Неделю назад я совершила подвиг. Я повесила белые занавески на окна. Они год, с прошлого лета, пролежали постиранные. Темные вообще убрали в стирку на год. Кролик долго-долго стоял перед ними и серьезно смотрел. Долго-долго. Заметил, умник. Как тогда, с убранной картиной. Заметил ведь. Мы сумели сделать гору с «елочкой». Ходили туда-сюда, вверх-вниз по разной высоте. Довольны все, и Наташка особенно. Иногда я выдохнусь, сижу, как студень в жару. Она собирает меня с пола словами: «Иди, занимайся с ней на “горе”, а то не научишь».
Папа Вова рассказал. Сегодня они с Кроликовым стирали. Кролику капнуло на макушку. Он поднял голову и долго смотрел наверх, пока снова не капнуло. Если Кроликова когда-нибудь «прорвет», это будут слова типа: ступайте, ведра, сами. Он засыпает и чуть-чуть спит под сказки, которые перед сном слушает Наташка.
На часах 02:10. Идет 6 декабря. Утром буду мутной пластмассой, пока не перевалит полдень.
Следующий день, т. е. ночь.
Кроликов пережил сегодня и слезы, и смех. Во время «Кокона» чуть не уснул. Кажется, эти два дня тяжелы в природе. Кроликов был утонченный поэтому. Все время хотел сидеть где-нибудь, рвался к опоре с целью залезть. Кто-то в Центре сказал про него, т. е. обозвал его терапевтичным ребенком. И правда. Обниматься с ним одно удовольствие. А он-то любит!! Но, кроме этого, так глядит. И так глядит. И так. Руками все время достает лицо (мое), теперь не бьет, а мнет, перекраивает географическую карту моего лица. Повернет щеку по кругу и смотрит, как получилось. Или оттянет глаз. Но после пьяного шмеля моему лицу больше нечего бояться.
Сегодня я себя чувствую лучше, чем вчера. К вечеру вообще ожила. Тем более ожила, что появился больной: папа Вова. Он скрючился. Видимо, месячная гонка по производству всяких снастей непереносима уже никак. И умница-организм не ошибся: красная лампочка замигала в желудке именно. Уложила в горизонталь и потребовала внимания. Теперь папа Вова питается не чем попало и не когда попало. И думается мне, большое сомнение съедает его внутри: обманут опять или все-таки заплатят за усердие. И как только не обманут, папа Вова выздоровеет.
<…>
Почему-то в ноздрях сейчас запахло весной. Вот уж не вовремя.
Интересные сюрпризы преподносят мне мои ноздри, нос. Если так и дальше будет, папе Вове совсем туго придется. Самый первый раз списали на случайность. Он зашел ко мне на кухню поздороваться после трудового дня. Уже раздетый, но близко еще не подошел. Мне в ноздри ударил резко запах каких-то духов. Я почему-то ляпнула, что домой шел с попутчицей. Он захихикал. И правда, говорит. Единственный раз шел, и на тебе! Интересно, что запах ударил меня один раз, один миг, и всё. Я его обнюхала близко. Ничем он не пах, кроме его самого. А в другой раз – вообще смех. Он позвонил, я сказала «Алё», и в ноздрях моих случился удар ацетоном. Я не поняла, что он спрашивает, говорю ему: у вас что, красят? Сначала мы засмеялись. И подумали, что я шучу. Запах не повторился. А он, растерянно: нет, в отделе не красят. Но сам весь пропах ацетоном, откуда-то там пришел, на самом деле ацетоном. Отнесли этот случай к подаркам Судьбы. Папа Вова стал меня больше любить, заметно.
Между этими двумя случаями успела полетать. Во сне, конечно. Я знаю, Вы тоже летаете, иногда. Я давно не летала с таким восторгом. Мне было мало места, и помню свою мысль во сне: я как рыба в воде. Дух захватывало. Вдруг голос спрашивает: слабо выйти из тела? Во сне-то я смелая: запросто. Вижу себя лежащей. Нет. Лежу на узком столе в белой комнате в зеленом халате. Маленькое внутреннее усилие, какое-то мембранное натяжение, звук, напоминающий «пук» и такой восторг, не сравнимый ни с чем, от легкости и освобождения. И вот я вижу себя внизу, лежащую. Следующий кадр: я вижу себя лежащей на столе и прилипшей к потолку. Помню свою мысль опять: я не могу физически быть и там, и там, да еще со стороны это видеть. Я лопатками чувствовала потолок. Странное чувство. Совсем не страшно.
Мембранное натяжение запомню навсегда. И что дальше, тоже. Кролик меня заземлил в тот день, спасибо ему. И вообще спасибо и за этот подарок, может быть, этого больше не повторится.
В следующий раз во сне ко мне пришла женщина (мы не виделись и не звонились с весны), Галина Ивановна, лицо ее было величиной с сон, как во весь экран. Она говорит: приди ко мне, что покажу. Я иду (во сне) к ней, она показывает кулачки, а в кулачках необыкновенной белизны и красоты младенческий чепчик. Она его подносит к лицу, гладит по щекам, говорит о том, какой он мягкий. Я утром, не умываясь, набираю ее номер, здороваюсь. Сразу не спрашиваю, неприлично. Она мне обрадовалась, говорит, что вспоминала. А я – нет, не вспоминала о ней ближайшие дни. В общем, я осмелилась и говорю: у вас там маленький намечается (а сама уже уверена на 100 %). – А ты откуда знаешь? Звонишь раз в год и огорошиваешь! – А мне самой чудно. Действительно, только уехал от нее сын с женой. Они приезжали на день погостить и сообщить, что вот случилось так, и они теперь хотят второй раз продолжения рода.
