕНУ
Одесса. 26 декабря 1838 года
Г. Скальковский, заведующий статистическим бюро при гражданском губернаторе Левашове, поднес мне свою книгу «История города Одессы 1792–1823», которую я имею честь представить вашему высокопревосходительству. Эта, к сожалению, русская книга много распространяется о герцоге Ришелье и других деятелях, которых Россия заняла у нас. Г. Скальковский доставил мне очень любопытную записку о скотоводстве и ращении лесов в Херсонской губернии, пока еще не изданную. Граф Воронцов его прикомандировал, чтобы состоять при мне. Если вы, ваше сиятельство, найдете эту записку заслуживающей вашего внимания, то я полагала бы справедливым, в воздаяние его будущих услуг, вознаградить его орденом Почетного легиона. Оно вовсе не спешно. Я намерена приобрести несколько десятин леса в Бобринецком уезде, чтобы восстановить славу нашего имени в Новороссийском крае, которая — увы! — уже совсем поблекла. Порода малошерстых свиней очень способна к откармливанию на сало, которое можно доставлять в Алжир, равно как и копченые окорока. Этим промыслом с успехом занимаются местные жители. Корабли, приходящие в Черное море, могли бы быть снабжены оливковым маслом, ромом, виноградными винами, марсалой, портером, оловом в слитках и свинцом — все эти товары имеют покупателей в Николаеве или Херсоне. Русские не способны к плаванию. Это дело ведут иностранные комиссионеры, которые вовсе не предприимчивы; они ожидают заказов. Какое первобытное хозяйство! Суда идут в Николаев или Херсон с вышеобозначенным фрахтом, нагружаются в одном из этих городов и сдают свои окорока и свое сало военному интендантству в Алжире и идут за товаром в Марсель, Бордо, где окажется выгоднее. Пока дела не кончатся, каковы барыши — не огласится. Следует обязать интендантство десятилетним контрактом. Я в виде опыта хочу снарядить экспедицию и испробовать дело моими собственными средствами.
№ 96. Г-ЖЕ <ДЕЛОЖ>
Одесса. Пятница, 28 декабря 1838 года
Я не знаю, отправлю ли я тебе мое письмо. Мы обязались честным словом держать дела в тайне.
Графиня велела удалиться моим слугам, двое из них были мои калужские косцы, которые начинали очень ловко прислуживать. «Нам не нужно этих гадких русских», — сказала графиня, и все в один голос потребовали их удаления. Я молча, но с досадой согласилась. Русским крепостным — цены нет. Когда мы все выпили и были нараспашку, пошел такой сумбур, что нельзя было узнать, кто госпожи, кто прислужницы. Это было нечто вроде ниневийского или вавилонского торжества, где рабам служили господа. На другой день я всех десятерых мамзелей должна была отправить в часть, чтобы они не зазнались чересчур и, чего доброго, не вздумали выходить из повиновения. Я не описываю тебе моего новоселья, ни дать ни взять как бывало, когда мы были у госпожи Шаретон.
№ 97
Кларовка. Воскресенье, 10 марта 1839 года
Вот уже три месяца, что я в Кларовке у генерала Потье. Мы с ним очень сблизились. Вассаль тоже женат на одной из дочерей г-на Рувье, как Потье. Оба имения соседни; оба хозяйства заслуживают описания. Император Александр, всегда либеральный, не ограничился тем, что дал взаймы г-ну Рувье сто тысяч франков, но отдал также в его распоряжение корабль для перевозки своих мериносов, закупленных в Испании, и, по возвращении, подарил несметное количество степей. В Кларовке около двадцати изб, разделенных на два отделения, в котором удобно помещаются два семейства. Но главное — экономия, в которой помещается рабочих гораздо более, чем во всей деревне. Низенький и весьма длинный дом, покрытый дерном, служит помещением приказчику. Рядом с господским домом помещены кухня, ледник, птичий двор, прачечная, погреба для плодов и для овощей. Немного вдали — сараи и конюшни на двенадцать лошадей, немного в стороне — казармы для рабочих, кузница, дом садовника, дом мельника. По дороге в деревню — две ветряные мельницы.