Последняя странность произошла 3–4 дня назад. Приснился человек, я его не видела в жизни ни разу. Но поняла, что это папа мужа моей соседки по даче. О нем-то я вообще не помышляла никак. Он учил меня строить дом. И во сне говорил: дом построить легко. Надо вот так сделать, так и так. Дом построить легко, а пробиться трудно. Во сне я не поняла, что он имел в виду. А утром я поняла. Я позвонила Ире, говорю, что Колин папа не может к вам пробиться. Оказывается, в эти дни он умер два года назад, очень неожиданно.
С наступлением декабря какое-то успокоение пришло во снах. Вернее, я стала меньше их запоминать, или они стали не так ярки. Но весь ноябрь! У меня бывало так в жизни, периодами. Весь ноябрь – ни одной ночи без фантастики. Был даже такой смешной сон: сидим мы с Караченцовым на тумбе в муз. школе и курим. Он мне про свою жизнь…, а я ему про свою – молчок.
Весь ноябрь меня мучили головные боли. Я травилась таблетками. Они не помогали даже вообще. Сильно синей лентой перетягивала до онемения кожи на голове. Вылетали глаза, не могла тряхнуть. И на этом фоне никаких обязанностей своих обычных я не могла переложить ни на кого. Тяжелый был месяц ноябрь. Одно утешение: все, что мне не надо, минует меня.
На часах 02:17. Спокойной ночи.
Утро. Пью рассол. Во сне ходила с Кроликом на руках сквозь стены. Стены как будто бумажные. Почти не чувствовала сопротивления. Много стен в каком-то средневековом доме, может быть, больнице. Койки. Издалека видела Асю. Она сидела за ф-но ко мне спиной, играла то ли ноктюрны, то ли вальсы Шопена. По-видимому, шла к ней. Уже почти дошла, но жаль, проснулась, так и не узнав или не услышав Асиных слов.
Это конец письма.
Кроликов бродит рядом. По гипотенузе, катетам и т. д. Хочет отнять у меня ручку; бумагу уже один раз отнял. Тянет за одежду и, заглядывая в лицо, строит мордочки.
Кроликов – моя таблетка.
Дорогая Маша!
Мы уложили детей. Упали на кровать. Пожали в прострации на кнопки, друг за другом уснули от телевизионной ряби. Потом, как по команде, проснулись (время 23.05), два дурака, Вовчик пошел курить, а я – писать письмо.
Самым большим страданием в нашей с Кроликом жизни были неудачные большие дела в туалете. И вот попались нам на глаза эти хрустящие отруби (по виду напоминают кукурузу, только темные и лохматые). Они могут быть и из пшеницы и изо ржи, с йодом, морковью и т. д. Страшная гадость, на наш заурядный вкус. Кролик же очень их полюбил и съедает по три горсти на голодный желудок, сильно пьет потом и через время завтракает. (Особо полюбил картофельное пюре с солеными бочковыми огурцами. Причем, если давать огурец с руки, т. е. одна его рука держит ложку, другая – берет хлеб, то он так смешно вытягивает губы, чтобы огурец захватить, что всегда хочется огурец подальше отвести, чтобы создать острое желание во что бы то ни стало огурец добыть.) Так вот, теперь эти дела происходят не далее, чем на третий день, обычно ночью и не доставляют мук. По незримой шкале – для нас это высшее достижение (не хотелось идти по пути гутталаксов, сенн и прочих медвежьих помощников).
Особый разговор об улетах. Мы никак не можем заснять: то приходится ловить Кролика, то он, приступ, не получает развития. Вообще, они стали круче. Почти всегда с падением на бок или на спину (но не навзничь, а как бы постепенно слабея и складываясь), если стоит, а если сидит – медленно носом в пол или в кровать. Поддергивается все тело, глотание, глазные яблоки. Иногда – краснеет, пугается, иногда, наоборот, подхохатывает. Раньше я говорила, что Маша по полдня может находиться то тут, то там, плавая по своим волнам. Теперь же провелась какая-то грань: Маша – «там» (в среднем 6 крупных по 10–15 сек. за день), Маша – «тут», включена и во всем разборчива. Если Маша лежит – то во время приступа, как-то опираясь на локти, пытается сесть. Как будто Кролик повзрослел, и улет повзрослел.
Удалось снять, как Кролик купается. Он плавает на спинке, как Буратино; я его держу за ушки, вернее за головку (а то еще можно подумать о зверских наклонностях родной матери). Он блаженствует, выставляет вперед свои два зуба в знак одобрения моих действий, потягивается, балдеет от невесомости. Как только я беру ведерко в руки, он тут же говорит «А-а-а», а я еще даже холодной воды не налила. Так окатываемся, показываем всем пример. (Однажды Вовчик почти заболел. Я его устыдила одним предложением: «Неужели Кролик храбрее тебя?» Он был облит два раза и не заболел. С тех пор верит.) Бывают дни, когда Кролик не закрывает рта. Распространяется на все темы во всех направления. Два раза меня посетила мысль, чтоб он хоть немного помолчал. У меня сильно болела голова, и я ему однажды высказала, что хочу побыть в тишине, так он развеселился еще больше. Я вовсе не преувеличиваю, как обычно. Особо разговорчив бывает:
1. если проснулся среди ночи и ничего не беспокоит, просто весело;