№ 98. Г-ЖЕ ДЕЛОЖ В ПАРИЖ
Вторник, 12 марта 1839 года
Я оставила мужа в Переволочной, где ему надо было быть для исследования местности, и мы расстались, вероятно, до октября или, пожалуй, до ноября. Мой дормез и фургон уже ожидали меня на постоялом дворе с моими людьми и очень ловким, но очень мелким почтовым чиновником, который назывался Филомафицким. Я познакомилась в Одессе с бароном Пфафиусом и женой его, графиней Малаховской. Ничтожное место, кажется, исправника или что-то в этом роде ему выхлопотала графиня Воронцова. Но он светски стоял выше своего места и тем паче жена его, принадлежавшая к очень аристократической и богатой фамилии. Она вышла замуж по любви и не получила никакого состояния. Они оба были поляки, и тем сердечнее было наше сближение; я с русскими почти никаких сношений не имею; они слишком «простой»[59] для меня; я не могла пересилить внутреннего чувства собственного достоинства. П<фафиу>сы, однако, устроились очень элегантно: доходы, по-видимому, должны были быть значительными. Я у них встретила барона Ф<ранка>, который мне и назначил рандеву в Переволочной.
Они меня очень радушно приняли, несмотря на тревогу, им причиненную очень значительной кражей, которая была сделана у самого барона Ф<ранка>. Преступниками оказались лакеи, жид и жидовка, скрывавшие украденные монеты. Барон П<фафиу>с распорядился молодцом, едва ли русскому удалось бы так энергически произвести дознание. Лакей после пятидесяти ударов палками, показал, что монеты находятся у жидовки, и, скинув совершенно добровольно — никому не вздумалось его обыскивать — свои сапоги, вынул из тряпок, обвернутых на ноги, те две тысячи рублей ассигнациями, которые он получил в уплату. Оставалось только привести к сознанию господ жидов, а это дело было не совсем легкое, потому что граф Воронцов стоит горою за жидов и вообще за всех иностранцев и не терпит, чтобы русские их грабили. Политика очень мудрая и дальновидная. Оба жида, муж и жена, содержались в доме П<фафиу>са. Их три дня держали на строгой диете, им давалось в день по две селедки и ни капли воды. Две дочери проводили весь день с родителями, их отпускали на ночь, против них никакой жалобы принесено не было. Им, однако, отпускалась та же порция. Дочерям производила сечение розгами сама баронесса, как малолетним. Несмотря на горячую любовь, которую родители питают (как вообще все жиды) к своим детям, старики упорствовали. Пасха у нас была в этом году вместе с жидами. Они вытерпели страстную пятницу, субботу и воскресенье. Вечером в понедельник, по возвращении нашем с экзекуции в имение барона Франка) — это имение и была цель моего рандеву с бароном, — укрывательство было обнаружено. Лицо Пфафиуса просияло: он очень боялся, что покражи у жидов не окажется и он останется в ответе перед графом Воронцовым. Н-ну пришла мысль раздеть обоих жидов. Найден был кожаный пояс под платьем жены; оттуда посыпались золотые, отлично сохранившиеся монеты Савромата, Котиса, Рескупориса, Евпатора, Ромиталкеса, Митридата. Они достались мне, и я горжусь этим подарком. Я их продам в Королевскую библиотеку. Барон П<фафиу>с дал жидам подписать какие-то бумаги и напоил их английским элем. Выездного лакея барон Ф<ранк> отдал жидам. Ростом он два аршина двенадцать вершков, телосложения крепкого, молод; значит, годится в рекруты. Жиды свое получили и даже с немалым барышом. Они с живейшею и многоречивою благодарностью живо поплелись домой. Мы совершенн